Главная

Корректировщик огня Денис (Клещ): «Я был на вышке в аэропорту, когда она рухнула, а для руководства я - дезертир»

По выходным у врагов было что-то вроде «сафари», когда приезжали представители России, какие-то мажоры и открывали по нам огонь. Они просто платили деньги «ДНРовцам» или привозили какую-то гуманитарную помощь, взамен на «пострелять по украинцам». Но среди них было несколько таких неудачников, которые там и остались, думая, что мы не умеем воевать.

Я родился в Киеве, но большую часть жизни прожил в Кривом Роге, а в 2005 снова приехал в столицу, закончил университет и остался здесь жить. Отец у меня - военный, и когда меня спрашивают: «Откуда ты? Из Кривого Рога или из Киева?», мне сложно ответить. Я знаю одно, что родом я из Украины.

Последние три года проработал в рекламном отделе на телеканале «Интер». А в начале марта прошлого года, когда все началось, мы с братом пошли и записались в военкомате добровольцами. Но я не служил в срочной армии и меня не хотели брать воевать ни во время первой волны мобилизации, ни во время второй. Тогда мы пошли в батальон «Донбасс», я там побыл полтора месяца и понял, что это не совсем мое. Вернулся домой и начал опять ходить в военкомат, проситься. В итоге добился-таки, чего хотел. Сначала я попал в учебный центр на Яворовский полигон. Там меня готовили как командира безоткатной пушки. А потом по распределению попал в 93-ью механизированную бригаду. Там был рядовым пулеметчиком. А в октябре я получил еще одну специальность: корректировщик артиллерийского огня.

Я - просто человек, который любит свою страну, знает свой гимн и чтит свой флаг, и не позволит никогда этот флаг топтать.

Люблю свой дом, свою семью, переживаю за них.

Мне люди задают вопрос: « Ты вот добровольцем пошел, ты сам захотел воевать?» Да я не хочу воевать, я хочу мира! Я хочу вернуться домой, воспитывать своего сына, видеть свою жену каждый день, но раз произошла такая проблема, ее надо решать. Выбор есть всегда, но воевать - это мой долг и не перед государством, а перед самим собой, потому что мужчины должны воевать и защищать близких.

29 октября мы, первая механизированная рота 1-го батальона 93-ей бригады, по приказу были отправлены в «сектор Б». Сразу попали на передок, в Пески, где все время стоит наша бригада. Противник от нас - 500-600 метров. И их диверсионно-разведывательные группы заходили на ближнюю дистанцию.

Нашим обеспечением занимались только волонтеры. И благодаря им и детям, которые постоянно передавали рисунки, мы понимали, за кого воюем. Мой командир роты даже не пришел и не посмотрел на мои укрепления, он поставил меня разгружать и рубить ему дрова. Я сказал, что не буду это делать, потому что я приехал воевать. Сейчас моих друзей обстреливают из минометов, и нам надо копать окопы, а не быть обслугой у начальства. Он написал на меня рапорт за невыполнение приказа. Вот такие права у солдат на фронте.

В Песках мы простояли 2 месяца. После Рождества приехал наш начальник штаба, позывной Новик, и сказал, что требуются новые люди в аэропорт, потому что там нужна срочная ротация. Некоторые ребята находились очень долгое время в аэропорту, их нужно вывести, и попросил нас как корректировщиков отправиться туда. Он дал нам слово офицера, что включит нас в приказ. Но по сегодняшний день в приказе не упомянуто о том, что мы были в донецком аэропорту.

5 января нас вывезли из Песок в один из населенных пунктов, а 6-го колонна двинулась через Адвеевку и через Донецк по зеленому коридору, где нас обыскивали представители российской армии. Мы ехали с моим другом Женей Ковтуном. Он попал на терминал, а я на диспетчерскую вышку, - это самая верхняя точка в аэропорту, а значит контроль всей территории, а также прикрытие пожарки и терминала. Полностью вся корректировка артиллерийского огня проходила через нас. Считалось, что корректировку делали как бы офицеры, но нашими глазами. Когда работал вражеский танчик, я должен был лезть на вышку и наблюдать.

С 6 по 9 января были колоссальные морозы, и я думал, что мы все там просто замерзнем. Обогреваемых буржуйками спальных мест было гораздо меньше, чем людей. Я спал без обогрева. И спальники были до лампочки, в одну из ночей - мороз достиг 29 градусов. Мы не могли заснуть от холода. Диаметр вышки приблизительно метров 25. Там даже в туалет негде было сходить. Воды нет - замерзла. Но еды и БК было достаточно.

С 9 января нас начали атаковать и очень сильно обстреливать.

