Сегодняшний Донецк — это, без сомнения, картина Иеронима Босха. Во всяком случае, один из её сюжетов, обычно — как наиболее извращённый — притаившийся где-то в углу полотна. Пока вы смотрите на центральный образ и пытаетесь нагромоздить в уме массу оценок и осуждений, от вас ускользает бездна деталей, без которых вся суть не видна. Как для современников Босха его картины были наделены значительно большим смыслом, чем для нынешнего зрителя, — так и общий взгляд на Донецк киевскими глазами куда абстрактнее его приближённой картины.
Вообще, трагедия Босха, конечно, состояла в том, что он не был знаком с Захарченко: человечество потеряло не менее дюжины образов, которые великий художник смог бы воплотить на полотне. Нет, пожирающих человеческую плоть птицеподобных существ сегодняшний зритель в Донецке, конечно, не встретит. Пятьсот лет эволюции homo облекли их в оранжевые очки, короткую стрижку, заправленную в камуфляжные штаны чёрную футболку с надписью «я русская» — и огромные чёрные берцы, в которых это существо гордо шагает по центральным проспектам и площадям. Тут же, рядом с центральной фигурой, можно встретить и многочисленных нищих, сидящих у переходов и парков, а также вполне прилично одетого молодого мужчину, вынужденного зарабатывать на жизнь пением в городских трамваях местного хита о спящих курганах. Тем удивительнее такой образ, что пение это невероятно напоминает оперное, и голос действительно просто блестящ. На небольшом клочке полотна можно заметить и чёрные «Мерседесы», дам в дорогих платьях с чихуахуа и дым из кальянных, застилающий собой длинный бульвар. Это — рай. Он же — бульвар Пушкина, еще одна часть знаменитого диптиха. Ну а окружает всё это своеобразие сейчас уже редкая канонада, дорогие продукты и люди с пистолетами, шныряющие по городу в поисках врагов народа.
Деталей можно добавить не менее сотни: каждый из нынешних обитателей города расскажет что-то своё. Но вот чего не заметит ни один даже внимательный зритель, смотрящий на картину со стороны, — так это «оставшихся». Их здесь как бы и нет. Наверное, сам Босх изобразил бы их в виде теней загробного мира, призванных оттенять основные сюжеты картины.
Категория «оставшиеся» вообще уникальна: сама по себе война ещё не повод для её появления. Здесь требуется глубокая работа общественной мысли, дабы вырезать из общей глыбы конфликта людей, которые предпочли остаться «на дне», да ещё и сами оказались в этом виноваты. Разумеется, речь идёт не обо всех обитателях нашей картины, если уж и дальше эксплуатировать этот образ. Многие из населяющих сегодня Донецк, Макеевку, Харцызск и другие оккупированные города скажут вам, что нигде они не оставались, — они здесь были всегда. «Те, кто был» = «лоялен Кремлю». Их вы найдёте по всему полотну.
С «оставшимися» другая проблема. Уже само слово «остаться» ставит вас перед выбором, а это означает, что что-то не так. Речь идёт о людях, которые вопреки всему остаются здесь, в оккупации, с украинскими взглядами, продолжая жить среди описанных выше существ. И это далеко не абстракция. Было время, когда поездка в Донецк из Макеевки чем-то напоминала сегодняшнее путешествие из оккупации на материк. На улице Горностаевской, разделяющей Донецк и Макеевку, стоял укреплённый тяжёлыми плитами пост с десятком вооружённых боевиков. В соседней лесополосе были вырыты окопы и установлен пулемёт. Вокруг стоял гул от «Градов» и тянулись ручейки чёрного дыма со стороны аэропорта. Случалось, что в такой атмосфере вы ехали вдвоём или втроём в фактически пустом автобусе, и на самом блокпосту вас досматривали тщательнее, чем на сегодняшних КПП. Спрашивали всё: прописку, цель поездки в Донецк, место работы и прочее, совмещая допрос с обыском легковых автомобилей, когда забирали на нужды «республики» даже домашнюю живность и квас. И это при том, что до самого города от центра Макеевки каких-то семь километров.
