Статьи
Лекции свободы Елены Стяжкиной на Львовском медиа-форуме зал аплодировал стоя. Писательница и профессор исторического факультета Донецкого национального университета в Виннице не боится говорить о положении дел и чувствах людей на оккупированных территориях. Она отказывается называть эти земли Донбассом: «Это плохое слово, и от него нужно избавляться».
Обретённая после ряда ярких интервью и выступления на TEDex Kyiv публичность её тяготит: писательница говорит, что мечтает о временах, когда можно будет перестать говорить о войне и оккупации, о вымышленных «донецких» и о том, что поддержка сепаратистов – разновидность наркомании, которую надо лечить.
- Вы говорили, что сейчас живёте не своей жизнью. Не плохой и не хорошей, просто другой. Почему она не ваша? Что это для вас – изгнание, эмиграция, что-то другое?
- Ни то, ни другое. Мы уехали из Донецка, но не уехали. Это был не наш выбор. Я продолжаю жить в Донецке сегодня – не могу отпустить мой город. Не могу и не хочу. Если пафосно, то моё сердце там.
- Что изменилось в вас и в других людях из Донецка, с которыми вы живете и работаете, за год вдали от дома?
- Существенные изменения произошли со многими моими знакомыми и друзьями ещё в Донецке, в марте 2014 года. Ни для кого не секрет, что Донеччина и Луганщина не слишком поддержали Майдан. Но нельзя сказать, что там были сплошные «януковичи». Скорее, было непонимание того, что происходит. Некая аполитичность в плохом смысле слова, буржуазность в больших городах и пролетарскость, всегда присущая малым. Однако в марте 2014 года те, кто был против Майдана и страшно жалел «Беркут», сказали себе: «Стоп! Это наша родина – Украина. И мы сейчас не будем разбираться, кто прав, кто виноват, чего мы не поняли и чего не поняли другие. С этого момента – война. Это наша страна». Вот это осознание Украины как Родины без противоречий и было главной переменой. Мы верим в Украину и живы этой верой, и пока все отчаялись и говорят, что это будет длиться десятилетиями, мы так не считаем.
- Что делает этих людей «донецкими»? Смогут ли они сохранить свою идентичность, если такая есть, и нужно ли это им?
- Термины «донецкие» и «Донбасс» - это часть подготовки военного вторжения Кремля в Украину, план демонизации Донбасса. Они должны были убедить Украину, а потом Европу и мир, что в этом регионе живут принципиально другие люди, какие-то «донецкие». Этот план вполне удался.
Львовские коллеги теперь удивляются: мол, крымчане, приехавшие во Львов, легко заняли культурную нишу, а приехавшие из Донецка своей не нашли. Меня это не удивляет. Ведь нет никаких «донецких». Нет особой культуры, особого сообщества. Ничего такого, чего не было бы в остальной Украине. На этом фоне было бы глупо культивировать какую-то особость. Крымские татары – это народ, и естественно, что у него есть фундаментальные культурные коды. У условных «донецких» культурные коды такие же, как у условных «винницких», «днепропетровских» или «львовских».
Конечно, есть региональные особенности, связанные с характером труда и историей заселения. Но в искусственно сконструированном демоническом образе «Донбасса» нет украинского, греческого, немецкого компонента, нет бойков, перевезённых в Тельмановский район.
Люди не знают, что село в Донецкой и Луганской областях украиноязычное. Плюс-минус русскоговорящие – Донецк и Луганск, а малые города тоже говорят по-украински и всегда говорили. Но миф о «русском-донбасском» сложился и стал основой военной агрессии. На него работали СМИ. Именно на нём заехали танки. И именно из-за него Украина несколько месяцев пасовала: находясь внутри мифа, она думала, что раз они такие особенные и нас не хотят, то, может, и не надо втягиваться в якобы братоубийственную войну.
- Многие из нас потеряли друзей, которые, как вы однажды сказали, «выбрали Россию в Украине». А как насчет родных? Как общаться с близкими, которые поддерживают оккупантов?
- До тех пор, пока там работает «излучатель Эрнста» (российское телевидение, по имени главы Первого канала Константина Эрнста, - авт.), нам нужно понимать: мы общаемся с людьми, системно употребляющими тяжёлые наркотики. И с нами говорят не они, а болезнь – тяжёлая, жестокая. Мы представляем себе, как выглядит наркоман во время приёма и ломки: рациональные аргументы в таком состоянии не действуют.
Поэтому сейчас наша главная задача – убрать наркотик. «Заместительная терапия» - переключение на украинские каналы – не главное: людям, находящимся в состоянии тяжелейшей информационной интоксикации, нужно время тишины. Для оккупированных территорий критически важно ликвидировать российский сигнал. Таким образом, мы добьемся снижения количества «зараженных».
Если ты включаешь ящик, а там ничего нет, то нужно заказать антенну или найти информацию в интернете – целое дело. Так мы отсеиваем большинство. Конечно, останутся активисты в поисках Lifenews, но у них сузится поле для трансляции агитации. Снизив уровень интоксикации, можно и нужно начинать разговаривать. Но не в момент болезни.
- Их можно «вылечить»?
- Вопрос не в «можно». Нужно. Наркотики представляются очень хорошим развлечением, многие писатели и художники рассказывают, как замечательно их принимать. Но мы знаем, что они ведут к смерти. Информационный шлак, вливаемый в голову людям – это история о смерти. Градус ненависти и жестокости, идея, что убивать можно, - это подготовка убийц.
Не обязательно каждый, кто это смотрит, станет убийцей, но каждого российское телевидение толкает к саморазрушению. Давайте уберём «излучатель Эрнста», и мы увидим, как градус ненависти снижается. Искусственное не может расти само. Как пластмассовое дерево, которому нужно постоянно протирать листочки.
- Вы часто сравниваете оккупацию Донецкой и Луганской областей с гитлеровской. Насколько корректна эта параллель? Ведь у немецких оккупантов не было такой поддержки местного населения, общей культуры и истории…
- Я настаиваю на тезисе, что оккупация и люди в оккупации всегда одинаковы. Речь даже не о Второй мировой войне, а об истории всех войн, когда одно государство оккупирует другое. Мы можем найти в истории похожие модели. Подавление герцогом Альбой протестантского бунта в Нидерландах, например. Герцог Альба подписал восемнадцать тысяч смертных приговоров собственноручно. И что началось? Он легко взял голландские протестантские города, протестанты перекрестились в католиков и писали друг на друга доносы. Виселица стояла посреди города… А потом, после победы гезов, это как-то даже забылось.
Нацистская оккупация Австрии: абсолютная языковая близость, очень похожие истории. Одни австрийцы ушли в партизаны, другие – писали доносы, радовались Гитлеру, переименовывали улицы в его честь. Франция в оккупации вела себя точно так же – ещё и хуже, если судить по документам.
Когда Шарль де Голль освободил страну, нужно было решать, что делать с коллаборантами. И когда он ознакомился с материалами, понял, что ничего с ними не поделаешь – их слишком много. Французское сопротивление не было таким массовым, как коллаборационизм. И тогда Шарль де Голль сказал: «Франции нужны все её дети».