По выходным у врагов было что-то вроде «сафари», когда приезжали представители России, какие-то мажоры и открывали по нам огонь. Они просто платили деньги представителям ДНР или привозили какую-то гуманитарную помощь, взамен на «пострелять по украинцам». Но среди них было несколько таких неудачников, которые там и остались, думая, что мы не умеем воевать.

На вышке я, можно сказать, жил с тепловизором. Меня охраняло человек 20 по периметру. 10 января я увидел группу штурмовиков, которые передвигались двойками-тройками и собирались атаковать терминал с западной стороны, вызвал нашу арту, и живыми из 25 человек сепаров осталось трое.

А на следующий день к нам подкрался танк, мы его только слышали, и с пятисот метров начал нас расстреливать в упор. Первый выстрел - и сразу трое тяжело раненых. Один из них был наш комендант, Грин, из 80-ой бригады, второй - военный капеллан Саша, третий парень - позывной Гладиатор. Танк попал в шахту лифта, ударная волна ушла вниз, выбила двери - очень сильно ребят покалечило. Нас продолжали расстреливать и где-то на 15-20-ый выстрел завалилось 7 этажей вышки, осталось 4. Ребята, которые охраняли нас с обеих сторон, думали, что мы погибли.

Нас уберегли ангелы-хранители и Бог! Я очень хочу надеяться, что за нас молилась большая часть Украины, потому что, учитывая что там творилось, выжить было нереально. Враги решили, что нам конец, и начали штурм терминала. Но я продолжал лазить на обломки и вести корректировку огня. Когда мы подбили им то ли БТР, то ли танк, они поняли, что с вышки продолжают давать корректировку и запустили в нас больше ста снарядов в течение трех часов. Это было 13 января, и что там творилось внутри - я не могу передать словами.

Тогда на развалинах нас было четверо и мы стояли до последнего, потому что понимали, что после каждого интенсивного обстрела у них идет пехота, и если отобьют вышку, то во-первых, мы погибнем сами, а во-вторых, ребята из терминала останутся не прикрыты и окажутся в котле.

От выстрелов меня подкидывало на полметра-метр в высоту и относило на 3-4 метра в сторону: мы падали, подымались, опять бежали под стенку, ложились и опять нас подкидывало и уносило. Так было до того момента, пока я не увидел вспышку в двух трех метрах от нас. Нам повезло, что они стреляли бронебойными, а не фугасными снарядами, от которых нас бы там просто всех покалечило. У меня все нашивные карманы поотлетали, два осколка в каске, в обуви, сзади на вороте застрял раскаленный осколок, который еще чуть-чуть и пробил бы позвонки. Когда мы еле вылезли оттуда, нас сепары больше не трогали. Они зацепились на терминале, думая, что нас уже не существует.

После 13 числа стало понятно, что мы в плачевном состоянии. Нас могли реально взять голыми руками. Укреплений не было, кругом - обломки и кучи камней, которые валялись под ногами.

Ночью вышку не охраняли, потому что это было очень опасно, но я пытался ночевать там, пытался выходить и смотреть, чтоб к нам никто не подошел. Я знал, что если мы сейчас туда не выйдем, то нам будут гайки. То есть, враги подкрадутся и просто вырежут всех. Сначала со мной выходил еще один парень, а последние 2 ночи - я один.

Никто из нас ничего не хотел сдавать и отступать, но прятаться нам было негде. Тогда любой рикошет, любой маленький осколок валил людей. Мы облили дизельным топливом все снаряды, весь БК, который остался, и сидели три ночи, ждали команды на отступление, но команды не поступало.

17-ое число - третий день в осаде. Шестая рота второго батальона 93-ей бригады днем начала штурм. Когда наши танки и БМП пошли в атаку, у меня потекли слезы, я понял, что мы деблокированы. На двух растяжках случайно взорвались наши ребята, ранеными потеряли почти половину роты, а вторая половина роты дошла до монастыря и закрепилась. Там им нужна была подмога. Коменданту нашей вышки Нортону поступил приказ, и он повел нас в атаку. Я считаю, что этот человек - настоящий патриот и герой. Его ранили в ногу, но он сказал нам соединиться с ребятами из 6-ой роты. Ребята там попали в странную ситуацию. Непонятно, кто и зачем сказал им атаковать монастырь. Там они наткнулись на непреодолимый танковый ров, и непреодолимый для пехоты забор. Эти препятствия отмечены даже на гугл-карте, но нам почему-то о них никто не сказал, непонятно, как работала аэроразведка.