А самому Донецку в 2014-м позавидовал бы даже Босх: фактически вымерший город с беспрестанной канонадой, закрытыми магазинами и дефицитом еды. Собственно, ехать туда и вправду не было смысла, поэтому летом 2014-го в Макеевке о Донецке ходили легенды не хуже, чем в Средневековье: немногочисленные макеевчане, посещавшие город, с ужасом говорили, что «всем нам ещё повезло». Оставаться в такой атмосфере и вправду способны немногие, и нужно хорошо понимать, ради чего ты рискуешь собой.
Но как бы там ни было, именно на это время и приходится основная волна эмиграции. Или миграции. Тут уж каждый решал сам для себя, как относиться к тому, что он покидает. Некоторые, кто имел семьи с маленькими детьми и просыпался от работы «Града» под окнами, говорили, что это уже не Украина, — и дело не только в войне. Война для этих людей стала следствием блеска в глазах соседей, искренне веривших, что «Грады» необходимы, ибо всего в нескольких километрах стоит «украинский нацист». Тот факт, что орудия били с детских площадок, никого не смущал. Этот абсурд и стал катализатором для первой волны эмигрантов, покинувших «ДНР» ради «большой земли».
Сейчас эти люди говорят, что уже никогда не вернутся обратно. Во-первых, не верят в то, что соседский взгляд хоть немного просветлел. Во-вторых, Донецка для них больше не существует: даже редкие посещения города с целью забрать вещи или перевезти кота убеждают их в том, что украинского здесь ничего уже нет. В-третьих, два года они создавали реальность с нуля: работа, карьера, жильё, детский сад для ребёнка, новые знакомства и «чистый воздух», как часто описывают идейную атмосферу те, кто бежал от «русского мира» в Киев и другие места. И Донбасса для них больше не существует: идентичность размыта, и им всё равно, в какой точке страны пребывать. Важен комфорт, — и их можно понять.
Слегка оправившись от шока 2014-го, словно бредущие в рай из чистилища, «на материк» собрались вторые — те, кто, прожив в оккупации год, решали, что эта война уже навсегда. И неважно, когда она кончится: объективно картина складывается не в пользу даже ближайших 2–5 лет. Но и потом придётся годами отстраивать заново всё, что разрушено, включая и сами умы. Это работа уже для следующих поколений, а у тех, кто прожил в «ДНР» даже год, больше времени нет.
Наконец, 2016-й наиболее ясно очертил общий контур картины. Сомневающихся почти нет. Есть те, «кто и были», — и те, кто остались несмотря ни на что. Первые — как рыба в воде. Правда, в изрядно протухшей. Это те самые дамы, щеголяющие в футболках «я русская»; те самые «homo soveticus», для которых абстрактный Бандера страшнее конкретных пушек под окнами их домов; те самые нищие и бомонд в «Мерседесах», которые одинаково не чувствуют времени вне и во время войны. С ними всё ясно — они населяют собой полотно.
Но как быть с тенями? С теми, кого в равной степени ненавидят здесь, в «ДНР», — и не понимают на «большой Украине»? В «республике» их считают врагами, и Захарченко то и дело говорит о селекции, о «справедливом подходе» к отбору таких персонажей: одних следует провести через огонь «МГБ», других — «понять и простить».
Но лучше ли дело обстоит в Украине? Вряд ли. Государство забыло о них. Забыло с тех пор, как сказало, что неспособно гарантировать их права и свободы на неопределённый жизненный срок. Тем самым фактически расписавшись в своей импотенции: у вас ещё есть шанс, если вы побежите в 2016-м, как бежали другие до вас. Но если нет — барабан револьвера и ежедневный щелчок. Бросайте всё и начинайте жить заново — вот единственный возможный ответ. Ответ, за которым страна всё ещё скромно дописывает «но Донбасс — это все-таки Украина». Видимо, для большей иронии, считая Украиной голую степь.
