Главная
У Харкові суд вперше повернув місту землю, яку безкоштовно отримали «кооперативні» друзі Кернеса
Суд постановив обслуговуючому кооперативу «Житлово-будівельний кооператив «Мілленіум» повернути в комунальну власність дві земельні площею 5,15 га, вартість яких становить 36,53 млн. грн. Про це йдеться у постановіХарківського апеляційного господарського суду від 11 червня.
В 2010 році Харківська міськрада безкоштовно передала кооперативу ділянку площею 9,19 га по вулиці Шевченка, 327 поряд з Журавлівським водосховищем. Але у лютому 2015 року прокуратура звернулася до суду, вимагаючи скасувати ці рішення та повернути земельну ділянку у комунальну власність. В позові прокуратури відмічається, що «Мілленіум» отримав землю з порушенням Земельного кодексу України та Житлового кодексу УРСР.
В свою чергу відповідач на суді заявив, що прокурором було пропущено строк на подання заяви. Адже з моменту передачі харківськими депутатами землі у власність кооперативу пройшло більше трьох років.
Суд першої інстанції погодився, що строк подачі позову минув. Але апеляційний суд це рішення суду першої інстанції скасував і зазначив, що рішення про застосування строку давнини може бути використане лише після того, як суд встановить порушення законодавства та прийме рішення. Суд першої інстанції, на думку апеляційного суду, не досліджував матеріали справи, не встановив наявність або відсутність порушень норм діючого законодавства при прийнятті рішення сесії та безпідставно застосував позовну давність до розгляду справи по суті.
Колегія суддів апеляційного суду встановила, що у 2013 році отриману ділянку ОК «ЖБК «Мілленіум» розділив на чотири. Кооператив залишився власником двох з них – 0,41 га та 4,73 га. Інші дві повернули у комунальну власність.
На початку 2015 року змінились засновники кооперативу: Коровкіна Олександра Сергійовича, Тімія Олександра Геннадійовича, Бикова Романа Володимировича та Солопа Ольги Леонідівни замінили Рудай Поліна Анатоліївна та Ганжерлі Артур Олександрович. Попередні засновники передали свої земельні паї новим власникам на підставі відповідних заяв, засвідчених приватним нотаріусом Серветником А.Г.
Під час розгляду апеляції прокурора на рішення суду першої інстанції було встановлено, що кооператив заснували з порушенням Житлового та Земельного кодексів. Суд погодився, що ОК «ЖБК «Мілленімум» не було створено при виконавчому комітеті місцевої ради народних депутатів, при підприємстві, установі чи організації, як того вимагає законодавство для безкоштовного отримання землі. Крім того, засновники кооперативу не потребують поліпшення житлових умов, вони не відповідають віковому цензу. Більш того, у кооператива було четверо засновників, а законодавство вимагає, щоб їх було п’ятеро.
Тож суд встановив, що ОК «ЖБК «Мілленімум» фактично не є житлово-будівельним кооперативом і не має права отримувати землю безкоштовно і без конкурсу. Тож своїм рішенням колегія суддів задовольнила скаргу прокурора та скасувала державні акти на землю, які отримав кооператив, а також визнав незаконним рішення сесії Харківської міськради.
Це перше рішення про повернення комунальної землі у Харкові, раніше прокуратура зазнала невдачів спробах судовому порядку відібрати землю у схожих кооперативів.
Нагадаємо, що Тімій і Коровкін є засновниками ще декількох аналогічних кооперативів, зокрема ОК «ЖБК «Бархани», по яким також йде судовий процес. Коровкін також є засновником ТОВ «Гельд». Іншим засновником цієї фірми є ТОВ «Франко», що належить Віталію Печурі та Галині Давидовій.
Віталій Печура також входить до складу засновників ТОВ «Діамант 2006», директором і співвласником якого є Анатолій Челобітчиков – партнер мера Харкова Геннадія Кернеса по ТОВ «Рівлад, ЛТД». Крім того, компанія «Гельд» вказувала у тендерній документації номер телефону (057)731-28-26, який у держреєстрі вказаний контактним для «Діамант 2006».
Одним з засновників «Діаманту» є також Ольга Солоп. Крім того, Солоп та Коровкін є бізнес-партнерами сина Генадія Кернеса Даніїла Прівалова у ТОВ «Фірма «Діана», яка володіє Сумським ринком у Харкові, який було відкрито цього року після реконструкції.
Під час розгляду справи в суді було названо два діючих засновника кооператива «Мілленімум», але за даними держреєстру на сьогоднішній день у ЖБК є третій засновник – Каркач Євгенія Юріївна. Вона також виконує функції керівника організації.
- Информация о материале
Несун Штирлиц
Если вы помните, в советской школе была такая штука – УПК, учебно-производственный комбинат. Сейчас УПК, говорят, тоже существует. Но все это как-то несерьезно. А раньше было очень серьезно. Сначала были уроки труда, потом – УПК. После окончания УПК школьник получал рабочую профессию. Я, например, столяр. Мною собственноручно изготовлено семь кривых школьных указок, три фанерных кособоких чемоданчика и две табуретки, на которых лучше не сидеть.
Практику УПК мы проходили на заводе. Напрочь забыл, какой это был завод. Помню, что там были слесарные цеха и столярные.
Мне нравилось работать на заводе.
На работу – к восьми.