В итоге погибают люди, а офицеры, вместо того, чтоб хоть как-то уменьшить потери, берут и ставят три БМП на расстоянии полутора метров друг от друга, а это безумие, потому что 1 попадание - и все трупы. Солдаты сидят, нервно курят в кучке. А противник находится в районе 100-150 метров. Нам было слышно, как враги переговариваются, даже не перекрикиваются. Я предложил, что надо растянуться по периметру и штурмовать. Потому что нас стали крыть «Градами» и минометами. Мы прижались к противнику еще ближе, для того, чтоб если уже арта нас накроет, то накроет и их. Они начали обстреливать нас с зенитки, заработали снайперы. Потом сепары поняли, что можно достать АГСом, отчего у нас вышло много трехсотых. Но несмотря на всю абсурдность ситуации, приказа отступать не было.

Собрали раненых и отправили с ними один БТР. Осталось еще три машины, в каждой по 6 посадочных мест, а нас было человек 50. Я взял на себя решение - отводить группы по 10-12 человек. «Двухсотых» положили на броню, «трехсотых» и тех, кто боялся идти пешком, засунули вовнутрь.

Когда мы отошли - начали уезжать и остальные, при этом слегка прикрывая нас огнем.

Для меня мой самый большой подвиг, что я вывел этих пацанов и то, что они мне доверились. Не погиб ни один человек и даже ни одного «трехсотого» при выходе не было.

Мы остались на вышке до тех пор, пока ночью нас не забрала МТЛб, вот так мы покинули аэропорт. Но начальник штаба Новик не внес нас в приказ, не сдержал слово офицера, которое нам давал. И за январь месяц я официально считаюсь дезертиром. Про то, что я был защитником донецкого аэропорта, документов нет. Я живой, и у меня есть масса свидетелей, что я был в аэропорту, а вот ребята, которые там погибли под завалами, которых точно так же не было в приказе, тоже будут считаться дезертирами или пропавшими без вести, хотя на самом деле - это герои. А их семьи никогда не получат никакой компенсации.

Когда мы выходили, командующий АТО Попко и Юрий Бирюков, обещали мне какую-то медаль, но ее тоже не вручили. Да, мы воюем не за славу, но есть ребята, которые погибли, защищая страну. И они достойны получить медаль, но у них нет до сих пор ордена, я понимаю, что мужа и отца ребенку не вернуть, но почему нельзя почтить и показать, что это государственная награда?

У нас - слабая информационная политика. Многих делают героями, а настоящих героев мы не знаем. Люди ничего не знают о 6-ой роте, которая деблокировала нас, а сейчас их, как в ссылку, выслали, чтоб они ничего не говорили. Для меня герой - мой офицер Нортон, который нас повел в бой. Для меня герой - мой товарищ с позывным Динамо, киевлянин, который приехал из аэропорта и погиб на посту в Песках, хотя он там даже не должен был быть, а просто прибежал на помощь. А кто-то предъявлял претензии, что он был без каски и без броника. И никто не подумал, что его каска и броник сгорели в аэропорту.

Я не понимаю офицеров, чиновников, советников президента, которые что-то обещают и не выполняют своих обещаний. Кругом куча вранья: врет Министерство обороны, врет наш мэр Кличко, обещая землю. Пусть покажут, сколько земли они выдали солдатам и их семьям? Нисколько. Врут генералы, обещая нам новое оружие со словами: вы, главное, езжайте на фронт. А только попал на фронт - ты уже бесправный. Рот закрой и молчи.

Война у нас - это хаос нашего руководства, командиров. Я не знаю, почему так. Но меня больше всего раздражает, что наше правительство делает вид, что войны нет. Отношение командиров к личному составу - часто ужасное. Мы должны четко понять, что мы воюем за свою независимость, и завтра не будет командиров или не командиров, завтра будут все или пленные, или рабы.

А нам, солдатам, некогда бороться за свои права на передовой, потому что мы - воюем!

Этим должны бы заниматься отдельные люди, структуры. И вообще возникает мысль, что правительство не хочет победить в этой войне. Меня это разрывает на части.

Я человек с высшим образованием, у меня была хорошая работа. Я все бросил и ушел воевать, потому что я не понимаю, как может быть по-другому. Но когда на вышке танки подъезжали и с трехсот метров лупили по нам, а мы ничего не могли сделать, наша арта молчала, запросить ее нельзя, а на все вопросы один ответ - «наблюдайте». И когда мы начали звонить в какие-то средства информации, знакомым в Верховную Раду, что нас сильно обстреливают и враги идут в атаку, руководство возмутилось: «Так вот кто нас сдает!» А я сказал, что мне все равно кого я сдаю, мне все равно, у кого не будет очередной звездочки, мне реально важно, чтоб 20 пацанов видели меня и улыбались, а не стали 20-ью трупами. А они строят, б#ять, карьеры. Они борются за власть. Нас туда отправили как отработанный товар и забыли. Но мы всем назло вернемся. Только сначала решим вопрос с внешней агрессией - это самое важное сейчас!

