Главная

Ихтамнет

При слове «партизан» рисуется образ этакого бородатого сурового выживальщика, в то же время не особо выделяющегося в толпе. Но я сижу у хозяина офиса; сам же партизан развалился передо мной в дорогом кресле, повернув в мою сторону монитор с раскрытой картой. И мы ведём диалог.

– Есть в нашей армии ряд людей, которые не являются штатными сотрудниками. Точнее, они — сотрудники, но их, по сути, нет. Нет имён, званий. Все они под выдуманными именами живут среди нас, занимаются своими гражданскими делами, работами и всем тем, что приносит быт. НО... в один прекрасный момент они просто уходят, превращаясь в тех самых. Благодаря этим людям делалось много чего хорошего, зачётного, запоминающегося. Много интересного. Ну а отдельные ситуации всегда можно списать на добробаты или ВСУ вкупе с неудачливостью боевиков.

– Например?

– При помощи агентуры собираем информацию о каком-то человеке. Ведём его, проверяем, наблюдаем. Данные передаём в СБУ. Вот вам, мол, человек живёт тут, имеет связи с теми-то и теми-то, служил, воевал. Мне через час маякуют — какой-то шум в этом доме. На следующий день читаю в новостях: Службой безопасности Украины задержан такой-то, у него было обнаружено вот такое вот. Ну вот, работа сделана.

Но начнём сначала.

Мы, именно наша группа, начали работать ещё со Славянска. Мы ещё арту с Карачуна наводили.

– Кстати, насчёт Славянска. Как ты считаешь, выпустили?

– Я эти машины сам видел. Они же хитро поступили: ночью боевые машины двумя колонами послали, а там, где вышла колонна, через Меловые горы, утром уже пустили машины с гражданскими вперемешку. Ну и как по ним стрелять? Те колонны из боевых машин ночью, конечно, крыли артой. Авианаводчиков на пути следования колонн у нас не было. В общем, как могли, так и стреляли по колоннам. Гиркин понял, что его скоро запрут. Там ещё дня три — и не вышел бы он через Меловые горы. Это направление было бы окончательно отрезано и Славянск реально оказался б в окружении. И после этого хрен бы они прорвались. Ну а тогда ушли. Да, смогли.

– А ночью по выходящим стреляли?

– Так ночью им вклепали нормально. И под Меловыми, и между Славянском и Краматорском. Из САУ лупили. Ты не был на Карачуне? Там 95-я бригада стояла, Нацгвардия (кто-то) охраняла и уйма САУшек было, все повёрнуты были в сторону Краматорска и трассы. Когда Николаевку мы взяли — арта стояла, наведённая на тот сектор. Мы понимали, что вероятный прорыв — там. Но вообще Краматорское направление я там плохо помню. Ямполь, Северск — я там работал.

– Ясно. А что было потом?

– Это относительно партизанского движения? Ну начнём с того, что как таковых партизанских движений, о которых сказки рассказывают в интернетах, нет. Всякие «Тени», «Бредни» и прочие выдумки — это всё фейк. Да, там были какие-то радикальные ребята, которые что-то там взрывали, но в основном все эти подрывы — это работа СБУ, «Альфы», спецуры, в общем, коллег. Ну а легенды бывают разные.

– Где потом работал?

– Потом в Донецке, помогал с боями в аэропорте.

– И как ты можешь охарактеризовать эти бои?

– Сплошной про@б сепаров. В аэропорту они показательно решили выпороть наш спецназ осетинами. Где-то видео было, как российский мотопехотинец рассказывает, что пришла его рота, 69 человек, и лишь двое остались в живых. Сколько всего легло в тот день в боях в ДАП — не знаю, но больше сотни точно. Там и авиация работала. Это ещё о мае 2014-го. Потом мы помогали всем: 95-й, 79-й, 93-й и кому Бог давал. Помогали. Многие о нас не знали, многие просто догадывались. Ганяли по городам за «Градами» террористов, за САУшками. О каждом их повороте, развороте и перемещении мы знали. Информации было много, так что часто приходилось самим лезть, чтобы удостовериться, правда ли. Зимой усердно прикрывали ДАП. Каждый шаг, каждую вспышку фиксировали и реагировали на них. Проблема была в близости к мирным жителям и их домам, и не всегда могли давать ответ.

– А чем ваша группа там занималась?

– Собирала и анализировала информацию. Люди выезжали из Донецка, передавали нам данные, мы их обрабатывали. Создавалась интерактивная карта Донецка, на которой наносилось всё, что могло быть важным: места проживания боевиков, их ППД, места размещения техники, огневые позиции артиллерии. Мы перепроверяли эти данные через невзаимосвязанных лиц. Если подтверждалось из трёх источников — значит, всё правильно. Поток информации шёл непрерывно. После подтверждения её передавали спецслужбам. Тогда ещё было свободное передвижение по улицам, можно было ездить, проверять.