Поэтому формы сотрудничества, предательства, согласия на насилие, стокгольмский синдром присущи всем оккупированным территориям, во все времена и во всех культурах. История оккупации – это всегда история личного выбора. И не факт, что в этот день он будет моральным и правильным, а на следующий день не окажется чудовищным.
Мы, к сожалению, смотрим на оккупацию сталинскими глазами, сквозь призму советской историографии. «Пособники – предатели», надежда на героическое сопротивление или наоборот – восприятие всех, кто живёт на оккупированных территориях, как жертв.
На самом деле истории оккупации во Второй мировой войне были настолько нелинейными, настолько поликазуальными, разными стилистически, что уложить их в одну схему не получается. Но мы об этом не говорили никогда. Поэтому сталинская формула превалирует – и мы ею пользуемся, потому что другой нет, и другого взгляда на человека внутри войны тоже нет.
- Украинцам боснийский писатель Миленко Ергович недавно посоветовал ни в коем случае не возненавидеть русских. Возможно ли это? У вас получается?
- Я вообще не должна отвечать на этот вопрос. Потому что, с одной стороны, я всё время призываю всех не обобщать. Я понимаю, что не все русские одинаковы, что они точно так же находятся в наркотической зависимости от телевизора, что обыватель имеет право не разбираться в тонкостях политических игр. Я осознаю все эти вещи и должна применять… Но пока что не могу. Не готова. Однако это не острая ненависть. Я хочу после победы какое-то время вообще не знать, как там дела. Для меня это уже хороший способ не ненавидеть. Пока не уверена, смогу ли пойти дальше.
- Поговорим о словах. Сейчас много спорят о терминологии: оккупанты, сепаратисты или «ополченцы», гражданская война или оккупация. Вы предлагаете выкинуть из речи даже «Донбасс». Насколько важно, какими словами мы говорим об этих людях, местах и событиях?
- Критично важно. Слова важны. У Витгенштейна, кажется, было, что слова думают за нас, формируют структуру нашего мышления. Это нам так кажется, что мы управляем словами. На это мы и попались, с этого всё началось. Помните, что выход там, где вход? Вот и нам нужно найти выход там, где был вход: избавиться от слов, которые нам навязали в процессе подготовки вооружённой агрессии.
Гражданской войны в стране нет. Вспомните Славянск: «форпост русского мира», «сталинград нашего петербурга», «уйдите за поребрик»… Сегодня там маки и марш вышиванок. Это не значит, что там всё тотчас же стало хорошо. Но партизанской войны там нет! Если бы это была гражданская война, то после освобождения Славянска все недовольные взяли бы в руки оружие и пошли в лес. Но этого нет. И в Краматорске то же самое. Подвозили специально обученных людей, чтобы они бросались под танки. Теперь там один из самых больших маршей вышиванок на освобождённых территориях. А Мариуполь! Помним все события прошлого года? Теперь это один из самых патриотичных городов. Понятно, что «излучатель Эрнста» достаёт и туда, но ни гражданской войны, ни партизанских отрядов нет!
- Каких еще слов нужно избегать?
- «Сепаратисты». Очень важно отказаться от этого слова, особенно в разговорах с Западом. Хорошо, что в Украине их хоть повстанцами не называют, как на российском телевидении. Я и от «террористов» бы отказалась. Ну, зачем называть полицаев террористами? Таких людей во время Второй мировой называли полицаями: пришёл оккупант, и они пошли к нему в услужение. Гауляйтеры, предатели – вот уместные слова. Полицаи уходили в обозе с нацистами, и эти уйдут так же.
- Вы говорили, что у нас не говорят «солдаты», а говорят «воины»…
- И мне это очень нравится. Солдаты – это пушечное мясо, которое не нужно беречь. Воины – это что-то, чем мы очень гордимся, что бережём, чему поклоняемся. Наши воины – это такое народное звание.
- А возможно ли обойтись без языка вражды, когда говоришь о людях, которые разрушили твой дом?
- Нужно понять, с кем язык вражды оправдан, а с кем нет. По отношению к агрессору язык вражды – правильный язык. Ведь это враг, разрушивший мой дом. Язык вражды по отношению к оккупанту – это тоже оружие, и оно нужно, по крайней мере, до победы. А дальше нужно думать.
- Смогут ли жить в одной стране украинцы, воевавшие друг против друга? И если не смогут, то что?
- Смогли же после Второй мировой войны украинцы, воевавшие друг против друга, жить в одной стране? Никто и вопрос не ставил, что не смогут.
- Но простили ли они друг друга?
- Хороший вопрос. В той сталинской правде, в советском порядке рассуждения о войне – нет, не простили. А в окопной, настоящей военной правде, о которой знали прекрасные писатели Виктор Астафьев и Николай Никулин, они друг друга простили. А себя – нет. Как ни странно, они даже немцев в каком-то смысле простили, а к себе остались строгими и безжалостными. Многие люди, которые прошли войну, не любили о ней рассказывать. И почти не говорили. Но непрощения у них не было.
В Киеве украинцы убивали украинцев. Во Львове украинцы убивали украинцев. Было. Жили после этого. Другое дело, что слова прощения не были сказаны. Вот это очень плохо. Но жить все вместе смогут буквально через день после победы – это не вопрос.
- А вы готовы простить? Как это сделать?
- Я не Господь Бог. Знаю, что если человек взял в руки оружие, то он преступник, и по закону должен быть наказан. А тех, кто не брал в руки оружие, но поддерживал оккупантов, я постараюсь воспринимать как тяжело заболевших. И буду прилагать усилия, чтобы разговор с ними снял травму наркотического бреда. Чтобы самые важные вещи с ними проговаривались сейчас, а не через пять поколений.
Очень важно для заражённых «излучателем Эрнста» людей переснять хронологию событий. В их голове она изложена кремлёвским языком: «Киев напал». Мы точно знаем, что было не так, но многие в зоне оккупации верят в «злобную хунту». Нужно переснять историю: первого марта было вот это, второго – это. И этот фильм должен уже сниматься и быть готовым, чтобы вместе с победой он сразу пошёл в прокат.
И важно понимать: нет никаких «мы» и «они». Все люди хотя бы раз в жизни остро заблуждались, поддавались искушению, совершали то, о чем стыдно говорить и вспоминать. И масштабы этого «однажды» каждый измеряет для себя сам.
- Недавно вы сказали, что носите в кармане ключи от донецкой квартиры…
- В сумке. Могу показать.
- Каким должен стать Донецк, чтобы вы туда вернулись?
- Должна быть закрыта граница с Российской Федерацией, выведена техника, на границе должны стоять украинские пограничные войска. Собственно, всё. Мне достаточно. Автомат Калашникова моментально превращается в палку-копалку, когда выстрелят последние патроны. С этого момента всё в наших руках.
- Информация о материале
і дивиться в вічі,
і кривить обличчя
в кривавий свій сміх.»
П. Тичина
Высшей целью российской политики является сохранение путинского режима. Именно для этого внутри страны Кремль все сильнее затягивает гайки, а вне ее пытается восстановить российские позиции в бывшей российской/советской зоне влияния и на этой основе «на равных» конкурировать с США — по крайней мере в военно-политической сфере.