Мы заплатили слишком большую цену за то, чтоб изменить свою страну, и будем еще платить, и потому надо не спускать никому. Все чиновники должны отвечать за свои слова. Или мы всем государством строим что-то новое, или нас просто не будет!

Информация о материале

Опубликовано: 22 апреля 2015

Как умирают партии

Новость о том, что Борис Колесников покидает ряды Партии регионов, примкнув к партии «Оппозиционный блок», расценивается не иначе как «свидетельство о смерти» самой ПР. Впрочем, агония некогда крупнейшей и влиятельнейшей политической силы затянулась на полгода. О том, что ПР как партийный проект прекращает свое существование, стало ясно в тот момент, когда партия фактически волевым решением самого Колесникова (формально занимающего высший партийный пост секретаря президиума политсовета) отказалась от участия в парламентских выборах.

А само создание «теневого правительства» уже под эгидой «Оппоблока», которое Борис Колесников и возглавил, — слишком запоздалый шаг. Да и в новейшей политической истории Украины «теневые кабинеты» создавались регулярно — только их КПД неизбежно стремился к нулю. Помнится, первым в длинной череде альтернативных правительств был «теневой кабмин», сформированный в 1997-м «Громадой» Павла Лазаренко, а первым «теневым премьером» — Юлия Тимошенко. Впоследствии «теневые правительства» возглавлял и Виктор Янукович (дважды, в 2005 и 2007 годах), и снова Юлия Тимошенко (в 2010-м), своим «правительством в ожидании» обзаводилась партия «Свобода» в 2013-м и даже Леонид Грач, лишившись поста главного крымского коммуниста, формировал собственное альтернативное правительство полуострова в 2011-м.

Все эти «кабинеты» представляли собой не более чем забавную подборку политических курьезов, интересных разве что политологам. Получится ли у Колесникова со товарищи переломить этот тренд — гадать не будем. В данном случае больший интерес представляет судьба Партии регионов — в контексте уроков, так и не выученных украинскими политиками и их избирателями.

Четыре вида

При всем кажущемся многообразии партийная палитра Украины вовсе не радует набором цветов. Если отбросить проекты, созданные в чисто технологических целях (партии на продажу — неплохой вид бизнеса, кстати), то все более или менее заметные политические организации можно отнести к четырем типам.

Первый — партия под лидера и ради лидера. Таковой была и остается «Батькивщина», по этому же принципу создавались СПУ (держалась на плаву лишь благодаря авторитету Александра Мороза), ПСПУ (ради амбиций Натальи Витренко), Народная партия (под Литвина), Блок Петра Порошенко и Радикальная партия в нынешнее время.

Второй — «партия власти». Ее формирование происходит как бы в обратном порядке: сначала некая политическая сила получает доступ к властным рычагам, а потом формализует себя в виде партии. Первый чистый пример — НДП. Впоследствии — СДПУ(о) (с оговорками), «Наша Украина». Сегодня примером такой партии можно считать «Народный фронт».

Третий тип — партия региональной группы. «Громада» — в чистом виде. «Единый Центр» как концентрированное выражение интересов клана Балог в Закарпатье, «Союз» (Крым), Партия регионов — на начальном этапе развития. Сегодня эта ниша удачно освоена «Самопомощью».

Четвертый — партия-идея. «Свобода» и КПУ — чистые примеры идеологических партий, и, что не случайно, обе потерпели поражение на минувших выборах. Несложно понять, почему: «революция достоинства» нивелировала узкопартийные идеологические ценности.

Всего понемногу

Несложно заметить, что жизненный цикл партий лидерского типа и партий власти весьма ограничен. По большому счету, они и не являются партиями в классическом понимании. Их бы стоило назвать партии-функции: выполнив свою роль — консолидацию вокруг лидера или властного ресурса, — они теряют смысл своего существования вместе с утратой лидером общественного доверия или потерей доступа к власти.

В этом плане Партия регионов была довольно уникальным проектом, совмещая в себе все четыре вышеперечисленные характеристики.

Она оказалась заточена под одного человека — Виктора Януковича. Она стала партией номенклатуры со всеми вытекающими последствиями. Она создавалась как партия интересов региональной ФПГ. И даже в какой-то степени она была идеологической партией. Финальный вариант этой идеологии (как новый вариант общественного договора) можно было выразить в виде лозунга «Воруем, но и строим».

Подобная всеядность позволила «регионалам» пережить потерю власти в 2005 и 2007-м. Но не 2014-й: лидер в эмиграции, власть утеряна, в базовом регионе — боевые действия, идеи исчерпались.