Колючие синие зимние сумерки. Несколько остановок на улыбчивом круглоглазом трамвае. Трамвай то и дело цокает, словно бьет копытцем. В трамвае тесно. Пахнет, так сказать, человечеством. Кто-то лук вчера ел. Кто-то - рыбу. Очень интересно определять, что вчера ели и пили люди. Я безошибочно отличаю, скажем, вчерашний чеснок от вчерашнего лука или портвейный перегар от пиво-водочного. Я же советский человек.
Все передают трехкопеечные монетки и – обратно – билетики. «Передайте, пожалуйста!» «Товарищи, кто передавал?» «Ваш билетик, женщина?»
А на билетиках – цифры. А комбинация из цифр может быть счастливой. Кроме того, очень важно, какой тебе передадут билет – с кусочком следующего или, наоборот, обрубленный. Если с кусочком – это «зэка», а если покоцанный – «чухня».
А вон у тетьки помада шире губ намазана. Дура, думает красиво.
А вон у дядьки очки посередине замотаны изолентой. И на беретке у него кака голубиная. Красивая, как зефир. Обчухали – обтекай.
А вон бабка усатая. На Гитлера в платочке похожа. Старуха-гитлерюха.
В пятнадцать лет все это жуть как интересно.
Особенно интересно, когда контролерша. Все контролерши обязательно сердитые. За это их надо проучить.
Сначала, когда она до тебя доберется и скажет «ваш билет», надо сделать вид, что ты ее не услышал. Тут она уже начинает сердиться и говорит, переходя на «ты» - «билет покажи!» Здесь надо как бы испугаться и начать в панике шарить по карманам. Это для того, чтобы она подумала, что билета у тебя нет и это ты так, просто тянешь время. «Ну что, нет билета?!» Ты молча шаришь по карманам. Можно хитро улыбнуться для подзадоривания. «Так, побыстрее!..» Шарим. «Так, нет билета? Ну-ка на выход!» Шарим. «Я кому сказала?! Выходим!» Ори-ори! Дура! А мы еще пошарим. «Так, выходи, быстро!» Трамвай несколько раз цокает подковкой, словно смеется. У пассажиров рядом, как правило, две реакции: или никакая, или улыбка. Контролерша уже хватает тебя за локоть. Ты вырываешься. Она опять хватает. Ты делаешь плаксивое лицо и хнычешь: «Тетенька, за что вы меня лапите?» «Ах ты!..» Контролерша вся красная, злая. Аж трясется.
И тут ты вынимаешь билет из кармана и подносишь его ей под нос и широко-широко улыбаешься. Желательно – улыбкой полного придурка. Тетьку всю прямо перекашивает. А ты отворачиваешься, смотришь как ни в чем не бывало в окно и насвистываешь «Взвейтесь кострами».
А что она сделает? Может, прошипит: «Паразит!» А ты ей: «…ка». Может, крикнет: «Вот гаденыш!» А ты ей голосом учительницы русского языка, гордо, глядя вполоборота и с гневной сталью в голосе: «Как вам не стыдно, женщина! Потрудитесь подбирать выражения!» И все вокруг или укоризненно качают головой или смеются. Очень хорошо.
Мальчишки – народ вредный. И изобретательный.
После трамвая – уже по разреженным голубым сумеркам пять минут вдоль бетонного забора. На заборе красными буквами в человеческий рост: «Решения XXV съезда КПСС – в жизнь!» Под «XXV» синим мелом: «Галка - хабалка». Под «КПСС» тем же мелом довольно профессионально нарисована томно лежащая голая тетка с распущенными волосами и угрожающе огромными грудью и попой. И надпись: «Эта ночь со мной навеки».
Что-то такое смутное, ужасно-прекрасное горячей змейкой проносится в подростковой душе и тут же растворяется в морозном воздухе. И опять – нормальная, пацанско-шпанская мысль: «дура сисепопая».
Вон они, ворота завода. Еще минуту по заводской территории. Кругом какие-то гигантские канистры, конструкции из арматуры, похожие на скелеты доисторических животных. Здание из красного выщербленного кирпича. Вход.
Я иду через просыпающиеся цеха. Груды то металлической, то древесной стружки. Металл пахнет сладко, почти как мороженая вишня. А дерево – сухо и чуть пряно. Чем-то похоже на ваниль. Замечательный запах.
Захожу в мой цех.
Нашим, так сказать, наставником был некто Евгений Иванович Сидоров, мужчина лет шестидесяти. Мастер.
Евгения Ивановича все на заводе называли Штирлицем. Потому что он действительно был ужасно похож на артиста Вячеслава Тихонова. Даже голос похож. И манеры. Абсолютно аристократические черты лица, выразительный взгляд, полное самообладание. При этом Евгений Иванович был совершенно простым работягой и нормальным алкашом.
Выпивка ему никак не мешала. Дневная норма, как почти у всех рабочих, - «литрушечка». То есть литр водки в день. Врастяжку. С самого утра до вечерних «подподушечных» ста граммов.
Нас, подшефных, у «дяди Жени», Штирлица, было трое: Тюря (Федька Тюрин), Торгаш (Сашка Купцов) и я, иногда, если с хорошим расположением, «Люстра», иногда, если со злобой, - Кастратов, потому что, как известно, «председатель всех кастратов – это Вовка …»
В основном мы занимались тем, что убирали стружку. Реже - «тачали» кривые указки, кособокие чемоданчики и опасные табуретки.