Относительное миролюбие РФ в 1990-х — первой половине 2000-х была не нормой, как считали многие политики и эксперты на Западе, а паузой, обусловленной глубоким политическим и социально-экономическим кризисом после коллапса СССР.
В 1990-х не были завершены реформы силовых структур и сохранилась их преемственность. Российские спецслужбы, генштаб и МИД стали наследниками соответствующих советских учреждений — с их кровавой историей и соответствующей стратегической культурой.
Подлинную трансформацию России сделало невозможным сохранение Россией ядерного потенциала, который гарантировал государству с архаическими институтами и слабой экономикой мощный голос в решении международных вопросов. Вероятнее всего, именно ядерный фактор стал решающим в выборе Западом, прежде всего США, такой стратегии, которая под лозунгами содействия демократическим реформам и предотвращения возврата коммунистов к власти открыла путь российскому авторитаризму.
Ни рыночные преобразования, ни относительная открытость России не стали и не могли стать залогом отказа от великодержавных комплексов. Вся мировая история доказывает, что бабло если и побеждает зло, то только такое, как иррациональные идеи, наподобие коммунизма, но успешно сосуществует с имперской идеологией и политикой, и даже способствует их развитию.
Быстрое наполнение государственной казны возродило уверенность Кремля в своих внешнеполитических возможностях. Воспользовавшись экономической конъюнктурой, обусловленную заоблачными ценами на энергоносители, российская экономика довольно быстро росла между 2000-м и 2013 гг. По оценкам МВФ, за этот период ВВП РФ возрос в 8 раз: с 260 до 2079 млрд. долл.
Радикальному росту агрессивности РФ способствовали личные страхи В.Путина, усилившиеся после «арабской весны», в частности гибели М.Каддафи, а также протестов на Болотной. В 2012 г. началось стремительное увеличение военных затрат России, которые, по данным SIPRI, возросли с 3,7 % ВВП в
2011 г. до 5,4 в 2015-м. По данным, приведенным А.Илларионовым, доля российских военных затрат в ВВП возросла с 2,5% в 2011 г. до 3,9 в 2015-м и 4,6% — в первом квартале 2016 г. В денежном измерении в 2011 г. военные затраты РФ составляли 1516 млрд руб., а в 2015-м — 3181 млрд руб., в первом квартале 2016 г. (в годовом выражении) — 3667 млрд руб.
В отличие от Российской империи и СССР, глобальные амбиции путинского Кремля не имеют под собой экономического фундамента. Попытка модернизации в 2008–2012 гг. потерпела крах. Начиная как раз с 2012 года, рост российской экономики, вопреки сохранению высоких цен на природные, прежде всего энергетические, ресурсы фактически прекратился.
Если в 1913 г. ВВП Российской империи составлял около 8,5% мирового ВВП, а в 1973-м ВВП СССР — 9,4, то в 2015 г. ВВП РФ — всего 3,3% (по паритету покупательной способности). В номинальном же выражении ВВП РФ в 2015 г. составлял лишь 1,8% мирового и, как видно из прогнозов МВФ и Всемирного банка, ситуация в дальнейшем будет только ухудшаться. Пытаясь подражать примеру Германии конца 1930-х гг., кремлевские стратеги забывают, что объем немецкой экономики в 1940 г. составлял 8,4% мирового. Что, впрочем, не помогло тогдашнему Берлину.
Российская элита все еще не осознала, что размер территории больше не является залогом национального величия. Государства, небольшие по площади, но способные построить эффективную экономику, имеют не меньшее, а порой и большее глобальное влияние, чем гиганты, неспособные упорядочить внутреннюю жизнь. Показательно, что по состоянию на май 2016 г. объем всего фондового рынка РФ составлял 276 млрд долл., что на 15% меньше стоимости компании Facebook. По данным Всемирного банка за 2014 г., объем экспорта товаров и услуг РФ составлял 559 млрд долл., Сингапура — 578 млрд, Нидерландов — 729 млрд долл. За несколько веков своей истории Россия так и не смогла наладить эффективное и рациональное использование присвоенных природных ресурсов — и на окраинах, и в центре.
В то время как мировая экономика постепенно отказывается от углеводородов как основы энергетического баланса, РФ продолжает раздувать конфликты на Ближнем Востоке, надеясь на восстановление высоких цен на нефть.
В условиях резкого сокращения внешнеполитического арсенала, потери Российской Федерацией большинства экономических и энергетических рычагов и сокращения потенциала «мягкой силы» стремительно растет значение военного инструментария. По словам С.Лаврова, у России осталось всего три союзника — ее армия, флот и военно-космические силы. Ничего не изменилось в отношении России к окружающему миру с XIX в. — российский министр всего лишь несколько перефразировал «императора-миротворца» Александра ІІІ, участника «большой игры» с Британией и колонизатора Центральной Азии.
Со временем не только обычные россияне, но и представители истеблишмента поверили в свою пропаганду, постепенно потеряв ощущение разницы между виртуальной картинкой с экрана телевизора или Рунета и тем, что происходит в мире на самом деле. Ключевым следствием этой эволюции стало превращение концепта Третьей мировой войны из пропагандистской метафоры публицистов вроде Дугина, Панарина или Проханова в основу российского внешнеполитического и военного планирования, а победы во Второй мировой войне — в Символ веры современной России.
В сознании обитателей Кремля основным содержанием российской политики должна стать защита «уникальной российской цивилизации» и русского народа как «здоровой части человечества» от экзистенциальной угрозы со стороны Запада во главе с США. Причем, как и накануне Второй мировой, «оборону» планируется осуществлять наступлением. Формула «малой кровью на чужой территории» вновь актуальна. Именно в таком стратегическом контексте нужно рассматривать российскую политику относительно каждого отдельного государства, в том числе и Украины.
Воспринимая добрососедское отношение к себе как признак слабости и даже как виктимное поведение, российская верхушка за 25 лет добилась таких результатов, о которых не могли даже мечтать самые жестокие враги России. Кремль заставил все без исключения соседние государства относиться к России с глубоким недоверием, воспринимать российское влияние в любых его проявлениях как угрозу национальной безопасности и стремиться привлечь как можно более мощную внешнюю поддержку для сдерживания актуальной или потенциальной российской угрозы, очевидно, имеющую долгосрочный характер.
Гибридная война, которую ведет Кремль против Украины и государств Запада, направлена на подрыв и разрушение воли к сопротивлению у объекта агрессии. Распространение настроений фрустрации и разочарования в действенности демократии, истощение экономики, подрыв государственных институтов, а при необходимости — и физическое уничтожение противников достигается системным применением средств дипломатической, экономической, информационной и вооруженной борьбы. И это срабатывает. Сирийский сценарий для Украины, остановленный страшной ценой в 2014 г., снова вырисовывается на горизонте.
Такой подход не является чем-то новым для России. Во всех ее исторических ипостасях, от Московии до РФ, это государство применяло стратегии прокси-войн, активной подрывной деятельности, агрессивной внешнеполитической пропаганды, экономической войны и коррумпирования. Достаточно вспомнить Польшу в ХVIII в.