Но, кроме всего прочего, у «регионалов» — до определенного момента — присутствовал и такой компонент, как внутрипартийная борьба. Своего рода Х-фактор, отличающий мертворожденный политический проект от живого политического организма. Шуфрич избил Левочкина, Колесников называл клоуном Табачника, Ландыки сцепились с Ефремовым. В тот момент, когда подобные конфликты окончательно перешли на уровень схватки бульдогов под ковром, когда публичная борьба за влияние в самой партии стала невозможной, ПР окостенела и превратилась в классическую «партию власти». А их судьба легко предсказуема.

Уроки, уроки

Партии, ныне представленные в украинском парламенте, игнорируют уроки предшественников. Блок Петра Порошенко снова занят сменой названия (на предыдущий «солидарный» вариант) — чтобы избежать привязки к конкретному политику.

«Народный фронт» обзавелся сразу тремя лидерами (Яценюк, Турчинов, Аваков), но не удосужился найти для себя хоть какую-то идеологическую нишу. «Самопомощь» заигрывается во «внутреннюю оппозицию», но ее «идея на продажу» — построим Львов в любом городе — рано или поздно приестся. О проблемах «Батькивщины» и РПЛ сказано достаточно. В самом деле, бег по граблям — национальный политический вид спорта.

Информация о материале

Опубликовано: 22 апреля 2015

Замгенпрокурора Украины Давид Сакварелидзе: «Можете считать публичные аресты показухой, я их называю справедливостью»

Ему 34 года. Заместитель генерального прокурора Украины Давид Сакварелидзе уже в 27 лет занял аналогичную должность в Грузии. Он также был прокурором Тбилиси. Подавал заявку на участие в конкурсе на должность главы Антикоррупционного бюро Украины. Но Петр Порошенко назначил Сакварелидзе в Генпрокуратуру, дав ему украинское гражданство.

Зона ответственности грузино-украинского прокурора — реформа прокуратуры, всей ее системы. Вообще всем грузинским экспертам, работающим в Украине с прошлого года, с многими из которых довелось познакомиться лично, присуща уникальная для наших широт черта: они прорабатывают каждую деталь реформы, вплоть до размещения столов в офисе, стремятся унять законотворческий зуд, стараясь создавать короткие, логичные, простые и понятные инструкции, крайне нетерпеливы и не готовы ждать реформ месяцами и годами. Они вообще слабо верят в то, что принятие даже прогрессивного закона можно назвать реформой, если этот закон написан более чем на пяти страницах («школа» Кахи Бендукидзе). Проще говоря, их отличие от многих других заключается в том, что они четко представляют себе конечный результат и стремятся его добиться всеми возможными методами. Если спросить, что они хотят получить на выходе, ответят четко и коротко, предпочитая не разводить долгие разговоры о том, что «украинская нация состоялась», что «мы за справедливость», что «так дальше нельзя» и тому подобное. Грузины, и Сакварелидзе в частности, лишены того пафоса, который так и прет из иных отечественных «реформаторов».

Но грузинам приходится иметь дело с прогнившей коррумпированной системой Украины, где связи и деньги — все, закон — ничто. Справится ли с этим замгенпрокурора и как именно? Что он задумал? И еще вопрос — когда мы это все увидим?

— Почему, когда стало известно, что заместителем генпрокурора станете именно вы, заговорили о том, что у вас «виселицы в глазах»? Может, вы были очень жестким, когда работали в Грузии? Как эта жесткость уже проявилась в Украине?

— Да, я слышал, что обо мне такое говорят, но я уже не реагирую на это. Лучше сконцентрироваться на деле. Если меня начали бояться, то это даже хорошо.

— Кто боится?

— Я условно делю работников прокуратуры на тех, кто наживается, и тех, кто выживает. Боятся первые, а на вторых должна опираться система. Такие работники хотят реальных перемен, и многие не поддались соблазну сделать из госслужбы собственный бизнес. В ближайшие годы нужно существенно обновить состав прокуратуры. Иначе система не будет соответствовать современным вызовам.

— Вы уже анонсировали увольнение половины всех сотрудников. Это можно считать началом?

— Это не увольнение, а оптимизация.

— По сути это одно и то же.

— Не совсем. Это сокращение, которое предусмотрено законодательством. То есть это не я придумал. Это абсолютно здравое решение, потому что в Украине очень высокое количество прокурорских работников на 100 тысяч населения. Даже в России такого нет. Сейчас в прокуратуре работают около 19 тысяч человек, на данном этапе было бы оптимально дойти до 10 тысяч, параллельно внедрив современные методы работы. Еще я называю это очищением или самоочищением. В прокуратуре коррупция — это, прежде всего, конкретные люди. Вот от них мы должны очиститься.

— Кто попадет под сокращение?

— Тот, кто не пройдет конкурсного отбора. А конкурс будет открытым. Нам нужны специалисты, и я уже объявил об их наборе: по вопросам управления кадрами, бизнес-аналитики и новые следователи в Генеральную инспекцию.