У Штирлица было еще одно качество, которое прославило его на весь завод и на на весь район.
Штирлиц каждый день что-нибудь с завода выносил. Тогда это называлось, если помните, «несун».
Проработал он на заводе сорок лет и все сорок лет каждый день обязательно что-нибудь выносил.
Сидим мы, помню, в курилке. Штирлиц курит.
- Дядь Жень, а вы правда каждый день с завода что-нибудь выносите? – спрашивает его Тюря.
- Кажинный день, - отвечает дядя Женя, задумчиво и мудро, затягиваясь, точно как полковник Исаев.
- Все сорок лет? – это я.
- Обвязательно. Чтоб день к псам пропал – ни боже мой. Грех.
- Это сорок на триста шестьдесят пять, - задумывается Торгаш. – Это сколько ж будет?
- В аккурат так. Вы арихметики – вы и считайте.
Я достаю тетрадку и ручку, считаю столбиком, объявляю:
- Четырнадцать тысяч шестьсот дней.
- Выходные скинь, - говорит Штирлиц.
- А сколько в году выходных? – спрашивает Торгаш.
- Считай восемь в месяц, - мудро затягивается Штирлиц. – Для округлости.
Я считаю:
- Девяносто шесть в год. Это будет… Три тысячи восемьсот сорок.
- Вот и скидай их.
- Так… Десять тысяч семьсот шестьдесят.
Да еще отпускаА скидай. По двадцать восемь дён в году.
- Выходит: девять тысяч шестьсот сорок.
- Так. А, к примеру назвать, лисокосные?
- Чего?
- Лисокосные-то годы. Их наплюсИ.
- А! Високосные… Так… Раз в четыре года. Плюс десять дней.
- Не густо. И один раз еще любитенил. Я на почве этого дела, - он приложил указательный палец к горлу, - в одна тысяча семьдесят первом годе сел по пьяни в поезд и уехал в этот… как его?.. где баб много.
- ?
- Город невест-то…
- Иваново?
- Вот. Разбередился водярой и поехал ткачихам помогать. Скучно им там. Бабье царство. Они меня там как Боярского приняли. Пять дней с ткачихами отжарил – и назад. Наткал им там… Ну, врачиха мне наша заводская, Параскевья Пална, за десятку любитень выписала, сошло. Так что еще минус пять. Сколько на круг-то?
- Девять тысяч шестьсот сорок пять.
- Думал больше. Да еще праздники не считали. До десяти тысяч не дотянул. Ну, еще время есть, до пенсии.
- А что вы с завода обычно выносите? – спросил Тюря.
- Когда что. Болты, гайки, струмент, мало ли.
- Дядь Жень, - тихо говорит Торгаш.
- Чего тебе, сопля?
- Так ведь это так… нехорошо. Воровать-то.
- От ты какой партком месткомыч! «Нехорошо»… Кто ворует-то? Ворует вор. А я ношу. Лежит, к примеру назвать, болт. Он чейный?
- Государственный, - говорю я.
- О! А государство – это кто?
- Ну, все мы.
- О! А я – не мы? Мы. Значит, болт мой.
- А я? – спрашивает Торгаш.
- Что «я»?
- Ну, может, я тоже болт хочу.
- А кто тебе его не дает? Бери. Вон их сколько. Лежат, ржавятся. У меня, к примеру назвать, сердце накрозь кровянится глядеть, как болты ржавятся. Я их, можно назвать, спасаю. Мне медаль надо дать… «За спасение болтов». У меня они дома все в баночках, в маслице. Как сардинки. Лежат – улыбаются. Спасибо тебе, говорят, Евгений Иванович, за твою доброту. Я ж у них как твой Макаренко у беспризорников. Они, болтики мои, у меня, если надо, сто лет пролежат. А тут, у государства, три года – и не болт, а головёшка. Зайдет ко мне сусед – Сергей Фёдорыч - и скажет: а дай-ка ты мне, Иваныч, болта;. Я ему: бери, сусед. Стакан налей – и бери. Зайдет другой сусед, Петр Геннадич: дай гайку. Я: бери. Обстакань меня –и твоя гайка. У Федорыча болт, у Геннадича – гайка, у меня – два стакана;. Где тут воровство? Одна благодать. Коммунизьм. А какой главный девиз у коммунизьма? От каждого по болту, каждому по стакану;. Ко мне весь дом со стакана;ми ходит, звенит. У меня цельный день колокольный звон, благовест от суседских стакано;в. У меня и сверло, и наждак, и отвертка, и клей, и пила. Рай…
- Это, дядь Жень, не коммунизм, а капитализм называется, - говорит Тюря.
- Ишь ты, Маркс какой! Иди подгузник просуши, Ленин. «Капитализьм». Капитализьм – это что? Это когда деньги. Деньга – всему зло. Он нее человек свинеет. А где тут у меня деньги? У меня их отроду не было. Мне они – в нуль не нужны. Я их глубоко презираю, эти фантики империализьма. Я зарплату Маньке, бабе моей, отдал – и забыл про нее, пережиток прошлого. Мне и закусь суседи приносят. У меня строго: ежели несешь мне стакан, накрой его бутенсбродом. И водка не заветрится, и есть, чем кишку замаслить. У меня в воскресенье, к примеру назвать, весь стол в подзакусных стаканАх. Стоят, как грибы. Смотреть любо-дорого. Я водочку, которую за воскресенье не осилил, в баклажку солью, бутенсброды сдвою – и в «Вечерку» заверну. Потом все это – в пОртфель. А утром – на завод. За день, к примеру назвать, я баклажку с закусью освою, а в пОртфель покладу какой там выйдет рашпиль или напильник. И вынесу. Всё взаимно. Все симметрично. Порядок, как на плацу.