Но, несмотря на двухлетнее «скорей уезжайте», в оккупации есть целая каста людей, которые прожили здесь вот уже больше двух лет, сохраняя украинские взгляды. Последнее само по себе уже чудо: пропаганда «ДНР» работает как часы — безотказно и чётко, причём круглосуточно. И только те, кто остался, могут понять, чего стоило пронести здравый смысл сквозь телевизионный ящик «республики». Однако дело даже не в нём.
Наличие таких людей в зараженном теле «республики» — это как пенициллин для страны. Об этих людях не принято упоминать в эфирах ток-шоу и радиостанций: нам проще от них отвернуться, так как ответов в этой плоскости нет. Совсем упрощённо можно сказать, что они сами виноваты, и никто не заставляет сидеть их именно «там», а не «здесь». Это и так, и не так.
Здесь сквозь общие грабли страны просачиваются тысячи судеб, не попадающих под шаблонный ответ. Кто-то здесь, в оккупации — инвалид или пенсионер, у которого нет ни родных, ни близких. Продукты приносят всё те же соседи, поскольку человек уже годами не выходит на улицу, и для него выехать из «ДНР» так же невозможно, как и пойти на «референдум», в котором он по умолчанию виноват, раз всё ещё здесь. Кто-то, в противовес переселенцам, говорит, что это — всё ещё дом, несмотря на гротескность общей картины, и что мы проиграем не в поле, а когда «ДНР» покинет последний, кто жил с «украинской мечтой». Для кого-то неясно, как можно бежать, оставив за спиной 40–60 лет жизни. Да, молодёжь способна на это. Но начать новую жизнь в 60… — есть ли хоть в каком-то законе ответ: как и с чего начинать? Оставить работу, к которой шёл многие годы, которых у тебя уже нет? Или семью, часть которой — по своим, только им понятным причинам — ни за что не уедет отсюда? Навещать жену или брата, словно в зоне, по особо памятным дням?
Часто слышно вдогонку — «за что»? Украинцы здесь не понимают, почему должны бежать из родных городов, когда первым бежало из них государство в виде внутренних войск и спецслужб, с автоматами разбегавшихся от людей, у которых поначалу были только дубинки и камни. А теперь нам предлагают всё тот же рецепт — те же грабли, на которые однажды ступила наша страна? И отказ становиться на них вменяют в вину…
Впрочем, те, кто остались, платят за это не только бытом, но и собственной психикой душой. Очень удачно это выразил один из дончан, сказавший, что вот уже два года словно обколот новокаином — и перестал чувствовать, что бы ни происходило вокруг. Несмотря на иммунитет к пропаганде, изменения в психике порой необратимы, особенно у молодого поколения, которому лишь предстояло сформировать себя, пока не началась эта война. Апатия и безразличие к социальным процессам, которые были обычно свойственны выходцам из местных степей, сегодня перешли на уровень более ценностный, фильтруя приоритеты от новых айфонов или брендовой обуви к банальному «лишь бы прожить этот день». И эта максима не может не отражаться на людях, когда чужие страдания — лишь проекция собственных, к которым уже безразличен.