— Это что-то вроде отдела внутренних расследований?

— Именно. И еще мы создаем департамент реформ. В целом по системе профессиональных и честных людей около 30%. На них мы и будем опираться.

— Приведет ли сокращение количества прокуроров и следователей к росту зарплат остальных?

— Да, это еще одна причина, по которой происходит сокращение. Вообще я крайне заинтересован в том, чтобы добиться роста зарплат, потому что моя собственная составляет 6 тысяч гривен, я живу за счет своих прежних сбережений. Но долго работать за низкую зарплату не сможет никто. В Грузии мы построили такую систему материальной мотивации, при которой следователь, раскрывший дело на миллионы долларов, мог получить бонус в несколько тысяч. Почему бы такую же систему не создать в Украине?

— Как вы планируете организовать конкурсы по отбору сотрудников — новых и старых?

— Если человек попадает в прокуратуру через открытые процедуры и соревновательный принцип, то это дает больше гарантий, что он честный. Активное гражданское общество не даст взять на работу нечестного человека. Правильная оценка и правильные стандарты для набора и затем повышение по карьерной лестнице — это то, что нужно этой системе в первую очередь. Зачистить систему хирургически, убрать одних и назначить других — конечно, можно, но, в данной ситуации это не принесет результата. Я написал письмо всем прокурорам от своего имени, в котором простыми словами объяснил, что нас всех ждет. В нем говорится, что будут вот такие определенные правила игры, не бойтесь, участвуйте в конкурсах, и если пройдете их, то я гарантирую, что вы будете довольны, а если вы будете отмораживаться и противостоять системе, то за нами правда и общественное мнение, мы сильнее.

Но подчеркиваю — то, что я делаю, это не копирование грузинского опыта, хотя я на него опираюсь. Эта реформа — чисто украинская, просто я — грузин, у которого здесь нет никаких амбиций, кроме профессиональных.

Сейчас в Украине 638 районных прокуратур. Вместо них будут созданы 178 местных путем сокращений и слияний, что предусмотрено новым законом о прокуратуре. Районные и межрайонные прокуратуры будут объединены. То есть останется два уровня — областной и местный, а в районном нет смысла. Но проблема в том, что сокращение возможно, как мне объяснили, как только я приехал, по старому советскому КзОТу. А в нем, как вы догадываетесь, никаких определенных критериев отбора нет.

На работе останутся те, кто получит больше очков в двухэтапном конкурсе. Первый этап — профессиональное тестирование, второй — тест на общие знания и навыки. В профессиональных тестах около 5000 вопросов, на около 100 кандидаты будут отвечать.

А руководителей 178 местных прокуратур будут набираться только через открытый конкурс, в котором могут принять участие и те, кто в прокуратуре вообще ни дня не работал.

— Я слышал, что как только прокуроры получили ваше письмо, им дали команду писать вам в обязательном порядке. То есть они сразу же извратили вашу идею выходить с вами на контакт, предлагать новые идеи и изменяться.

— Да, было такое. Это, конечно, смешно, но, читая эти письма, я легко определяю, хочет ли человек что-то менять и меняться сам, или он просто хочет угодить начальству, что мне совершенно не нужно. По моим прогнозам, из десятков тысяч прокуроров я ждал отзывы от максимум двухсот человек (получил от 300), из них около ста напишут мне по делу, предложат ценные идеи, и лишь пятьдесят из них получат возможность стать у руля реформ. Вот на них я и буду опираться.

Мне нужен результат, а не его видимость. Я не работаю на олигархов, я не политик и с политикой не связан. Это, кстати, очень хорошая позиция — у меня развязаны руки и нет долгов ни перед кем, кроме общества. Моя работа — реформа прокуратуры, ее очищение от коррупции и коррупционеров.

— Вам уже предлагали взятку?

— Да, меня хотели взять на «содержание» — 10 миллионов долларов в месяц. Я отказался.

— Кто войдет в конкурсные комиссии?

— Туда точно не будут входить, скажем, областные прокуроры. Но войдут представители международных организаций, общественные и гражданские деятели, неправительственные организации, профессионалы в области кадров, психологи. В каждой комиссии по 7–8 человек.

— Это будет относиться и к Генеральной прокуратуре? И вопрос вдогонку — правда ли, что у вас с Виктором Шокиным отношения не очень складываются?