- Я понял! – сказал Торгаш. – Мы это на истории проходили. Это называется натуральный обмен. Так при феодализме бывает.
- Вот тебе еще лучше. Феодализьм. Чему вас там, молодежь голозадую, учат? Ты еще рабство приплети. Феодализьм – это что? Это когда крепостное право. Так? Одни – дворяны-барины, другие – ихные батраки. Одни богатые, все в шелку и по-французски, а другие – бедные в рванье и им, богатым, оброк плотють. Порют их еще богатые на конюшне. А кто у нас тут дворян-батрак? Кто богатый-бедный? Кто кого на конюшне по-французски порет? Все у нас равны и рады. Коммунизьм как есть. И я его один, как это?.. в отдельно взятом портфеле и построил. Всё. Хватит умничать. Кыш мести стружку.
У Штирлица был действительно большой дерматиновый серый портфель, который всегда аккуратно стоял в углу в курилке. Через каждые час-полтора Евгений Иванович подходил к нему, отпивал из литровой стальной баклаги-манерки (которую, «к примеру назвать», он тоже когда-то откуда-то «вынес»), закусывал и курил. А за пару часов до ухода клал в портфель что-нибудь свое, «несунское», и шел домой.
Однажды мы решили подшутить над Штирлицем. Мальчишки – народ вредный. И изобретательный.
Мы подглядели (в курилке было узкое длинное окошко), что он на этот раз положил в портфель моток бечевки.
Ну, положил, допил баклажку, закусил, покурил. Ушел. А мы заранее нашли в одном из цехов бесхозную железную болванку, килограммов на двадцать, не меньше.
Мы втроем, пыхтя и отдуваясь, притащили болванку в курилку. Вынули из портфеля бечевку и положили болванку в портфель вместо нее.
Выбежали из курилки, прильнули к окошку и стали ждать.
И вот Штирлиц, уже хороший, в конце рабочего дня подошел к портфелю и хотел его поднять. Он тянет – портфель стоит. Мы тихо хихикаем.
Штирлиц подумал-подумал и опять стал поднимать портфель. Тот ни с места. Мы давимся от смеха. Штирлиц открыл портфель и долго-долго, покачиваясь, смотрел на болванку.
Мы, изнемогая, хрюкаем.
И тут Штирлиц решительно закрыл портфель, крякнув, поднял его за дно, прижал к груди – и понес. Как радистка Кэт двух младенцев.
А вслед ему из окошка смотрели шесть широко разинутых глаз. И три распахнутых рта.
И сейчас, вспоминая этот эпизод из моей далекой советской юности, я понимаю, что русский народ действительно непобедим.
Я не сказал, что русский народ «хороший». Я сказал – «непобедим».
И это вполне серьезно. Даже более чем.
- Информация о материале
Игра на раздевание
На этой неделе Владимир Путин играл мышцами и бряцал оружием так отчаянно, что привлек, наконец, внимание международных гопников, немедленно принявшихся методично раздевать русского мишку до трусов, несмотря на все ракеты, которые тот обещал на них нацелить. При этом мишка, по доброй русской традиции, так и не понял, а чего он такого сделал.
Ведь глупо было даже надеяться, что великое государство Российское отдаст хоть еврокопейку неблагодарному подсвинку Ходорковскому, который после всех гуманитарных соображений о маме как святом деле, коими осыпал его Путин, посмел тянуть из родины деньги, столь необходимые ей сейчас для строительства новых прекрасных ракет, способных преодолевать все современные системы ПРО и нести мир всему живому.
Во-первых, все знают, что Ходорковский пляшет под дудку, на другом конце которой угадывается, конечно, Америка, одержимая злым негром. Во-вторых, не для того Россия вошла сейчас в такой межпланетный авторитет среди своих телезрителей, чтобы еще кому-то там платить, иначе что ж это за авторитет такой. Русский авторитет по масти никому не платит, он только отстегивает международным ментам, прокурорам и прочим еврочиновникам, и то скорее потому, что испытывает отдельное удовольствие, когда у него кто-то ест с руки теплым шершавым ртом, и чтоб его вот так тупо выставили на бабки по решению какого-то там Европейского суда по правам человека (это кто у нас тут человек?) - да ни в жисть, он скорей удавится. Что, собственно, сейчас и происходит.
Владимиру Владимировичу давно хотелось показать, что он припадочный: на Руси таких любят 89 процентов населения, а на Западе боятся, значит, уважают. Отсюда, видимо, все эти хроники пикирующих бомбардировщиков над европейскими территориями и бреющие полеты над палубами американских кораблей, после которых телеканал «Звезда» гордо рассказывает, как «российские боевые самолеты «пощекотали мачты» американцам на Балтике», попутно намекая, что военные корабли США сами коварно подплыли под мирно летящие по своим делам бомбардировщики Су-24 и принялись себя вести провокационно, но чего же еще можно было ждать от агрессивного блока НАТО.