Как и сотни лет назад, важным российским инструментом является организованная преступность, поддерживаемая инструментарием спецслужб. Коррумпируя политиков, деятелей гражданского общества, активистов, журналистов и чиновников, РФ хочет достичь политических и экономических целей, минимизируя прямое военное насилие. Среди самых известных примеров чекистских операций — «вторжение Басаева в Дагестан» и другие акции, которые предшествовали приходу В.Путина к власти, события вокруг «Бронзового солдата» в Эстонии (2007 г.), газовые войны 2005–2009 гг., «Северный поток», Харьковские соглашения 2010 г., захват Крыма, гибридная агрессия в Донбассе и т.п.
В отличие от большинства государств Западной Европы, реваншистская политика России непосредственно угрожает национальным интересам стран Центрально-Восточной Европы, прежде всего государств Балтии, Беларуси, Польши, Румынии. Ключевую роль в восстановлении российской империи, де-юре или де-факто, должны играть русскоязычные диаспоры и специально созданные/подпиточные структуры влияния. Кризис Европейского Союза поощряет агрессора к активизации в этом направлении. А «смоленская катастрофа» апреля 2010 г. должна предостеречь врагов «Великой России» от слишком активного противодействия.
Реалистическая оценка ситуации заставляет правительства Польши и Румынии активизировать сотрудничество в сфере безопасности с США и в рамках НАТО, укреплять свой оборонный потенциал, проводить активную внешнюю политику. Одним из ее перспективных направлений является стратегический проект Междуморье. Фактором роста роли Польши в регионе является также ее экономическое развитие, стратегическая культура, многовековые государственные традиции, а также трагический опыт утраты независимости в XVIII–XX вв.
Особенностью ситуации в Беларуси является, с одной стороны, искусственно поддерживаемая бесперспективная политическая, военная и экономическая зависимость от России, а с другой — объективная, хотя еще до конца не осознанная, принадлежность самого близкого украинцам славянского народа к европейскому сообществу. Попытка Минска возобновить отношения с ЕС доказывает, что руководство республики, вынужденное считаться с угрозой с Востока, все трезвее осознает эту стратегическую перспективу. Польша, Украина и Литва должны играть важную роль в восстановлении исторической справедливости и реализации стремлений белорусов.
Формируя у своих границ зоны замороженных и горячих конфликтов и дестабилизируя соседние государства, Россия стратегически не столько расширяет зону своего влияния, сколько образовывает вакуум безопасности, который рано или поздно будет заполнен другими региональными игроками. Так, на Южном Кавказе от российской политики пострадали все три государства региона — Грузия, Азербайджан и Армения. Искусственно поддерживаемая РФ нестабильность усложняет экономическое развитие и демократический прогресс государств Южного Кавказа, касающийся и безусловно лояльной Кремлю Армении. Ответом на стремление Грузии вступить в НАТО и ЕС стала российская агрессия 2008 г. Попытки Азербайджана и Грузии принять активное участие в развитии Южного энергетического коридора в ЕС также вызывает откровенные угрозы со стороны России. РФ убедительно заставляет своих соседей искать защиты у других государств.
В Молдове Кремль, поддерживая ряд сепаратистских и автономистских движений (в Приднестровье, Гагаузии и т.п.), пытается создать прецедент федерализации унитарного государства, слабая центральная власть которого потеряет любые возможности для реализации европейского курса. В этих условиях возможная активная поддержка Кишинева со стороны Румынии превратится в дополнительный фактор эскалации конфликта в интересах РФ. По замыслу российских стратегов, именно эта модель может быть использована и для усмирения других государств, прежде всего Украины.
Примеры Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии, ОРДО/ОРЛО и аннексированного Крыма подтверждают древнюю формулу российской политики: «Соседи России — или ее рабы, или враги». Эти новообразования, лишенные контактов с цивилизованным миром, а следовательно — любых шансов на общественный прогресс, используются Россией исключительно как инструмент дестабилизации и разрушительного влияния на политику государств, ставших жертвами российской агрессии.
Возглавляемые Россией интеграционные объединения (ЕвразЭС/МС/ЕАЭС, ОДКБ) не способствуют ни экономическому развитию, ни демократическому прогрессу, ни безопасности их участников, наоборот — являются российским инструментом политического доминирования и неоколониальной экономической эксплуатации государств-сателлитов.
Государства Центральной Азии стоят перед вызовами политического ислама и экстремизма, экономической экспансии Китая и российской неоколониальной политики, в частности — блокирования транзита углеводородов в ЕС. В ближайшие годы по сугубо биологическим причинам их ожидает болезненное изменение многолетних лидеров. Казахстан, пытающийся осуществить авторитарную модернизацию, вынужден считаться также с наличием мощной русскоязычной диаспоры — проводника идей «русского мира». По прозрачному намеку В.Путина, казахское государство создано на территории, где государства не было никогда. Актуализация российских территориальных претензий на севере и западе Казахстана, где сосредоточены его нефтегазовые ресурсы, — всего лишь вопрос времени. Именно в этом контексте нужно анализировать последние события в Актобе.
Показательным примером является искусственно сконструированный Россией конфликт с Турцией. Провокационные действия российских войск в Сирии, у южной границы Турции, катализированная ими очередная миграционная волна, разыгрывание Кремлем «курдского вопроса» происходят в момент формирования Анкарой новой парадигмы дальнейшего развития Турции, мощь которой возрастает.
Кроме кемалистской стратегии (светского евроатлантического и европейского курса), у Турции есть еще две непротиворечивые стратегические альтернативы, которые предусматривают или не отрицают постепенную исламизацию, а именно — пантюркизм (лидерство в тюркском мире, а следовательно — в Черноморско-Каспийском регионе, Центральной Азии и, в перспективе, в Поволжье) и неоосманизм (лидерство на Ближнем Востоке и в Северной Африке). Способствуя авторитарным тенденциям в политике Анкары, Кремль вместо стратегически выгодной для себя кемалистской модели подталкивает Турцию к политике, которая априори будет угрожать жизненно важным российским интересам.
Не менее противоречивыми являются результаты российской политики относительно Ирана. РФ выступает союзником шиитского Ирана и его клиентов — режима Б.Асада в Сирии и Хезболлы в Ливане, а также развивает военно-техническое сотрудничество с этим государством. Тем самым Россия способствует укреплению позиций Тегерана на Ближнем Востоке, что противоречит интересам суннитских государств и непосредственно угрожает безопасности Израиля. При этом Иран является прямым конкурентом России в энергетической сфере, а проект транспортировки иранских энергоносителей в ЕС — Южный коридор — противоречит соответствующим стратегическим интересам РФ.
С каждым годом пребывания В.Путина в Кремле растет цена, которую платят Россия и ее общество. В жертву ему уже принесены гражданские права и свободы; российская экономика; тысячи человеческих жизней, потерянные во время усмирения Северного Кавказа, в кровавых терактах и внешнеполитических авантюрах; добрососедские отношения с некогда самыми близкими России народами. На очереди — материальное благополучие и окончательное превращение населения России в пушечное мясо. Показательно, что в 2016 г. ВВП РФ, по оценке МВФ, составит всего лишь около 1133 млрд долл., то есть Россия уже потеряла десять лет развития экономики.
Ценой титанических сверхусилий Кремлю удалось убедить США и НАТО, что Россия — не партнер, а угроза. Даже Германия, исторический союзник России, в Белой книге по вопросам обороны теперь, как и во время двух мировых войн, рассматривает РФ как соперника. Альянс наконец-то вернулся к смыслу своего существования: западная военная машина развернулась и будет сражаться за свои интересы при поддержке американского и европейского ВПК.