— Нет, центральный аппарат мы пока не трогаем. Я отвечаю за общую систему, но не за кадровый состав Генпрокуратуры. Это другая область ответственности. Я, кстати, не занимаюсь и следствием, так что это еще раз доказывает, что мой образ «висельника» надуман. Мои отношения с Виктором Николаевичем очень хорошие, потому что мы работаем над одной большой задачей. У него появился уникальный шанс сделать хорошее дело. Президент дал ему полный карт-бланш, а он, в свою очередь, дал его мне. И генпрокурор этим уже пользуется для реформирования системы. Другого такого шанса ни у него, ни у страны больше не будет. Виктор Шокин всю жизнь проработал в прокуратуре, и ему важно оставить после себя хороший след. Не так давно я по своей инициативе проводил брифинг, посвященный некоторым вопросам реформ, и Шокин позвонил мне и попросил прийти на брифинг вместе со мной, чтобы показать, что он открыто поддерживает реформы. Таким образом он посылал сигнал всем, что все это очень серьезно, что это не какой-то там грузин наводит свои порядки, а это государственная политика.

— Недавно в Днепропетровске и Мариуполе вы лично представляли двух новых прокуроров областей — Днепропетровской и Донецкой, и во время этих представлений прямо в залах заседаний были арестованы предыдущие главы прокуратур. Что это — реальная борьба с коррупцией или показуха? Или это и было использование карт-бланша?

— Можете это считать даже показухой, если хотите. Но, на мой взгляд, общество требует справедливости. И ее надо показать.

— Но нет никаких шансов, что эти аресты приведут к суду, верно? Ведь уже были аресты, которые закончились ничем — арестованные вносят залог, и на этом все.

— То, что по некоторым громким арестам дела не получили продолжения в суде, говорит о низком профессионализме исполнителей. Поэтому мы и очищаем систему и ищем новую кровь.

— А такие публичные аресты действительно нужны и эффективны?

— Да, эффективны. Мы, оставаясь в рамках закона, демонстрируем нашу решительность и неизбежность наказания — главный принцип любой реформы и борьбы с коррупцией. Мы демонстрируем полную нетерпимость к коррупции, мы ее не приемлем, толерантности к ней у нас — ноль. Все должны понимать, что наши намерения крайне серьезны. Коррупционеры должны понимать, что общество на нашей стороне. Думаю, они это и так знают, а теперь еще и видят собственными глазами.

— Появилась шутка, что на такие мероприятия, как заседание правительства или собрание прокуроров, никто скоро не будет приходить, опасаясь ареста в прямом эфире.

— Пусть не приходят. Мы сами придем. Мы ведем внутренние расследования и действуем внезапно, чтобы ни у кого не было шанса сбежать, хотя беглецы еще есть. Общество это оценит. Но, конечно, одними арестами не ограничимся — мы обязаны изменить философию прокуратуры и повысить доверие к ней общества. В противном случае нас спросят, за что умерли люди на Майдане и на Донбассе. Я был на Майдане и понимаю, что это важно. Это важно для меня лично.

— Откуда уверенность в том, что люди без прокурорского опыта, которых вы зовете на работу, в состоянии что-то изменить?

— У таких людей может не быть опыта работы в прокуратуре, но должен быть опыт юриста. Это основа основ. Но я до сих пор не могу понять, почему на определенные должности в прокуратуре мы обязаны брать тех, кто имеет два года опыта работы в системе? Почему два? Зачем до сих пор существуют какие-то нормы раскрываемости уголовных дел? Почему бы не закрыть дела, которые заведомо не имеют никакой судебной перспективы? Маленький процент раскрываемости дел — это вообще не забота прокурора. Он не отвечает за раскрываемость, а только за качество раскрытия преступления и за следствие. Новые люди не будут иметь всех этих ненужных установок. А с другой стороны, мы не должны нагружать их этими глупыми установками. Нам нужна уголовная политика.

— Какой она должна быть?

— Например, видим, что за последние месяц-два участились случаи хулиганства, грабежей, разбоев или угонов автомобилей. Проанализировав эти данные, можем либо усилить ответственность за эти преступления, требуя более сурового наказания, либо смягчить. Для этого мы разрабатываем простые и четкие инструкции — гайд-лайны — для прокуроров, как им следует поступать в том или ином случае. Например, мера наказания от 5 до 8 лет, — в каких случаях нужно требовать 5 лет, а в каких все 8? Сейчас принято требовать максимум. Но почему? В новых гайд-лайнах будут указаны критерии, по которым прокуратура должна требовать мягкого или более сурового наказания, исходя из общей картины, исходя из положения обвиняемого и так далее.

Вот еще один пример — дело о мошенничестве: есть потерпевший и обвиняемый. Что делать прокурору? Он должен либо просить наказание, либо же подписать сделку о признании вины, если обвиняемый ущерб возместил. Это простое процессуальное соглашение.