Русский Иван, искушенный в ностальгических тонкостях холодной войны еще со старых времен, понимающе подмигивает телевизору в ответ. Ему даже в голову не приходит очевидный вопрос, зачем российские самолеты вообще что-то «щекотали», и с чего все, собственно, взяли, что принцип «дай дорогу дураку» будет работать всегда, - Иван наслаждается безнаказанной борзотой родной страны и усиленно любит Путина, который так здорово надрал американцам очередную задницу.
Каково же было удивление Ивана, когда опущенный Запад почему-то продлил санкции против России до следующего года и затеял многочисленные военные учения в Восточной Европе с постоянно увеличивающимся количеством боевой техники. Оно-то, конечно, понятно, что смелые русские витязи в случае чего порвут всю эту армаду, как краб галеру, шутка ли, десять десантных батальонов готовы в любую секунду в огонь и в воду малой кровью на вражеской территории, - но все равно как-то не по себе: за что эти твари Россию так не любят? Ведь не далее как на этой неделе Владимир Владимирович Путин вышел с новой мирной инициативой увеличить ядерные силы, стоящие на страже родины, еще на сорок межконтинентальных ракет, и нацелить их на всех, кто угрожает безопасности России, а ведь не секрет, что безопасности России угрожают все, кроме братского Китая.
Уж братский Китай знает, как правильно обращаться с самой передовой страной мира, чтобы она чувствовала уважение, которого по-настоящему достойна. В тамошней прессе называют Путина «жуликом» (это по-китайски значит «мудрейший господин, вертящий мир на нефритовом стебле») и чуть ли не заставляют ползать русских чиновников на карачках, что у китайцев означает крайнюю степень почтительности, а бескрайние просторы Руси-матушки предпочитает не отбирать силой, а брать в аренду.
Никогда еще такого не было, чтобы русский человек отдал кому-нибудь хотя бы пядь родной земли, а вот если сразу 115 тысяч гектаров, да еще и за деньги, на которые можно купить водки, так это ж надо быть дураком, чтобы отказаться. Жил бы Владимир Владимирович Путин во времена Великой Победы, так они бы с Гитлером рублей за 150 прекрасно обо всем договорились. Хотя, пожалуй, с Гитлера Владимир Владимирович взял бы больше, потому что фашист все-таки. Да и китайцы не то чтобы насовсем себе тайгу забирают, а всего на 49 лет. И то, что ко времени окончания срока аренды от той земли останутся рожки да ножки, на которых будут жить стопиццот миллионов китайцев, не собирающихся никуда уезжать с насиженных мест, никакого значения не имеет: земля-то все равно русская, православная, да и поди узнай, сколько еще территорий в ближайшие годы сдаст в аренду узкоглазым братьям вошедший во вкус Владимир Владимирович, коль скоро у него оскудели традиционные кормушки.
Неудивительно поэтому, что Верховный Правитель, готовый сдавать свою территорию по 4 доллара 63 цента за гектар, стоит на ногах так твердо, что может позволить себе отказаться от выплаты 50 миллиардов долларов ЮКОСу по решениям международных судов. Нетрудно подсчитать, что для обеспечения такой суммы Путину пришлось бы отдать китайцам около шести с половиной территорий России, а у него столько даже в самых далеко идущих планах нет, во всяком случае, пока. Проще уж закрыть глаза на аресты российского имущества за рубежом в рамках судебных решений, хотя, конечно, все равно обидно, когда твое нажитое непосильным трудом добро отжимает такая не интересная китайским арендаторам страна как Бельгия. Недаром вице-президент «Роснефти» г-н Леонтьев заявил, что Бельгия перепила пива, у нее абстиненция, у нее незрелые половые игры, она публично раздражает «интересующие органы», и ей надо объявить войну, потому что какой же русский не любит нынче объявлять войну и смаковать чьи-нибудь органы.
Однако после того, как в интересную игру «раздень Вову» вступили Франция и Австрия, сексуально-милитаристские заявления российских чиновников несколько прижухли. Нетрудно, конечно, пригрозить маленькой Бельгии конфискацией посольского имущества в Москве, однако вряд ли такой номер пройдет с более серьезными участниками игры, тем более что она, по сути, только начинается. Тут, в общем-то, одними французами, которым дай лишь повод зажать деньги за «Мистрали», подавиться можно. Даже крайняя мера - конфискация квартиры актера Депардье в русском городе Грозном - и та вряд ли поможет. Не говоря уже о том, что еще большой вопрос, как к этому может отнестись Рамзанчик, который, как назло, не далее как вчера вспоминал о своем французском друге с большой любовью. А уж с Рамзанчиком в России точно ни один дурак ссориться не будет.
- Информация о материале
Кто больше всех верит в Бога?
Звонок в дверь раздался как всегда неожиданно. Вздохнув, мужчина встал из-за стола и не спеша направился к двери.
- Добрый день! - две пожилые женщины расплылись в масляных улыбках.
- Здрасьте, вы к кому?
- Скажите, пожалуйста, вы верите в Бога?
Мужчина обернулся через плечо, и в чем-то удостоверившись, вернулся к разговору.
- В какого Бога?
- Как это - в какого? - опешили женщины и даже как-то осуждающе посмотрели на мужчину, - он один, вообще-то!
- Один Бог? А по-моему, если выстроить всех богов, в которых верят люди, в одну линию, и попросить их рассчитаться на первый-второй, то последний скажет свой номер как раз за секунду до того, как погаснет Солнце.