Бывало, конечно, что данные шли такие, что сам сомневался. Как перед Иловайской трагедией. Нам доносят, что в одном месте стоят 8 танков. Ну, твой первый вопрос: ничего себе, откуда там 8 танков? Отправляешь человека, другого, он тебе докладывает: обнаружил 6 танков под навесом, 1 — в гараже, но, возможно, это не всё, так как в постройках стоит ещё техника, до которой не было возможности добраться. Всё подтверждается. Данные, конечно, сразу уходили наверх.

Поначалу эту информацию наверху часто принимали за неблагонадёжную, но в ходе войны доверие к этим источникам информации укрепилось. Особенно лояльность повысилась после того, как начали брать в плен российских десантников…

– Это которых? Тех десятерых десантников, которых взяли в плен перед Иловайской трагедией?

– До того, как взяли этих десятерых, мы ещё троих захватили. Псковские оказались, хотя одеты были в форму «ДНР», с шевронами… Разведчики, с документами «ДНР» — всё, как надо. Была ориентировка, что российские разведчики тут катаются. Ну и задержали их. Там ещё перестрелка небольшая была, одному из россиян лёгкое тогда прострелили. Потом мы их аккуратненько «раскололи» — они всё и рассказали.

– Как «раскололи»? Путём физического воздействия?

– Там не было какого-то особого физического воздействия. Так, пару раз по лицу получили. Хотя и этого вполне достаточно. Это в различных фильмах и сказках о Зое Космодемьянской рассказывают о том, что можно что-то скрывать в плену и отказываться говорить, но в реальности как только человек попадает в плен и понимает, что его сейчас будут «колоть», он сам рассказывает всё, лишь бы его не трогали. Не всегда надо даже бить. С этими хватило психологического воздействия. Этих десантников мы взяли вместе с нацгвардейцами. Нацгвардейцы, когда «спеленали» этих троих, начали кидаться на них. Я стою и наблюдаю за процессом. Тут один из ДНРовцев на очередной вопрос отвечает: «Я из Крыма».

Я кидаюсь, распихиваю нацгвардейцев. Одному из них даже локтем угадал — он отлетел. Вытаскиваю этого ДНРовца, кричу: «Это мой земеля, не трогайте его! Он же наш, не бейте его, он крымский…».

Ну а потом уже посидели с ним, кофе попили, сигаретку выкурили. Ко мне подходят, спрашивают, что буду делать с ним. Я всех отгоняю, говорю, что парень останется со мной, сам проконтролирую его безопасность и передам тем, кто занимается обменом военнопленных. В общем, типа гарантирую безопасность.

После задушевного диалога его и ошарашиваю: «Слушай, ну не крымский же ты. Соврал ты мне. Ну тебя… Только перед парнями себя опозорил тем, что забрал тебя, а ты мне врал, значит… В общем, либо ты мне всё рассказываешь, как есть, либо я возвращаю тебя «нацыкам» и сам им потом всё расскажешь, только некоторые части тела перед этим потеряешь. Я к тебе со всей душей, а ты мне врёшь. Если отдам, то за тебя уже заступаться не буду».

И он всё рассказал: кто он, что он, как попал, что за группа… Все трое — россияне, разведчики. Вот вроде элементарный «развод». Я более чем уверен, что этих разведчиков к такому готовили. Но одно дело — теория, а другое — реальный плен, когда тебе хочется до истерики верить в то, что ты как-нибудь сможешь спастись. Поверил «доброму дяде», всё рассказал. Потом самого же этого «расколовшегося» завели в палатку ко второму, и он тому прямо сказал типа: «Коля, нехер выё@@ваться, я им всё рассказал».

Ну и второй уже сразу признался во всём. Третьего подстреленного уже увезли к тому времени, не знаю, что он там рассказывал. В общем, такой вот улов был.

– А десять десантников, которые попались позже?

– Да, были мы рядом с ними, общались. Кстати, есть один нюанс, который выпал из общей картины, — один из этих десяти десантников, что тогда попали в плен, был авиакорректировщиком. Ну так, общий штришок к картине. И ещё что хочу сказать — пленных мы никогда не били. Припугнуть — могли, это да. Но не забивали до того, что люди в истерике были всё готовы рассказать.

– А часто приходилось так «колоть» людей?

– Нередко, да. И в окровавленном ДНРовском кителе меня в яму к сепарам бросали. Через сутки я уже знал, кто из них где воевал, под чьим командованием. У нас вообще большая проблема с доказательной базой. Боевик может выбросить автомат прямо на поле боя, попасть в плен при попытке бежать, но потом тебе ещё надо доказать, что он реально воевал, стрелял, брал оружие в руки. А тут самое лучшее доказательство — признание сепара, полученное не под пытками. Они же, гниды, сразу адвокатов нанимают — и закон вполне может их защитить. И у прокуратуры были реальные проблемы с доказательством их вины. Много отпускали таких, потому что по закону всё было правильно. А когда ты «расколол» уже пацанов и они рассказали, что воевали, что этот был пулемётчик, воевал у «Беса», а этот — разведчик в том же подразделении, то тут уже всё понятно.

– А как организовывались артиллерийские и ракетные удары?