С другой стороны, наркотическая зависимость российского населения от шовинистической и милитаристской риторики и вместе с тем страх простого россиянина превратиться в «национал-предателя» существенно ограничивают поле для маневра российских элит и крайне усложняют возвращение РФ к ответственной внешней политике. Как и накануне краха Российской империи и Советского Союза, с абсолютной точностью воспроизводится «замкнутый круг» расточительного использования ресурсов на имперские фантазии, требующий новых, все более дорогих и более рискованных внешнеполитических авантюр.
Итак, сценарий возврата к status quo ante bellum уже стал нереалистичным.
Такая ситуация не может продолжаться достаточно долго — рано или поздно Кремль или будет вынужден начать большую войну, или предстанет перед необходимостью внешнеполитического отступления, а затем — перед реальной угрозой революции.
В любом случае российская угроза — или в форме агрессивной РФ, или слабого государства/государств, источника нестабильности — будет сохраняться в течение многих лет, и осознание этой угрозы является жизненно важным не только для Украины как государства, но и для каждого ее гражданина лично. Ожидание того, что трагедии ХХ века не могут повториться, ибо мир изменился, психологически понятны, но не имеют под собой реальной почвы.
Безопасность, благосостояние и права человека может гарантировать только сильное государство с прочными демократическими институтами. Непонимание этой аксиомы в свое время уже поставило украинский народ на грань физического выживания и стоило жизни миллионам украинцев — не только должностным лицам, военным и политикам, но и художникам, предпринимателям и крестьянам. Эмигрировать удалось далеко не всем, а договор с теми, кто остался, россияне расторгли уже через несколько лет, с известными ныне последствиями.
Если Украина выстоит как независимое государство, она непременно станет европейской демократией. Если же нет — о правах и свободах можно будет забыть надолго, если не навсегда. Давайте помнить об этом.
- Информация о материале
Широкий розголос у Росії отримала провокація, влаштована місцевою газетою «КоммерсантЪ» з приводу поставок українського препарату мезатон (використовується для наркозу при травмах, пораненнях, кровотечах). Сьогодні видання повідомило, що харківський завод ще торік припинив поставку до Росії цього анестетику через бажання підняти ціну і відсутність дозволу на це від російського Мінздраву. Тому нині його запаси на складах майже вичерпані.
- Информация о материале
Кремль всеми силами старается создать иллюзию, что санкции против России вредят Евросоюзу. Одновременно Россия активизирует попытки каким-то образом смягчить санкционную политику Запада. О том, почему Европа вряд ли пойдет на уступки России в этом вопросе, а также о возможных путях разрешения ситуации на Донбассе рассказал известный российский экономист, директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев.
О продлении Евросоюзом санкций против России
Кремль активизирует попытки что-то изменить в вопросе санкций ЕС. Брошены дополнительные средства на этот процесс. Создается активная иллюзия того, что некоторые люди в ЕС выступают против санкций. Но, как мне кажется, все равно это вещь не слишком системная. Та часть людей, которая выступает за подобные резолюции во Французском сенате, — это всего лишь “группа товарищей”, которая куплена давно с потрохами и уже много лет замечена в постоянном общении с Москвой, потому что, скорее всего, имеет каике-то свои личные интересы.
Но сейчас точно ничего не произойдет. Потому что, объективно говоря, ничего не изменилось из того, что действительно нынешнюю политику ЕС могло бы смягчить. Насилие ведь на востоке Украины продолжается, и ситуация в зоне АТО по-прежнему не утихает.
О том, зависит ли товарооборот Евросоюза от санкций
Кремль постоянно рассказывает о том, что санкции приводят к потерям в самом Европейском Союзе из-за снижения экономического взаимодействия с РФ. И да, действительно, товарооборот за последние два года рухнул почти в два раза. Поэтому, конечно же, многие европейские компании, которые были ориентированы на российский рынок и активно с ним сотрудничали, теперь в убытке или недополучают прибыль.
Но проблема заключается в том, что Москва очень умело выдает факт общего сокращения торговли за следствие санкций. В то же время, если разобраться, они почти никак не влияют на товарооборот. Нет ведь никаких санкций ни против производителей автомобилей, ни против итальянских производителей одежды или еще кого-то в этом же роде. Санкции есть только против поставщиков продовольствия в Россию: алкогольные напитки, спагетти, пасты, макароны... А все остальные не могут экспортировать в РФ не потому, что им запрещают, а просто потому, что в России предприятия стали меньше покупать новое оборудование, граждане стали меньше покупать дорогих товаров и так далее. Поэтому, если сейчас санкции отменить, то совершенно не факт, что резко увеличится объем товарооборота с Россией, и европейские компании снова будут продавать в РФ столько, сколько продавали. Это абсолютная иллюзия. Кремль активно пропагандирует, что так оно и будет, и считает все сокращение торговли как последствие санкций. Но на самом деле это очень смешно слышать.
О двух путях решения проблемы Донбасса
Мне кажется, что в отношениях c псевдореспубликами ДНР и ЛНР у Киева есть только два варианта действий. Первый: каким-то образом с ними замириться, как предлагает Савченко. Действительно сказать, что “мы вас признаем, мы гарантируем определенный уровень взаимоотношений, определенные экономические свободы, бюджетную самостоятельность, но с одним условием: мы закрываем границу, и Москва здесь не при чем”. То есть да, мы понимаем, что есть такие бандиты в Донецке, которых вы представляете, и мы готовы с вами торговаться. Так сказать, откупаться от вас вашей определенной самостоятельностью.
Второй вариант заключается в том, чтобы просто прекратить с ними общаться и реально выставить новую границу. Как это было сделано в свое время в Германии. Тогда в конституции ФРГ написали, что временно оккупированные и отпавшие территории всегда могут вернуться в состав Германии, если этого они захотят. Четко заручиться поддержкой Запада в том, что за этой границей — это война. И отвести войска на несколько километров или десяток километров, установить новое заграждение, новую границу, призвать поставить международных наблюдателей на эту одностороннюю границу. Не на “донецкую”, а на “украинскую” сторону. Объявить всему миру, что признаете эти территории ушедшими и начать жить дальше без них.
- Информация о материале
Українська корупція відома своєю глобальністю та системністю. Вона здійснюється стійкими злочинними організаціями, які здатні підтримувати внутрішній порядок: забезпечувати додержання неписаних правил членами групи, а також захищати себе від зовнішніх «ворогів»: антикорупційних органів, громадських організацій, медіа.
НАБУ може працювати «на відмінно». Однак поки зсередини системи всі мовчать, довести вчинення злочину майже неможливо.
Для того, щоб хтось почав говорити «зсередини», потрібні сильні стимули, які значно переважатимуть стимули «не говорити», породжені корупційною системою.
Саме для того, щоб хтось почав говорити, об'єднанням експертів з «Ініціативи 11« був розроблений законопроект «Про захист викривачів і розкриття інформації в суспільних інтересах», який передбачає систему фінансових стимулів.
За проектом, викривачам встановлюється грошова винагорода в розмірі до 10% від суми втрат, яких вдалося уникнути завдяки розкриттю викривачем інформації.