Если в автокатастрофе погиб человек, а виновник аварии был пьян, то он задерживается без вариантов. Если виновник был трезв, то нужно дождаться экспертизы, а также момента, когда он договорится с родственниками погибшего о компенсации. То есть он не сбежал с места катастрофы, готов оплатить ущерб, признает вину. Значит, он вполне может получить условный срок, а не тюремный. Не имея такого маневра, прокуроры автоматически сажают человека в СИЗО, требуют максимального срока или взятку. Более того, следователю негласно запрещено принимать такие решения самостоятельно. Мы же хотим избавить прокурорских работников от необходимости согласовывать с высшим начальством каждый свой шаг, который описан и в законе, и в инструкциях. Если он что-то нарушил, проверка это покажет. А если нет — он может и не узнать, что его вообще проверяли. Нынешние прокуроры не имеют системы приоритетов: какие дела важные, какие дела надо закрывать процессуальным соглашением и не таскать их по всем инстанциям.

— Известно также, что прокуроры большую часть своего времени тратят на заполнение бумаг. Что будете с этим делать?

— Вводить электронный документооборот. В Грузии я мог, сидя в своем кабинете, посмотреть интересующее меня дело на компьютере, неважно, в какой части страны работает прокурор. Он даже не знал, что я читал его дела. Более того, к электронной системе должны быть подключены все правоохранительные органы — СБУ и МВД. Это нужно для взаимного контроля. И для конкуренции, ведь соревнование между прокуратурой, милицией и службой безопасности в раскрытии коррупционных преступлений пойдет только на пользу.

— И я еще не спросил главного: когда эти преобразования мы сможем увидеть? Когда будут отобраны и назначены новые местные прокуроры, например?

— Если действие закона не отсрочат, новые местные прокуроры будут в августе. Остальные главные процессы займут пару лет.

— Это не долго?

— Процесс реформирования сам по себе бесконечен, но работу мы уже начали делать.

— А если не получится?

— Я не собираюсь быть в Украине политиком, а, значит, мне не нужно врать. Если не получится, я уйду. Но перед этим мне придется очень хорошо поработать. Позорить Грузию и Украину я не буду. Не могу.

Информация о материале

Опубликовано: 22 апреля 2015

Індульгенція для «Юри Єнакіївського»

Я вже писав, що одна з причин розчарувань у новій владі – це бездіяльність Генеральної прокуратури часів Махніцього і Яреми в розслідуванні кримінальних справ проти членів бандитського угрупування Януковича. Ось – один з прикладів.

Був у Януковича такий соратник Юрій Іванющенко - «смотрящий» в багатьох бізнесах, який «кришував» одразу декілька тем – спиртову галузь, Міністерство аграрної політики, зерно плюс «тітушки».

Після падіння Януковича прізвище Іванющенка потрапило в список осіб, на яких було накладено санкції Євросоюзу та рахунки яких було заморожено.

Звісно, Іванющенко став шукати способи зняти арешт. Для цього його адвокати ініціювали судове оскарження. А одним з документів, який вони потребували, було підтвердження Генпрокуратури про відсутність порушених відносно нього справ.

Ще будучи депутатом, Іванющенко направив звернення до генпрокурора Яреми з питанням, чи є він «суб'єктом будь-якого кримінального провадження» в Україні.

І отримав відповідь – ні, пане Іванющенко, немає такого! «У кримінальних провадженнях, досудове розслідування в яких здійснюється слідчими Генпрокуратури, ви, пане Іванющенко, до кримінальної відповідальності не притягалися, у розшук не оголошувалися і не є стороною провадження».

Цей лист підписав перший заступник генпрокурора Яреми на прізвище Микола Герасимюк.

При чому, як розповідають джерела в Генпрокуратурі, на середній ланці пропонували окремо зауважити в листі, що Генпрокуратура не може стверджувати, чи ведуться справи проти Іванющенка в територіальних підрозділах прокуратури або інших правоохоронних органах.

Це формулювання дозволяло уникнути однозначного трактування, що Іванющенко «чистий», чого домагалися його адвокати – і що написав йому зрештою перший заступник генпрокурора Яреми. Але лист сформулювали так, як хотів «Юра Єнакіївський».

Коли ж навколо зняття санкцій з оточення Януковича почався скандал, проти Іванющенка справді була підготовлена підозра, датована 29 грудня 2014 року.

Ці маніпуляції з видачею колишньою генпрокурорською верхівкою «індульгенцій» соратникам екс-президента потребують окремого розслідування. Зокрема, аналогічний лист, направлений Генпрокуратурою часів Яреми екс-міністру екології Миколі Злочевському, дозволив йому зняти з-під арешту в Британії 23 мільйони доларів – майже півмільярда гривень за нинішнім курсом.

Мною направлено звернення до чинного генпрокурора Шокіна перевірити та притягнути до відповідальності тих колишніх керівників Генпрокуратури, які своїми листами та бездіяльністю дозволили Злочевському розморозити гроші на закордонних рахунках.

Информация о материале

Опубликовано: 22 апреля 2015