– Как организовывались? Ну, давай попробую примеры привести. Одна из самых интересных операций была, когда мы генерала присыпали. После Иловайской трагедии россияне начали активнее работать на нашей территории. Мы взяли одного офицера в плен по наводке, и тот так усердно был готов помогать во всём, что вот просто не человек, а находка. И вот от него мы узнаём, что предположительно под Луганском, предположительно под Алчевском в дачном кооперативе собралась группа ГРУшников. Привезла с собой спецназовцев, что-то там серьёзное планировалось насчёт разведки. Питерские ГРУшники там были. Может, диверсионную работу хотели развивать, может, ещё чего — не знаю. Потому, что странно — ГРУ и спецназ. От спецназа в серьёзном бою толку немного, это же всё-таки разведчики. Но вопрос не в этом.

Так вот, этот офицер рассказал, где они стоят, где располагаются, какое количество спецназовцев. Там порядка 300 человек тогда базировалось. На третий день вгатили в этот дачный посёлок артиллерией. Не знаю, сколько туда снарядов прилетело, но перепахали посёлок этот нормально. Там не было уже мирных жителей. Весь этот дачный кооператив был закрыт для посторонних, в него можно было лупить смело. В итоге по дипсвязи россияне позже «раскололись», что база была свёрнута, а с этого дачного посёлка вынесли 27 «двухсотых» и большое количество раненых — там какое-то огромное количество называлось, больше сотни «трёхсотых».

После этого от того же офицера мы узнали, что — ну, предположим, под Шахтёрском — была встреча ГРУшников с командирами БТГр, которые тогда заходили на территорию Украины. Ну и наваляли мы туда, в это здание, в котором было совещание. Ну и генерал этот питерский, дедушка, там и спёкся, причём не сам, а ещё утащил с собой людей нормально. Россияне этот факт, конечно, не признают, ну и ладно.

– А есть какое-то фото-/видеоподтверждение с вашим участием поражения цели?

– То, которое не под грифом?

– Ага, которое есть в общем доступе.

– Под Докучаевском мы по рембазе АТП отработали. Это то самое, что Цаплиенко потом видео выкладывал. Там тоже интересно было — мы их накрыли, так они не нашли ничего умнее, чем сбежать на другую свою базу в Еленовке. Только у них туда техника втянулась — мы и туда им насыпали. Есть ещё другие, надо вспоминать. Много чего, но лучше это оставить на потом.

– А в ударе по иловайскому эшелону принимали участие?

– Это который зимой 2015-го ракетами накрыли? Нет, я в курсе того, что там было, но участия не принимал. Там другие люди работали.

– А результат известен?

– Там вроде семидесятипроцентное поражение было. Хорошее попадание. Но это не наша работа.

– А ваша какая была?

– Да к нам обращались за помощью. На бетонке, когда накрыли «Точками» и «Смерчами» колонну, что прорывалась с России, мы тоже помогали. Для таких ударов решения, конечно, принимались на высоком уровне, но и к нам обращались.

– А как была организована связь?

– С нами или вообще? Вообще — плохо. В 2014-м был по этой причине полный бардак. Заезжали на чужие блокпосты, могли обстрелять друг друга из-за отсутствия координации. А скоординировать ВСУ, НГУ, МВД и добробаты — это вообще был ад в первый год войны. Помню, как-то нацгвардейцы поймали спецназовцев, которые работали в серой зоне в форме ДНРовцев (ну «горки», шевроны их и всё такое). Так нацгвардейцы, когда взяли их, то начали бить. Спецназовцы называют пароль, а те их бьют в два раза сильнее, мол, откуда, гнида, пароль знаешь… Бардак, в общем.

– А кто вам ставил задачи?

– Задачи были от многих: ГШ, СБУ. Часто помощь была добробатам: они — нам, мы — им. В общем, помогали тому, кто нуждался в помощи, и тому, кому успевали. Но приоритет мы ставим себе сами.

Часто работали на передке, с разными подразделениями батов и полков. Беспилотники тоже были свои. И есть. Приборы свои, тепловизоры, фотокамеры с высоким разрешением. Дальномеры, «Рино 550», всякие там штучки интересные, разные. Всё работало на благо Батькивщины (не политической партии. — S. M.).

– А кому вы передавали данные?

– ГШ, ВСУ, НГУ, МВД. У всех есть координаторы, которые работают с такими, как мы, а там информация уже идёт выше, «объектовикам», и обрабатывается. Но иногда мы напрямую работали с начартом в секторе, где пребывали, когда были налажены прямые связи. Дрёмовцев, помнится, мы в Стаханове из больницы выгоняли с прямой координацией…

– Как это, выгоняли из больницы?

– Ну там казаки засели в подвале, знали, что по больнице артой бить не будут. 80 человек больных и персонала там было. Мы пустили слив информации, что будет артиллерийский удар — мы же «укропы», «каратели», всё можем. Типа пристреливаться начали. За больницей есть гаражный кооператив и поля — арта туда начала пристреливаться. Дрёмовцы поверили и перешли в военкомат, а там им уже прилетело.

– А в военкомат нормально попали?

– Не знаю, это не я наводил. Я там чем-то другим занимался тогда.