Якщо, скажімо, внаслідок дій викривача було розкрито завищення цін під час державних закупівель, то до 10% від заощадженої суми можуть бути отримані викривачем в якості грошової винагороди.
Уявімо собі типовий державний орган N, який відмиває гроші на закупівлі дитячих вакцин чи амуніції для ЗСУ. Про факт відмивання достеменно знають:
– керівництво державного органу та наближені до них особи,
– бухгалтерія державного органу,
– власник, керівництво та бухгалтерія компанії-постачальника.
Насправді, про відмивання також відомо всім працівникам державного органу, працівникам постачальника вакцини чи тактичних рюкзаків, їх сім'ям та друзям.
Керівництво державного органу навіть не намагається приховати свою причетність до корупційних схем: чим більший надлишок від реальної вартості закупки, тим дорожчі машини паркуються поблизу державного органу.
Чому зараз всі мовчать?
Через систему стимулів злочинної організації: з одного боку – страх помсти, звільнення та принцип «моя хата з краю», з іншого боку – нічого. Ні винагороди, ні навіть суспільного схвалення: ніхто не любить «стукачів».
Згаданий законопроект дійсно може це змінити.
При заробітній платні 1.500 гривень 10 відсотків від заощадженого – скарб капітана Флінта. Бажання отримати цей «скарб» поєднано з просто неприроднім страхом, що «скарб» отримає хтось інший. Страх звільнення з роботи – ніщо перед страхом, що сусід збудує собі більшу хату.
Сергій Мавроді колись говорив, що найбільш невичерпний ресурс – це людська жадібність. Держава не повинна дивитись на людей, «якими вони повинні бути»: патріотами, що нетерпимо ставляться до будь-яких правопорушень. Держава повинна бачити нас «якими ми є»: жадібними егоїстами, які думають спочатку про гаманець сусіда, потім про свій гаманець і після чарки за вечерею – про справи суспільні.
Жадібність – як річка, яка може або затопити околиці, або обертати турбіни ГЕС. Вона може бути як стимулом для самої корупції, так і стимулом для боротьби з нею. І саме від держави залежить, куди ця «річка» буде спрямована.
Фінансові стимули приречені на успіх. Вони є тим містком від status quo – до ситуації, коли кожен, хто замішаний в корупційних схемах, кожен, хто знає про участь інших в корупційних схемах, хоче викрити іншого через страх бути викритим та страх втратити винагороду.
Якщо всі мовчать – корупція приносить їм стабільний заробіток та нові дорогі машини на парковці. Їм вигідно домовитись зберігати таємницю, обмежити коло осіб, що мають доступ до цієї таємниці.
Але чи можуть вони бути впевнені у підлеглому? У бухгалтерові? У контрагентові?..
Ця невпевненість є передумовою ефективності законопроекту.
Руйнується система корупційної організації, яка більше не здатна гарантувати своїм членам надійність та передбачуваність.
«Відкати» керівництву не допоможуть: вони не здатні захистити корупціонера від розслідування.
«Відкати» НАБУ не допоможуть, оскільки у випадку розкриття злочину, цей орган отримує до 10% від заощадженої суми.
«Відкати» прокурорам також не допоможуть: у справу в якості цивільного позивача залучений сам викривач, а разом з ним – юристи, які працюють за певний відсоток від «виграшу» викривача.
Тому ця система, збудована на принципі «невидимої руки ринку», де кожен діє у власних егоїстичних інтересах – буде працювати.
Держава, без збільшення кількості детективів, – стрімко збільшує кількість своїх агентів на місцях. Кожен державний службовець, кожен працівник, кожен, хто знаходиться у колі їхніх зв'язків та кому відомо про корупцію, стає потенційним агентом. Усе це значно збільшує ризики, зменшує впевненість, а отже, зменшує кількість корупційних злочинів.
Постає питання: чи є у нас можливість боротися з корупцією іншими шляхами, без значних витрат з державного бюджету на потреби викривачів та антикорупційних органів?
По-перше, це можливо лише за створення розгалуженої мережі правоохоронних органів. При цьому результат може відрізнятись, а витрати на утримання органів значно зростуть.
По-друге, в реальності, законопроект не потребує значних втрат з державного бюджету. Якщо система почне працювати, викривачам передбачувано буде майже нічого викривати, а державі – заощаджувати.
Законопроект «Про захист викривачів і розкриття інформації в суспільних інтересах» – це наш шанс щось змінити. Питання фінансових стимулів в українських реаліях – двигун цього законопроекту.
Без нього він стає черговою декларацією без наміру, формою без змісту, зміною без реформи.
- Информация о материале
Финишная прямая подготовки Всеправославного Собора вызывает у наблюдателя смешанные чувства. С одной стороны, интересно. «Русская» православная партия изо всех сил пытается сорвать встречу на Крите или хотя бы принизить ее значение. «Греческая» отвечает: «но пасаран», не хотите ехать — воля ваша, а мы собираемся, как договаривались. Без вас — так без вас. И, всенепременно, библейское: много, мол, званых, но мало избранных. Цитата интригует — поскольку в притче, как вы помните, когда «званые» не пришли, вместо них на «пир Господень» пригласили просто «людей с улицы». Кто будут в данном случае «избранные», которые заменят не пришедших «званых»? Может, Украина, наконец?
Но, с другой стороны, все эти «страсти» оказались предсказуемыми. Как и состав участников шоу. Собор не Собор — а православный мир демонстрирует железобетонную стабильность. И предсказуемость.
#соборненужен
Моспатриархия и ее клевреты настолько очевидно готовили для себя пути к отступлению, что это ружье просто не могло не выстрелить. Кампания «Собор не нужен» «раскручивалась» последние полгода в едином порыве представителями решительно всех «партий» внутри РПЦ — на этом сходились (пускай и по разным причинам) консерваторы и либералы, записные патриаршие мракобесы и просвещенные представители «системной оппозиции». Что характерно, ни одну из сторон столь странное соседство нимало не смущало.
Нет, вы не подумайте, никто не против Собора — как можно! Никто не отказывается, никто не уклоняется. Но то, что собирается на Крите, предлагают считать чем-то другим, но только не «Всеправославным собором». Это могут быть «предсоборные консультации», скажем, или «всеправославное совещание». Сам же Собор предлагается отложить. На неопределенное будущее. Иначе говоря, законсервировать.
С точки зрения Вечности, конечно, — не к спеху. Тысячу лет не собирались — и ничего, «спасались» и сохраняли «истину» (возможно, правда, что каждый — свою). На протяжении ХХ века пытались собраться, готовились, катали пробные шары. Вопрос Собора мог висеть в воздухе еще лет тысячу. Но патриарх Варфоломей принял волевое решение и поставил временные рамки. «Захотел войти в историю», — подсказывают товарищи с высоты Останкинской башни. Отчасти они правы: кто сумеет провести Собор — тот и «папа».
Но, приняв на себя ответственность за Собор, патриарх Варфоломей «раскрылся» — и превратился в мишень. Будем справедливы к Моспатриархии — она торпедирует не столько сам Собор, сколько авторитет Вселенского патриарха. Чье первенство патриарх Московский оспаривает очень давно. С тех самых пор, как была провозглашена доктрина Третьего Рима.