Но есть специфика и для тех, кто всё ещё считают себя украинцами. Здесь речь не идёт напрямую о паранойе или необходимости оглядываться каждый раз, открывая подъезд. Но понять то, о чём идёт речь, можно лишь прожив здесь долгое время и выехав хотя бы на день на контролируемую территорию. Едва пересекаешь блокпост и проезжаешь несколько километров по украинской земле, как со многих тут же скатывается огромный психологический груз, и становится ясно, что в «ДНР» вы находитесь под постоянным давлением. Это принципиально иной психологический опыт. Да, и в Краматорске вас могут ограбить или даже попытаться убить. Но в Донецке всё это норма, и за ней ничего не стоит, если нет связей с людьми в камуфляже. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует недавнее разоружение одной из макеевских баз, когда средь бела дня около десятка боевиков были поставлены на колени двумя десятками таких же бойцов, но с БТРами и гранатомётами. Хозяин базы, чьё помещение сдавалось в аренду, всегда прикрывался автоматами этих парней, решая свои вопросы. Но вот пришли те, у кого есть калибр покрупнее, — и этот человек ушёл в небытие. Одним словом, в оккупации перспектива быть замученным где-то в подвале или попасть под гранатомётный обстрел определяет жизнь и давит на психику даже тогда, когда кажется, что «всё хорошо».
Но вернёмся к пенициллину. Мало кто понимает реальную значимость тех, кто выбрал остаться на «малой земле». Во-первых, за два года на оккупированном Донбассе сложился абсолютно уникальный, замешанный на слепом прагматизме патриотизм. Парадоксально, но то, что заставляло многих из местных бежать от пуль или «Градов», ища слепой практической выгоды, — сегодня заставляет «оставшихся» пребывать всё ещё здесь. Разница состоит лишь в дискуссии о стратегии с тактикой. Бежать в 2014-ом — было тактическим выводом. Но в долгосрочной стратегии лишь сохранение украинской ментальности, способа мысли и приверженности — до абсурда с упрямством, несмотря ни на что — тем ценностям, которые были здесь ещё до войны, — единственный шанс этой земли стать по-настоящему украинской. Ведь украинский флаг однажды уже развивался над этой землёй — и это не помогло. Мы потеряли его не над мэрией или в Славянске, — а, в первую очередь, в наших умах, когда где-то тактично молчали, а где-то не вышли на митинг, посчитав, что всё решится без нас. Этого не случилось. И лишь единицы здесь могут сказать откровенно «я сделал всё, что мог сделать тогда». Да, украинская армия способна теперь отстоять нашу землю, — но не она ответ на вопрос, что делать с курсантами, шагающими сегодня под гимн «ДНР». Этим ответом являются те, кто и дальше растят здесь детей, водя их в «республиканские» школы и ВУЗы и объясняя, что всё это — всего лишь сон. Спят они, а не мы, и однажды им придётся проснуться. И это уже происходит: в трамваях, на лестничных клетках, где всё чаще можно услышать в свой адрес «а в чём-то тогда ты был прав».
Разве это не стоит того, чтобы остаться? Два года ненависти сменились молчанием, а затем — по крупицам — начался диалог. Сплошные возгласы «слава республике» всё чаще теперь разбавляются «да был уже ваш референдум», и это «ваш» — заслуга таких вот «теней». Мы привыкли слишком буквально смотреть на реальность, искренне веря, что всё дело в количестве танков на передовой. Проблемы Донбасса начались здесь, на Донбассе, и здесь же они должны завершиться, как бы банально это порой ни звучало. Это вовсе не значит, что на фронте должны стоять только местные, — но если фронт понимать, как борьбу за умы, то иных антител для борьбы с этим вирусом просто здесь не найти. Именно прописка и два года обстрелов дают право начинать разговор. Иначе вас даже слушать не станут. Остаться и ждать, когда вирус «русского мира» начнёт выдыхаться и можно будет сказать: «Это наша земля». Наверное, с этого (наряду с, увы, необходимой войной) начнется настоящая реинтеграция.
В конце концов, мы не должны позволить и государству отмахнуться от нас, как это было в Крыму. Пока мы всё ещё здесь, пока тысячи украинцев всё ещё борются — разными методами — за возвращение украинского флага, будет политическим самоубийством однажды всерьёз заявить, что там никого уже нет. А это даёт надежду, что однажды голос Донбасса всё же услышат, и он не будет повторять триколор. Полотно ещё не окончено, кисть художника всё ещё в краске, — и только от нас зависит, станем ли мы лишь пятном.