– В 2015 году ваше движение получило развитие?

– Да, работали уже чётче тогда. Помнится, как в августе 2015 года под Горловкой САУшки на кладбище катались. Четыре установки выезжали и ночью работали по Авдеевке. Мы их вычислили, подождали до того момента, как к ним боекомплект подвезут, и тут же накрыли. Они тогда три или четыре трупа подобрали и свалили. Две САУшки разнесло, машина с боекомплектом тоже испарилась. Хорошо попали, грамотно вычислили. А так вспоминать, что там ещё… Да много чего было.

– А почему сейчас тут? Почему не там?

– А там работы сейчас совсем мало, практически нет. Там пара наших человек работают, на легке, стараются. Те люди, что там живут, закрывают все потребности. Как только будет эскалация конфликта — мы все вернёмся назад. Нас немного, но мы готовы всегда (смеётся).

– Информация с Донецка идёт постоянно?

– Да, всё работает, как часы. Помнишь бойцов, которые погибли на «Бутовке»? Так эти танки и танкистов уже вычислили арта и прочие. Но дальнейшее не от нас зависит. Интересные, кстати, экипажи САУ. Стреляли как по нашим позициям, так и по Донецку наваливают, и это всё зафиксировали. А там позиции наши близко от позиций противника. Прилетит в город и не поймёшь, откуда стреляли — с наших позиций или с позиций боевиков. В общем, разберёмся.

Последние наши громкие работы были в Марьинке. Мы там практически с 4:00 утра работали, и везде успешно. Кадыровцев нашли, «Грады» под мостом, потом по ТВ-центру попали. Потом ещё хотели, но, к сожалению, сепары завели туда пленных в здания. Ну и много чего интересного про «Эквитес» и прочее, и прочее, что вы и так знаете. Но про нас только догадки — и это хорошо. Главное не медали и ордена, а результат. И мы этому всегда рады. Мы принимали присягу Украине, нашей земле, нашим людям. За Бога и страну. «Я ніколи і нікому не віддам рідного дому…» (припевает).

– А сейчас?

– А сейчас работаю немного — пенсионер. Военным помогаем, чем можем (смеётся). Мы же не государственная организация, нам самим надо себе на хлеб зарабатывать. Вот и зарабатываю. Ну и параллельно вынашиваем тёмные и зловещие планы о кончине «Новороссии» (смеётся). Но мы вернёмся. Работа там ещё не закончена. Нас не будут упоминать в учебниках истории, не будет имён, не будут названы операции, всё так коротко. Если надо будет — мы поможем.

И напоследок.

Я там видел то, что многие военные не видели. В некоторых точках обнаруживал очень высоких чинов ГШ, обсуждающих какую-ту операцию с минимальным количеством людей в полной секретности. Нас несколько раз к ним привлекали. Пару раз видел, как задумывали операции, как контролировали их… Из армии и из окопа это по-другому смотрится, и я критику наших военных тоже понимаю… Но всё равно. Все наши, украинские, вояки — безусловно, лучшие. Одни из лучших в мире. Просто их не ценят, мол, совдеповские генералы, совдеповские офицеры, мобилизованные солдаты не умеют воевать. Хотя наши, в том числе и Муженко (а мы часто его встречали прямёхонько на передовой), да и не только он… Много у нас командиров и офицеров достойных, а сколько бойцов-самородков в армии... И всех нас надо воспринимать вместе, армию, партизан, народ… Мы обязательно победим вместе. Этой армией и этим народом. Попомни мои слова, я в них уверен.

P. S. Я предоставил вам урезанную версию интервью. К сожалению, полную версию публиковать нельзя по определённым причинам.

Информация о материале

Опубликовано: 12 июля 2016

«Оставшиеся»: неизвестный Босх в «ДНР»

Сегодняшний Донецк — это, без сомнения, картина Иеронима Босха. Во всяком случае, один из её сюжетов, обычно — как наиболее извращённый — притаившийся где-то в углу полотна. Пока вы смотрите на центральный образ и пытаетесь нагромоздить в уме массу оценок и осуждений, от вас ускользает бездна деталей, без которых вся суть не видна. Как для современников Босха его картины были наделены значительно большим смыслом, чем для нынешнего зрителя, — так и общий взгляд на Донецк киевскими глазами куда абстрактнее его приближённой картины.

Вообще, трагедия Босха, конечно, состояла в том, что он не был знаком с Захарченко: человечество потеряло не менее дюжины образов, которые великий художник смог бы воплотить на полотне. Нет, пожирающих человеческую плоть птицеподобных существ сегодняшний зритель в Донецке, конечно, не встретит. Пятьсот лет эволюции homo облекли их в оранжевые очки, короткую стрижку, заправленную в камуфляжные штаны чёрную футболку с надписью «я русская» — и огромные чёрные берцы, в которых это существо гордо шагает по центральным проспектам и площадям. Тут же, рядом с центральной фигурой, можно встретить и многочисленных нищих, сидящих у переходов и парков, а также вполне прилично одетого молодого мужчину, вынужденного зарабатывать на жизнь пением в городских трамваях местного хита о спящих курганах. Тем удивительнее такой образ, что пение это невероятно напоминает оперное, и голос действительно просто блестящ. На небольшом клочке полотна можно заметить и чёрные «Мерседесы», дам в дорогих платьях с чихуахуа и дым из кальянных, застилающий собой длинный бульвар. Это — рай. Он же — бульвар Пушкина, еще одна часть знаменитого диптиха. Ну а окружает всё это своеобразие сейчас уже редкая канонада, дорогие продукты и люди с пистолетами, шныряющие по городу в поисках врагов народа.