Впрочем, до последнего времени казалось, что патриарх Московский согласен на Собор. Триумф соперника — это, конечно, неприятно. Но если за это ты получаешь хорошую цену, да еще и сумеешь принизить значение самого триумфа, превратив его в цирковое представление в глазах хотя бы «своего» зрителя, — почему бы нет?
По всей видимости, в Москве в последний момент решили, что продешевили — и перешли к «плану Б». Все мины, заложенные в программу и регламент Собора, взорвались одна за другой под дружный медиа-аккомпанемент удовлетворенной «общественности». «Союзные» поместные церкви — Болгарская, Сербская, Грузинская и Антиохийская — одна за другой «прозрели» и увидели, что в программе Собора не осталось ничего, стоящего поездки в такую даль и за такие деньги.
Многих наблюдателей, правда, мучает вопрос: почему это случилось в последний момент, всего за неделю до открытия Собора, если все недостатки регламента и программы были известны уже давно, а проекты документов — в том числе и на русском — находятся в открытом доступе уже почти полгода? Возможно, потому, что «последний момент», с одной стороны, был также последним шансом для Москвы получить ту самую «настоящую цену», с другой — не оставлял «грекам» пространства для маневра. Они могли либо немедленно и безоговорочно выплатить «настоящую цену», либо потерять Собор.
Любопытно, впрочем, даже не то, что Москва постаралась сорвать Собор — это как раз совершенно предсказуемо, — а то, как она это обставила. Чудак-патриарх, оторвавшийся от реальности, живущий непонятно в каком веке, в городе, которого давно нет на карте, мыслит себя императором, который «вершит историю». А империя — виртуальная, Собор — смешной, и сам патриарх выходит голым королем, а то и вовсе — дурилкой картонной. Такую картину живописали российские медиа.
«Соборненужен» стало чем-то вроде хештега, разработку и раскрутку которого московские пропагандисты могут внести в список своих несомненных гибридных побед. Этот хештег — и это особенно интересно — оказался популярен и в украинском медиапространстве. Причем не только в «русофильской» его части, но и во вполне себе «русофобской». Это укрепляет подозрение, что мы по-прежнему живем в некоем виртуальном «общем пространстве» и подвержены общим инфовирусам.
Украинские «лидеры православных мнений» охотно присоединились к высмеиванию древних патриархатов и их лидеров (кто еще не процитировал Шмемана — «зачем нужен патриарх Александрийский»?), «разборки со стульями» (хотя вопрос диптихов — он же «кто где сядет» — тревожил вовсе не древних патриархов, а как раз патриарха Московского), «виртуального Константинополя» и всего виртуального «эллинства».
Да, в этом много чистой и горькой правды. Но кто ее «раскручивает» и для чего?
Цель очевидна — высмеять претензии Вселенского патриарха на первенство вместе с его «декоративным» Собором и прямо или обиняками противопоставить ему «реальность». В лице патриарха Кирилла.
Но если с российскими пропагандистами все, в общем, ясно, украинских, подхвативших «свежую» мысль о том, что Москва и Фанар одним миром мазаны, и менять одних на других — шило на мыло, хочется спросить: вы действительно не видите разницы? Нет совсем никакой разницы между «константинопольским мифом» и реальностью «Русского мира»? Между дипломатической экспансией «греков» и той кровавой ценой, которую мы (и не мы одни) платим по «русским» счетам? Сколько еще лет войны нужно, чтобы мы перестали смеяться над тем, над чем нам предлагают «посмеяться вместе» российские пропагандисты — как в рясах, так и без оных?
Конечно, это чистая правда: нет у нынешнего Константинополя дивизий. И цезаря нет. И самого Константинополя тоже нет. Как нет ни дивизий, ни власти над Римом у Папы Римского. Но дело в том, что география — не самый главный аргумент в вопросах, касающихся Царства Христова (которого на карте мира тоже, напомню, нет). А «искандеры» — не единственный и не самый надежный способ влиять на мир. Те, кто владеет «искандерами», прекрасно это понимают (в отличие от многих из нас, смешливых). Свидетельство тому — удар по Собору на Крите.
Кто же Папа?
Тысячу лет до следующей попытки, конечно, ждать никто не станет. Жизнь-то ускоряется. А значит, нужно действовать быстро и ловко. Провал Собора наглядно демонстрирует, что патриарх Варфоломей — не тот человек, который может созвать Собор. Т.е. претендовать на место «православного папы». Ради провала соперника, у которого выдергивают из-под ног ковровую дорожку в тот самый момент, как он с победной улыбкой ступает на мраморную лестницу... Да, ради этого момента можно рискнуть «лицом» — нарушить слово, и даже присоединиться к крылу противников «ереси экуменизма», как бы абсурдно это ни выглядело после объятий с Папой Римским. Патриарх Кирилл совершенно не скрывает, что манипулирует «православным единством» для достижения своих политических целей. Причем подсознательно имитирует своего «самодержца» или невольно становится его «церковным» отражением. «Выход один на один» патриарха Кирилла с Папой Франциском на Кубе, как и «явление Путина Богородице» на Афоне, — сигналы, что Москва готова перехватить инициативу у Вселенского патриарха, едва тот пошатнется.
У патриарха Московского, в сравнении с его Константинопольским коллегой, есть одна сильная сторона — симфония. И, судя по всему, он намерен пустить ее в ход. Великие Соборы традиционно созывались не патриархами, а императорами. Патриарх Варфоломей оказался «не тем человеком» даже не потому, что он сам слаб, а потому, что у него не оказалось подходящего императора. Единственный претендент на роль «православного самодержца», способного на что-то влиять, находится в распоряжении патриарха Московского.
Наглядно нам продемонстрировали этот факт пышным (и дорогостоящим) празднованием Тысячелетия русского присутствия на Афоне. Ну, вы же не думали, что Путин влез на «царское место» византийских императоров только ради селфи? Это был «сигнал». Патриарх Московский представлял последнего «византийского императора», способного — и, возможно, готового — обеспечить православному миру все, что ему нужно. В том числе, если понадобится, — Собор. То, что Путин чувствителен к подобным ролям, показывает его «личная заслуга» в объединении РПЦ и РПЦЗ. Возможно, он способен также «объединить» условных «греков» с условными «русскими»? Сталину вот не удалось созвать Собор, а Путину — удастся. Это сравнение должно ему польстить.
И если на «единство вокруг Москвы» греки, конечно, ни за что не согласятся, — то почему бы, собственно, не Афон? Территория греческая, с солидным «русским присутствием». И он реально существует, в отличие от мифического Константинополя. Афон в качестве центра «единства православия» может понравиться также части «греческой» партии — и расколоть ее, если повезет (патриарху Кириллу). Кому эта идея вряд ли понравится — так это Вселенскому патриарху. Но что если он окажется в меньшинстве?
Украина — цена или груз?