Лица женщин, сначала удивленные, потихоньку стали приходить в обычное, радостно-печальное состояние.
- Вы ошибаетесь, мужчина! Бог - один и это…
- …и это, конечно же именно тот, в которого верите вы, верно? - закончил фразу мужчина и вопросительно посмотрел на обеих миссионерок.
- Ну, естественно…
- А остальные - дураки? И вы в их глазах тоже дураки, так ведь выходит?
- Почему же дураки? Просто эти заблудшие души еще не пришли к истинному Богу. Это такое испытание, которое должен пройти каждый.
Мужчина протер рукой глаза и усталым взглядом посмотрел на женщин.
- Тогда сразу вопрос: скажите, пожалуйста, как вы определили, что ваш Бог - настоящий, а боги племени папуасов - подделка?
- Ну это же очевидно, - рассмеялась одна из них.
- Для меня - не очень, - вздохнул мужчина, - может быть, поясните?
- Просто нужно в это верить, понимаете?
- Я не верю. Что дальше?
- Тогда нам не о чем с вами говорить.
- Подождите, подождите, - заторопился мужчина, заметив, что женщины собрались уходить, - я выберу другой вариант. Допустим, я верю, но не в вашего, а в другого. Тогда что?
- В какого?
- Нууу… Я верю в Бога Пупырышка. Он очень добрый, не заставляет меня убивать тех, кто в него не верит, не настаивает на посещении храмов и еще говорит, что между ним и мной не должно быть посредников. А все, кто пытается этим посредником стать, тот обманщик и лжец. Вот так вот… Вы, наверное, не слышали еще про такого Бога. К сожалению, он новый и у него еще нет денег на раскрутку своего имени. Мало людей, непродуманная маркетинговая политика и так далее. Ну, вы понимаете, о чем я, правда?
- Мы, между прочим, разговариваем с вами на серьезные темы, а вы тут шутите, - обиженно пробормотала женщина и осуждающе покачала головой, - нет такого Бога.
- Хорошо, следующий вопрос. Вы верите в Дьявола?
- Конечно нет! - в один голос вскрикнули женщины.
- Нет? Странно… То есть, по вашему, его не существует?
- Ну… Существует, но мы… Как бы…
- Я помогу вам, - улыбнулся мужчина, - вы верите, в то, что он существует, но вы ему не поклоняетесь. Так?
- Да.
- То есть, вы все же в него верите?
- Нет!!! Как вы такое можете говорить?
- Но вы же сами сейчас сказали, что… - мужчина почесал затылок и вопросительно посмотрел на гостей.
- Что вы все выворачиваете? Ни в какого Дьявола мы не верим!
- То есть его нет?
- Он может быть… Но это… Да ну вас! Пойдем отсюда, он больной какой-то, - женщина схватила вторую за руку и потащила вниз по лестнице.
- Всего вам доброго, - улыбнулся мужчина и закрыл дверь.
Улыбаясь, он прошел на кухню и сел за стол.
- Слышал? - обратился он ко второму мужчине в белом, сидевшему напротив.
- Ага, - кивнул тот.
- И что скажешь?
Мужчина в белом пожал плечами и развёл руки в стороны.
- А мое мнение не поменялось, - зевнув, сказал Дьявол и откинулся на спинку стула, - помнишь, что я тебе всегда говорил?
- На счет чего? - наморщил лоб Бог, доставая из стола шахматную доску.
- На счет веры в тебя.
- И что ты говорил, я что-то забыл?
- Да то, что люди скорее перегрызут друг другу глотки, чем сойдутся в чем-то. Их хлебом не корми, дай только унизить кого-нибудь, чье мнение на счет религии расходится с их мнением. Причем, аргументами они совсем не оперируют. Все на вере, на вере… Я бы хотел бы посмотреть на мир, если бы ты его создал основываясь только на вере в то, что все, возможно, получится.
- Ну и что ты предлагаешь мне делать?
- Я? - усмехнулся Дьявол, - я вообще ничего не предлагаю. Просто размышляю вслух. Вот смотри, - он протянул руку к подоконнику и взял из, стоящей там вазы, яблоко, - что это?
- Яблоко, - мельком взглянув на него, ответил Бог.
- А какого цвета?
- Желто… Ну, скорее желтое.
- А с моей стороны, скорее красное, а никакое не желтое. Так что ты не прав, ты - еретик. Сжечь на костре.
- Меня? - улыбнулся Бог, - расставляя фигуры на доске.
- А кого? Не меня же, - засмеялся Дьявол, - а вообще, запомни уже навсегда. Я тебе сто раз уже говорил. Кто больше всех в тебя верит? Даже не так. Кто на сто процентов уверен в твоем существовании и его вера в это непоколебима?
- Кто?
- Тот, кто тебе сейчас поставит мат в три хода, - засмеялся Дьявол и потер руки, - а я что, опять черными играю что ли?
- Ну… Как обычно, - улыбнулся Бог и поставил белую пешку на е4, - ходи, главный верующий.
- Информация о материале
Человек, которого так и не смогли повесить
23 февраля 1885 года, 6 часов 58 минут. Пастор тюрьмы в Эксетере (Англия), судья и старший надзиратель входят в камеру осужденного на смерть Джона Ли. Сперва священник должен был выполнить свою работу. Сегодня — первая казнь в его жизни. Он, конечно, страшится — и любой может его прекрасно понять. Вчера в тюрьме возводили виселицу, прямо напротив его часовни, и каждый удар молотка буквально пронизывал его с головы до пят.