Деталей можно добавить не менее сотни: каждый из нынешних обитателей города расскажет что-то своё. Но вот чего не заметит ни один даже внимательный зритель, смотрящий на картину со стороны, — так это «оставшихся». Их здесь как бы и нет. Наверное, сам Босх изобразил бы их в виде теней загробного мира, призванных оттенять основные сюжеты картины.

Категория «оставшиеся» вообще уникальна: сама по себе война ещё не повод для её появления. Здесь требуется глубокая работа общественной мысли, дабы вырезать из общей глыбы конфликта людей, которые предпочли остаться «на дне», да ещё и сами оказались в этом виноваты. Разумеется, речь идёт не обо всех обитателях нашей картины, если уж и дальше эксплуатировать этот образ. Многие из населяющих сегодня Донецк, Макеевку, Харцызск и другие оккупированные города скажут вам, что нигде они не оставались, — они здесь были всегда. «Те, кто был» = «лоялен Кремлю». Их вы найдёте по всему полотну.

С «оставшимися» другая проблема. Уже само слово «остаться» ставит вас перед выбором, а это означает, что что-то не так. Речь идёт о людях, которые вопреки всему остаются здесь, в оккупации, с украинскими взглядами, продолжая жить среди описанных выше существ. И это далеко не абстракция. Было время, когда поездка в Донецк из Макеевки чем-то напоминала сегодняшнее путешествие из оккупации на материк. На улице Горностаевской, разделяющей Донецк и Макеевку, стоял укреплённый тяжёлыми плитами пост с десятком вооружённых боевиков. В соседней лесополосе были вырыты окопы и установлен пулемёт. Вокруг стоял гул от «Градов» и тянулись ручейки чёрного дыма со стороны аэропорта. Случалось, что в такой атмосфере вы ехали вдвоём или втроём в фактически пустом автобусе, и на самом блокпосту вас досматривали тщательнее, чем на сегодняшних КПП. Спрашивали всё: прописку, цель поездки в Донецк, место работы и прочее, совмещая допрос с обыском легковых автомобилей, когда забирали на нужды «республики» даже домашнюю живность и квас. И это при том, что до самого города от центра Макеевки каких-то семь километров.

А самому Донецку в 2014-м позавидовал бы даже Босх: фактически вымерший город с беспрестанной канонадой, закрытыми магазинами и дефицитом еды. Собственно, ехать туда и вправду не было смысла, поэтому летом 2014-го в Макеевке о Донецке ходили легенды не хуже, чем в Средневековье: немногочисленные макеевчане, посещавшие город, с ужасом говорили, что «всем нам ещё повезло». Оставаться в такой атмосфере и вправду способны немногие, и нужно хорошо понимать, ради чего ты рискуешь собой.

Но как бы там ни было, именно на это время и приходится основная волна эмиграции. Или миграции. Тут уж каждый решал сам для себя, как относиться к тому, что он покидает. Некоторые, кто имел семьи с маленькими детьми и просыпался от работы «Града» под окнами, говорили, что это уже не Украина, — и дело не только в войне. Война для этих людей стала следствием блеска в глазах соседей, искренне веривших, что «Грады» необходимы, ибо всего в нескольких километрах стоит «украинский нацист». Тот факт, что орудия били с детских площадок, никого не смущал. Этот абсурд и стал катализатором для первой волны эмигрантов, покинувших «ДНР» ради «большой земли».

Сейчас эти люди говорят, что уже никогда не вернутся обратно. Во-первых, не верят в то, что соседский взгляд хоть немного просветлел. Во-вторых, Донецка для них больше не существует: даже редкие посещения города с целью забрать вещи или перевезти кота убеждают их в том, что украинского здесь ничего уже нет. В-третьих, два года они создавали реальность с нуля: работа, карьера, жильё, детский сад для ребёнка, новые знакомства и «чистый воздух», как часто описывают идейную атмосферу те, кто бежал от «русского мира» в Киев и другие места. И Донбасса для них больше не существует: идентичность размыта, и им всё равно, в какой точке страны пребывать. Важен комфорт, — и их можно понять.

Слегка оправившись от шока 2014-го, словно бредущие в рай из чистилища, «на материк» собрались вторые — те, кто, прожив в оккупации год, решали, что эта война уже навсегда. И неважно, когда она кончится: объективно картина складывается не в пользу даже ближайших 2–5 лет. Но и потом придётся годами отстраивать заново всё, что разрушено, включая и сами умы. Это работа уже для следующих поколений, а у тех, кто прожил в «ДНР» даже год, больше времени нет.