Всегда интересно наблюдать за тем, как фигуры умолчания вылезают боком «молчальникам». Нынешний Всеправославный Собор стал жертвой «украинского вопроса», — который все договорились «не поднимать», как «слишком тяжелый», и в результате он лег на Собор и почти задавил его. Именно Украина (без ложной скромности), вернее, гарантии неприкосновенности ее канонического статуса — и есть та «настоящая цена», которую Вселенский патриарх так и не дал патриарху Московскому. Когда Моспатриархия «продавила» в регламент Собора концепцию консенсусного принятия решений (решения принимаются только тогда, когда за них голосуют единогласно), Вселенский патриарх изъял из программы вопрос предоставления автокефалии — на том основании, что по нему заведомо невозможно единогласие. В результате Моспатриархия потеряла то главное, ради чего она протаскивала идею консенсуса — ради возможности блокировать решения об автокефалии, принимаемые Вселенским патриархом (как он сам до сих пор блокировал подобные решения, принимаемые Московским патриархом). Конечно, «конфликтных автокефалий» между ними немало. Но в данный момент на кону стоит Украина. А это — большой куш.
Последней попыткой договориться по украинскому вопросу была встреча в Шамбези. Куда патриарх Кирилл, напомню, возил митрополита Киевского Онуфрия, и где в самых ярких красках описал «страдания канонической церкви». Но в ответ получил только расплывчатое обещание, что украинский вопрос на Соборе подниматься не будет.
«На Соборе»! А что будет после него? На следующий же день? Временно забытая Украина немедленно «всплывет» и снова станет рычагом давления (или, если хотите, — шантажа) в руках Вселенского патриарха?
В этом свете не отвергнуть, а именно отложить Собор — самая лучшая тактика для патриарха Московского. Затянуть предсоборный период до более удобного для себя момента. До того момента, когда он сможет перехватить инициативу и продавить свой основной интерес. Тянуть с Собором можно бесконечно, если потребуется. Жили же как-то тысячу лет, и т.д...
В связи с демаршем Москвы заговорили о том, что патриарх Варфоломей прямо на Соборе примет какое-то принципиальное решение по «украинскому вопросу». Ему уже даже подсказали, какое именно, — те самые люди, кстати, подсказали, которые осмеивали Собор, а эти, как вы понимаете, «плохого не посоветуют». Патриарх Московский нарушил свое слово и не приехал, а патриарх Варфоломей, логично, может ответить на это официальным отзывом Томоса 1686 года о передаче Киевской митрополии Московской патриархии. Пощечина за пощечину. На сей счет в Верховной Раде уже и обращение к патриарху Варфоломею заготовлено.
Но это, конечно, пустое. Патриарх Варфоломей прекрасно понимает, что его провоцируют на скандал. Конечно, бывают драки, в которые есть смысл влезть. Но Украина, что бы мы о себе ни думали, может, и «большой куш», но и огромная проблема. Украинская церковь представляет собой клубок внутренних конфликтов, тяжелого постсоветского анамнеза, сети горизонтальных связей, которые трудно разрушить. Мы, конечно, сделали попытку вырваться из «братских объятий» — но все еще очень далеки от самостоятельности и реальной свободы и слишком близки к тому, чтобы опрокинуться обратно. Даже на фоне войны мы никак не отряхнем не то что с ног — с ушей — прах «Русского мира». И в глазах греков мы, боюсь, куда более «русские», чем сербы, болгары и грузины, составляющие ударную группу «русской» православной партии. Но самое главное — мы не проявляем ни малейшей готовности к союзничеству. Напротив, мы демонстрируем грекам, что они для нас — только инструмент достижения своих собственных целей, а в остальном — «такие же имперцы, как и русские».
Так стоит ли патриарху Варфоломею влезать в драку за такой большой, но такой сомнительный приз? Греки, конечно, могут «проглотить» украинскую церковь. Но смогут ли «переварить»? И когда? И какой ценой? Куда удобнее держать «украинский вопрос» как туз в рукаве — в качестве жупела для Московского патриарха. Да-да, мы снова «объект, а не субъект». Но из этого статуса никто — ни условные греки, ни условные русские нас не выведут по своей доброй воле. Стать «кем-то» можно только приложив собственные усилия.
Пустота православия
Каким бы ни было отношение к российской пропаганде, политическим играм и демаршам, следует признать, что сам критский Собор с его программой, регламентом, проектами документов вовсе не хорош. Критики — какими бы ни были их цели — в очень многом правы. Но сказать, что «Собор не нужен», — это сказать, что не нужна сама церковь. Даже без эпохальных решений и конкретных ответов на «актуальные вызовы современности» Собор на Крите мог выполнить хотя бы программу минимум — стать видимой, материальной демонстрацией того, что православная церковь все еще существует. До самого последнего момента такая возможность была. И за эти «признаки жизни» писали петиции, обращения и возносили молитвы и православные, и даже католики.
Но то, что должно было стать свидетельством живой церкви, стало жертвой политики. И это, увы, тоже не ново — и в византийской, и в русской традиции церковь и политика никогда не делились без остатка.
Но провалить Собор — серьезный шаг. Это означает признаться в том, что церковь не существует. Не «московская» церковь и не «греческая» — а просто Православная Церковь, Единая и Соборная. Мы не имеем оснований говорить о «мировом православии». Его нет. Есть невнятный набор национальных иерархий, погруженных в себя и ставящих свои интересы выше интересов Полноты церкви. Те фундаменталисты, которые заявляли, что «Собор не стоит проводить — потому что это может привести к расколу», вольно или невольно перепутали порядок слов в предложении: о расколе в православии свидетельствует как раз неспособность собраться на Собор.
Но действительно ли все так безнадежно и «пусто»? На самом деле, конечно, нет. «Раскол» пролегает не столько по линии политических разломов, географических границ и национальных интересов, сколько по самому телу Церкви. И этот разлом — горизонтальный. Он отделяет не русскую партию от греческой, а иерархию от верных. Если бы удалось преодолеть этот раскол — не было бы проблем и с другими проявлениями соборного единства. Если бы церковь нашла обоснования для себя внутри себя самой — в собственном народе Божьем, — она стала бы гораздо менее зависимой от геополитических мод.
Но эта возможность была упущена и, как это бывает с нереализованными возможностями, превратилась в упрек Собору. Возможно, самый серьезный упрек. Гораздо более серьезный, чем обезвреженный регламент, «пустая» программа и «никакие» документы. Это собрание не могло и не может называться «Собором» вовсе не потому, что «русские не приехали». А потому, что поместные церкви не принимали в нем соборного участия. Решения принимались только «на высшем уровне» — Архиерейскими соборами и Синаксисами. А сами церкви — клирики, монашествующие и верные — остались «страдательным залогом». В презрении к «низшим» в иерархии и тем, кто вообще вне иерархии, и условные «греки», и условные «русские» оказались совершенно единодушны. Архиереи повели себя как политики — и только справедливо то, что они оказались заложниками политики.
Можно сказать, что так оно было всегда, «традиционно». Что Вселенские соборы созывались императорами и отвечали на высочайшие вопросы, а не на потребности плебса. Но нынешний Собор, если верить его инициаторам, собирали как раз в контексте «вызовов времени». Отсутствие императоров и весомость vox populi — как раз такой вызов. Несостоятельность Собора как Всеправославного не в том, что на него не приедет часть «званых». А в том, что, в отличие от притчи, где место «званых» заняли простые люди, — как раз их-то никто и не пригласил.
- Информация о материале
Страница 405 из 1561