За сорок лет несения духовной службы в графстве Девоншир он получил хорошую практику, и вся его чувствительная натура ныне протестует против участия в этом «спектакле». Но такова его работа: быть рядом, когда кто-то умирает. Быть рядом, когда умрет Джон Ли. Быть рядом с ним и молиться о спасении его души.
К большому изумлению пастора, осужденный встречает троих вошедших широкой ухмылкой: «А, это вы наконец? Что, уже пробил мой час? Что ж, господа, начинайте.»
Священник спрашивает у него, не желает ли он прежде всего исповедаться.
— А зачем? Мы определенно скоро увидимся снова.
Четверо мужчин проходят во двор к виселице, где мистер Берри, «заплечных дел мастер», связывает осужденному руки за спиной. Священник начинает бормотать молитвы, поднимается на несколько ступенек и занимает место, которое ему предназначено по закону.
— Вы хотите что-нибудь сказать? — спрашивает судья у осужденного.
Джон Ли твердым голосом отвечает:
— Нет, ничего.
Все дальнейшее происходит очень быстро: палач накинул белый капюшон на голову преступника, укрепил у него на шее веревку и подал знак своему помощнику. Священник закрыл глаза и забормотал молитвы еще чуть громче. Помощник дернул за шнур защелки — но люк под осужденным не провалился.
На пару секунд воцарилось молчание. Палач опомнился первым и дал еще один знак помощнику. Джон Ли был освобожден от веревки и капюшона. Он бледен, но — да, он почти развлекается происходящим.
— Привет, это снова я! — И он замечает пастору, который стоит рядом с ним на трясущихся коленях: — Я же вам говорил, что мы скоро увидимся снова.
На помосте виселицы мало места. Священника и осужденного просят спуститься вниз. Надо проверить механизм. Палач и его помощник принимаются за отладку. Но все работает — защелка отходит как ей полагается, и люк с глухим стуком падает вниз.
Мистер Берри, палач, извиняется:
— Мне, правда, очень жаль... но мы должны проделать это еще раз.
— Так делайте! Выполняйте свою работу! — произносит Джон Ли небрежно.
На него снова надевают белый капюшон и на шею накидывают веревку. Пастор закрывает глаза и опять бормочет молитвы. Палач подает знак. Его помощник дергает за шнур. Защелка движется, и люк снова застревает и не открывается.
Ну, довольно! Судья сверлит палача гневным взглядом. Защелка опять задвигается, веревку и капюшон снова снимают.
— Отвести осужденного в камеру!
Пока надзиратели ведут Джона Ли, священник возвращается в свою часовню и молит Господа, чтобы Он простил несчастного, уже дважды испытавшего смертный страх.
Между тем палач лихорадочно работает. Механизм еще раз проверен. Все функционирует безупречно: защелка выдвигается, и люк откидывается вниз. Мистер Берри даже сам встает на люк, хватается за веревку обеими руками и командует:
— Давай! Дергай за шнур!
Люк распахивается, и палач на несколько секунд повисает на веревке. Затем спрыгивает на дощатый пол:
— Все работает. Вы же видели сами.
— Хорошо, — говорит судья. — Тогда еще раз!
И снова Джон Ли покидает камеру смертников. И создается впечатление, что ему все это нипочем. Несчастный священник возвращается, чтобы казнь была приведена в исполнение по всей форме. Он пытается возразить, что при сложившихся обстоятельствах... принимая во внимание знаки... когда дважды небеса являли свою волю... необходимо отменить казнь.
Но судья непоколебим, и он требует, чтобы все заняли предназначенные им места. Божественное право достойно уважения, но саксонское право требует своего. Джон Ли убил — и он должен умереть!
Слух о необычайных обстоятельствах этой столь технически трудной казни уже разнесся по всей тюрьме, будто искра. Все заключенные собрались у зарешеченных окон и глядят на человека, который со своим духовником и своим палачом готов в третий раз взойти на виселицу. Каждый вновь занимает предназначенное ему место.
Прежде чем мистер Беррм накидывает на голову Джона Ли капюшон, он говорит ему:
— Мне очень жаль, старина, но теперь все произойдет на самом деле.
— Ты так считаешь? — замечает осужденный, и снова по его лицу пробегает широкая усмешка.
Ну, теперь все пройдет как надо, думает про себя палач и со смешанным чувством опять накидывает капюшон на голову осужденного, укрепляет веревку на шее, проверяет узел и отступает на два шага. В третий раз священник в своем углу начинает произносить необходимые молитвы и закрывает глаза.
Мертвая тишина. Затем раздается голос Джона Ли: он поет старую английскую песню — поет из-под капюшона.
Изумленно и беспомощно палач смотрит на судью. Такое он видит впервые.
Но судья уже в нетерпении:
— Чего вы ждете, мистер Берри? Почему небеса не подают знака?
Судья энергично кивает, и палач решительно командует. Помощник дергает за шнур, слышно, как скользит защелка — и снова люк не проваливается.
Вопль радости разносится по всей тюрьме. Заключенные неистовствуют. В ярости судья срывает парик и топчет его ногами.
— Уведите осужденного в его камеру... и пришлите ко мне этого идиота плотника, который строил виселицу!