Наконец, 2016-й наиболее ясно очертил общий контур картины. Сомневающихся почти нет. Есть те, «кто и были», — и те, кто остались несмотря ни на что. Первые — как рыба в воде. Правда, в изрядно протухшей. Это те самые дамы, щеголяющие в футболках «я русская»; те самые «homo soveticus», для которых абстрактный Бандера страшнее конкретных пушек под окнами их домов; те самые нищие и бомонд в «Мерседесах», которые одинаково не чувствуют времени вне и во время войны. С ними всё ясно — они населяют собой полотно.

Но как быть с тенями? С теми, кого в равной степени ненавидят здесь, в «ДНР», — и не понимают на «большой Украине»? В «республике» их считают врагами, и Захарченко то и дело говорит о селекции, о «справедливом подходе» к отбору таких персонажей: одних следует провести через огонь «МГБ», других — «понять и простить».

Но лучше ли дело обстоит в Украине? Вряд ли. Государство забыло о них. Забыло с тех пор, как сказало, что неспособно гарантировать их права и свободы на неопределённый жизненный срок. Тем самым фактически расписавшись в своей импотенции: у вас ещё есть шанс, если вы побежите в 2016-м, как бежали другие до вас. Но если нет — барабан револьвера и ежедневный щелчок. Бросайте всё и начинайте жить заново — вот единственный возможный ответ. Ответ, за которым страна всё ещё скромно дописывает «но Донбасс — это все-таки Украина». Видимо, для большей иронии, считая Украиной голую степь.

Но, несмотря на двухлетнее «скорей уезжайте», в оккупации есть целая каста людей, которые прожили здесь вот уже больше двух лет, сохраняя украинские взгляды. Последнее само по себе уже чудо: пропаганда «ДНР» работает как часы — безотказно и чётко, причём круглосуточно. И только те, кто остался, могут понять, чего стоило пронести здравый смысл сквозь телевизионный ящик «республики». Однако дело даже не в нём.

Наличие таких людей в зараженном теле «республики» — это как пенициллин для страны. Об этих людях не принято упоминать в эфирах ток-шоу и радиостанций: нам проще от них отвернуться, так как ответов в этой плоскости нет. Совсем упрощённо можно сказать, что они сами виноваты, и никто не заставляет сидеть их именно «там», а не «здесь». Это и так, и не так.

Здесь сквозь общие грабли страны просачиваются тысячи судеб, не попадающих под шаблонный ответ. Кто-то здесь, в оккупации — инвалид или пенсионер, у которого нет ни родных, ни близких. Продукты приносят всё те же соседи, поскольку человек уже годами не выходит на улицу, и для него выехать из «ДНР» так же невозможно, как и пойти на «референдум», в котором он по умолчанию виноват, раз всё ещё здесь. Кто-то, в противовес переселенцам, говорит, что это — всё ещё дом, несмотря на гротескность общей картины, и что мы проиграем не в поле, а когда «ДНР» покинет последний, кто жил с «украинской мечтой». Для кого-то неясно, как можно бежать, оставив за спиной 40–60 лет жизни. Да, молодёжь способна на это. Но начать новую жизнь в 60… — есть ли хоть в каком-то законе ответ: как и с чего начинать? Оставить работу, к которой шёл многие годы, которых у тебя уже нет? Или семью, часть которой — по своим, только им понятным причинам — ни за что не уедет отсюда? Навещать жену или брата, словно в зоне, по особо памятным дням?

Часто слышно вдогонку — «за что»? Украинцы здесь не понимают, почему должны бежать из родных городов, когда первым бежало из них государство в виде внутренних войск и спецслужб, с автоматами разбегавшихся от людей, у которых поначалу были только дубинки и камни. А теперь нам предлагают всё тот же рецепт — те же грабли, на которые однажды ступила наша страна? И отказ становиться на них вменяют в вину…

Впрочем, те, кто остались, платят за это не только бытом, но и собственной психикой душой. Очень удачно это выразил один из дончан, сказавший, что вот уже два года словно обколот новокаином — и перестал чувствовать, что бы ни происходило вокруг. Несмотря на иммунитет к пропаганде, изменения в психике порой необратимы, особенно у молодого поколения, которому лишь предстояло сформировать себя, пока не началась эта война. Апатия и безразличие к социальным процессам, которые были обычно свойственны выходцам из местных степей, сегодня перешли на уровень более ценностный, фильтруя приоритеты от новых айфонов или брендовой обуви к банальному «лишь бы прожить этот день». И эта максима не может не отражаться на людях, когда чужие страдания — лишь проекция собственных, к которым уже безразличен.

Но есть специфика и для тех, кто всё ещё считают себя украинцами. Здесь речь не идёт напрямую о паранойе или необходимости оглядываться каждый раз, открывая подъезд. Но понять то, о чём идёт речь, можно лишь прожив здесь долгое время и выехав хотя бы на день на контролируемую территорию. Едва пересекаешь блокпост и проезжаешь несколько километров по украинской земле, как со многих тут же скатывается огромный психологический груз, и становится ясно, что в «ДНР» вы находитесь под постоянным давлением. Это принципиально иной психологический опыт. Да, и в Краматорске вас могут ограбить или даже попытаться убить. Но в Донецке всё это норма, и за ней ничего не стоит, если нет связей с людьми в камуфляже. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует недавнее разоружение одной из макеевских баз, когда средь бела дня около десятка боевиков были поставлены на колени двумя десятками таких же бойцов, но с БТРами и гранатомётами. Хозяин базы, чьё помещение сдавалось в аренду, всегда прикрывался автоматами этих парней, решая свои вопросы. Но вот пришли те, у кого есть калибр покрупнее, — и этот человек ушёл в небытие. Одним словом, в оккупации перспектива быть замученным где-то в подвале или попасть под гранатомётный обстрел определяет жизнь и давит на психику даже тогда, когда кажется, что «всё хорошо».

Но вернёмся к пенициллину. Мало кто понимает реальную значимость тех, кто выбрал остаться на «малой земле». Во-первых, за два года на оккупированном Донбассе сложился абсолютно уникальный, замешанный на слепом прагматизме патриотизм. Парадоксально, но то, что заставляло многих из местных бежать от пуль или «Градов», ища слепой практической выгоды, — сегодня заставляет «оставшихся» пребывать всё ещё здесь. Разница состоит лишь в дискуссии о стратегии с тактикой. Бежать в 2014-ом — было тактическим выводом. Но в долгосрочной стратегии лишь сохранение украинской ментальности, способа мысли и приверженности — до абсурда с упрямством, несмотря ни на что — тем ценностям, которые были здесь ещё до войны, — единственный шанс этой земли стать по-настоящему украинской. Ведь украинский флаг однажды уже развивался над этой землёй — и это не помогло. Мы потеряли его не над мэрией или в Славянске, — а, в первую очередь, в наших умах, когда где-то тактично молчали, а где-то не вышли на митинг, посчитав, что всё решится без нас. Этого не случилось. И лишь единицы здесь могут сказать откровенно «я сделал всё, что мог сделать тогда». Да, украинская армия способна теперь отстоять нашу землю, — но не она ответ на вопрос, что делать с курсантами, шагающими сегодня под гимн «ДНР». Этим ответом являются те, кто и дальше растят здесь детей, водя их в «республиканские» школы и ВУЗы и объясняя, что всё это — всего лишь сон. Спят они, а не мы, и однажды им придётся проснуться. И это уже происходит: в трамваях, на лестничных клетках, где всё чаще можно услышать в свой адрес «а в чём-то тогда ты был прав».

Разве это не стоит того, чтобы остаться? Два года ненависти сменились молчанием, а затем — по крупицам — начался диалог. Сплошные возгласы «слава республике» всё чаще теперь разбавляются «да был уже ваш референдум», и это «ваш» — заслуга таких вот «теней». Мы привыкли слишком буквально смотреть на реальность, искренне веря, что всё дело в количестве танков на передовой. Проблемы Донбасса начались здесь, на Донбассе, и здесь же они должны завершиться, как бы банально это порой ни звучало. Это вовсе не значит, что на фронте должны стоять только местные, — но если фронт понимать, как борьбу за умы, то иных антител для борьбы с этим вирусом просто здесь не найти. Именно прописка и два года обстрелов дают право начинать разговор. Иначе вас даже слушать не станут. Остаться и ждать, когда вирус «русского мира» начнёт выдыхаться и можно будет сказать: «Это наша земля». Наверное, с этого (наряду с, увы, необходимой войной) начнется настоящая реинтеграция.

В конце концов, мы не должны позволить и государству отмахнуться от нас, как это было в Крыму. Пока мы всё ещё здесь, пока тысячи украинцев всё ещё борются — разными методами — за возвращение украинского флага, будет политическим самоубийством однажды всерьёз заявить, что там никого уже нет. А это даёт надежду, что однажды голос Донбасса всё же услышат, и он не будет повторять триколор. Полотно ещё не окончено, кисть художника всё ещё в краске, — и только от нас зависит, станем ли мы лишь пятном.

Информация о материале

Опубликовано: 12 июля 2016

Харківський метрополітен купив український потяг за 199 мільйонів – дорожче за російські вагони

Харківський метрополітен купив український потяг за 199 мільйонів – дорожче за російські вагони

КП «Харківський метрополітен» 21 червня уклало угоду з ПАТ «Крюківський вагонобудівний завод» на придбання потягу за 198,96 млн грн. ($8,01 млн). Про це повідомляється у системі «Прозорро».

До кінця року поставлять п’ятивагонний потяг 2016 року випуску.

Він складається з двох головних вагонів з асинхронним двигуном моделі 81-7036-01, двох проміжних моторних вагонів моделі 81-7037-03 та одного проміжного безмоторного вагону моделі 81-7037-05.

Протягом місяця з дня підписання угоди виплатять 30 млн грн., а решту – по 15,36 млн грн. щомісяця до червня 2018 року.

У липні минулого року такий потяг купили в заводу на 40% дешевше – за 118,80 млн грн.

Як і тоді, тендер провели за переговорною процедурою через відсутність конкуренції. Крюківський завод єдиний в Україні виробляє вагони метрополітену. Йогоакціонерамиєфірми «OW Capital Management GmbH» (Австрія), AS Skinest Finants та «Osauhing Delantina» (Естонія), «Transbuilding Service Limited» (Великобританія). Основним власником заводу вважається його директор Володимир Приходько.

Торік Петербурзький метрополітен уклав угоду з російським ТОВ «Вагонмаш» про закупівлю восьми шестивагонних потягів з асинхронним двигуном за 3,8 млрд руб.

Відтак потяг коштує 475 млн руб., або близько 184 млн грн.

Це на 7,5% дешевше за придбаний харків’янами потяг, у якому на один вагон менше.

Информация о материале

Опубликовано: 12 июля 2016

Зниження акцизу на вживані іномарки. Наскільки подешевшають авто, і для кого

31 травня Верховна Рада ухвалила законопроект №3251, який передбачає істотне зниження акцизного збору на імпортні автомобілі вже з 1 липня 2016 року.

За законопроект проголосували 237 народних депутатів.

Наскільки істотне?

За словами депутата Єгора Соболєва, ціна на б/в автомобілі знизиться на 3-8 тисяч євро.

В цілому ж, все залежить від об'єму двигуна. Наприклад, для авто з об'ємом двигуна 1000 кубометрів акциз знизиться з 1,36-1,76 євро до 0,063 євро за кубометр, тобто, в 28 разів.

Для розмитнення автомобіля з двигуном 1 л знадобиться заплатити 63 євро замість 1761 євро, для розмитнення дволітрового авто, потрібно буде заплатити 534 євро замість 4882 євро.

У таблиці нижче ви можете порівняти як було і як стало:

І що, я зможу купити будь-який автомобіль?

На жаль, ні. По-перше, нові акцизи не поширюються на старі авто, випущені до 1 січня 2010 року.

По-друге, зниження акцизів не поширюються на авто, яке не відповідає екологічному стандарту Євро 5, який вводиться в дію в Україні в цьому році (вантажні автомобілі, що продаються в ЄС з жовтня 2008 року і легкові, що продаються з 1 вересня 2009 року).

По-третє, ставки акцизного податку, встановлені цим законом, не застосовуються для легкових автомобілів, якщо вони з країни, визнаної державою-окупантом і державою-агресором відносно України, або ввозяться з території держави-окупанта.

Тобто, жителям Ужгорода пощастило більше, ніж жителям Харкова.

А в Україні з'явиться багато дешевих авто в продажу?

Ні в якому разі. Може і з'явиться, але на ринок автомобілів це ніяк не вплине.

Ставки не застосовуються на авто, які ввозяться на митну територію України особою для власного використання в кількості більше одного легкового автомобіль протягом дії закону (з урахуванням внесених змін президента від 4 липня 2016).

У разі відчуження протягом дії закону з дня реєстрації транспортних засобів (з урахуванням внесених змін президента від 4 липня 2016), при ввезенні яких були застосовані ставки нового акцизу, платник податків зобов'язаний буде сплатити акцизний податок за старим тарифом.

Таким чином, масового завезення дешевих авто в Україні чекати не варто.

І навіщо тоді таке треба?

По-перше, це допоможе легалізувати ті автомобілі, які до сих пір не розмитнені. У пояснювальній записці до закону сказано, що в 2014 році з метою транзиту на митну територію України переміщено 61496 транспортних засобів особистого користування, половину з яких можна було б офіційно оформити, якби не високі акцизи.

Так, автори закону очікують, що 4,5 тисячі авто, що відповідають стандарту Євро 5 і перебувають в режимі транзиту, принесуть до бюджету 300 мільйонів гривень у разі офіційного оформлення.

В цілому ж, автори законопроекту очікують до кінця 2016 року 1,2 мільярда гривень податкових надходжень, за рахунок «сприяння розвитку малого та середнього бізнесу, як на ринку автопродажів, так і за рахунок надання страхових послуг і послуг автомобільного сервісу».

Знижені акцизи будуть діяти завжди?

До 31 грудня 2018 року. Причому, виникає одна проблема - з 1 січня 2018 року, в Україні повинен бути введений стандарт Євро 6, що забороняє імпорт авто віком старше 3-4 років стандарту Євро 5. Тобто, в останній рік вибір автомобілів буде дуже обмежений.

Про них в новому законі навіть не згадується - мова йде тільки про бензинові і дизельні двигуни.

А як щодо електрокарів?

В кінці листопада 2015 року Верховна Рада вже скасовувала ввізні мита для електрокарів, що призвело до невеликого зниження цін на «зелені» автівки. Наприклад, Nissan Leaf з пробігом подешевшав не більше, ніж на 900 доларів.

Тоді ж парламентарії могли тимчасово звільнити електрокари від оподаткування ПДВ і акцизного податку, але потрібний законопроект необхідної кількості голосів не набрав.

Информация о материале

Опубликовано: 11 июля 2016