Сопровождаемый радостными криками своих товарищей по заключению Джон Ли покидает тюремный двор, как тореро арену; со всех сторон его встречают приветствия, и он спокойно шествует в свою камеру.
Священник поворачивается к судье, но тот перебивает его:
— Позаботьтесь о своих делах и не лезьте туда, где вам не место!
Плотника зовут Френк Росс. Он тоже заключенный, которого сначала приговорили к смерти, но потом заменили это наказание на пожизненное заключение. С невинным видом он встает перед судьей.
— Ты строил эту хреновину? Отрицать бесполезно. Действительно, две недели назад он получил приказ администрации построить виселицу с помостом по классическим чертежам.
— И почему же эта штука теперь не работает, спрашиваю я?
Френк Росс пожимает плечами. Он не имеет... ни малейшего понятия... может быть, из-за дождя и ночного холода дерево разбухло...
К восторгу всех заключенных, которые прилипли к своим окнам, сам судья проверяет работу механизма. Дважды он лично встает на место осужденного, как прежде это делал мистер Берри. И дважды защелка открывается, дважды он повисает на веревке, за которую держится обеими руками. Все прекрасно работает.
— Ну, кто что скажет! Все в порядке. Мы должны довершить это дело до конца!
Под буйные выкрики заключенных Джон Ли в четвертый раз оказывается под виселицей. В четвертый раз — уже трясущимися руками — мистер Берри накидывает на него капюшон и укрепляет веревку, в четвертый раз священник закрывает глаза и молит Господа, чтобы чудо случилось еще один раз. И снова мертвая тишина повисает над тюремным двором.
Поскольку палач трясется всеми членами, сам судья на этот раз подает знак помощнику. Тот в четвертый раз дергает за шнурок — чтобы в четвертый раз люк не распахнулся!
— Мать моя, да не может этого быть!
Тут поднимается немыслимый шум — все заключенные разражаются воплями восторга. Мертвенно-бледный, с повисшей головой, судья покидает тюремный двор. Священник поднимается с коленей и благодарит Господа за спасение жизни Джона Ли. А тот снова отправляется в свою камеру.
Пару дней спустя на заседании нижней палаты парламента смертный приговор ему заменяют пожизненным заключением. А через двадцать два года Джона Ли амнистируют и отпускают на свободу. Он даже успевает жениться и умирает в 1943 году естественной смертью.
Уже на смертном ложе он открывает свою тайну. Конечно, никакого чуда в его спасении не было, а была одна только ловкость рук Френка Росса, плотника: точно под тем местом, где во время казни должен стоять священник, он обломал одну доску, которая сдвигалась всего на один-единственный сантиметр, когда кто-нибудь на нее становился — один сантиметр, но приходящийся точно на нужное место, чтобы заблокировать люк. А при проверках священник уходил со своего места на помосте виселицы и не стоял на той самой доске. Поэтому механизм действовал исправно. Но при каждой попытке провести казнь доска делала свое дело. Священник, если можно так выразиться, оказывался для осужденного на самом нужном месте.
Это было в последний раз, когда система английского правосудия позволила заключенному строить виселицу.
- Информация о материале
Никогда не разговаривайте с гробовщиками
«Отдыхающих и гостей гостиницы «Ялта-Интурист» порадует выставка «Некрополь-Крым 2015». Она проходит при поддержке Ялтинской администрации. Чтобы попасть на выставку, надо будет заплатить 500 рублей за вход.
На стендах можно будет не только увидеть, но и купить лампады, литьё, венки, гробы всевозможных фактур и видов - от изделий из плотного картона до дорогих эксклюзивных моделей из ценных пород дерева, расписанные вручную под хохлому и гжель, станки для распила камня, все виды камнеобрабатывающих инструментов, косметические средства, урны для праха, термоклеевые писто-леты, принтеры для печати лент, цветники, надгробия, вазы, ритуальная одежда и обувь, литература».
Солнечным летним днем по пустынной ялтинской набережной брели двое отдыхающих. Один был тучным, с крупной лысиной на черепе и дряблым одутловатым лицом, с приметными мешочками под совьими глазами, которых не могли скрыть даже большие затемненные очки. Второй был помоложе, повыше, широкоплеч, оттого казался коренастым; из-под жгуче-красной бейсболки торчали неаккуратные рыжие сосульчатые вихры.
Первый был одет в старый застиранный спортивный костюм с крупной надписью «СССР» на груди, а на ногах красовались стоптанные кеды приблизительно из того же временного пространства, что и надпись, которой тучный отдыхающий явно гордился. Ну, а на спутнике, помимо упомянутой бейсболки, были джинсовые шорты до колен, майка с яркой надписью «Дайош рублевую зону!» и хитро улыбающимся мужчиной, отдаленно похожим на китайца. О том, что майка прибыла в крымские оазисы из далеких просторов Поднебесной, причем не вполне законным путем, можно было и не сомневаться, исходя из специфики правописания и не слишком качественного изготовления.
Первым отдыхающим был не кто иной, как Антон Феоктистович Парнокопытов, мастер сантехнического участка из далекого города Костромы, приехавший в «возвращенный» Крым подлечить шатающееся в последние годы здоровье. Подорванное различными злоупотреблениями здоровье шаталось до такой степени, что ни один из «парацельсов», неоднократно проводивших исследования, не гарантировал долгой беззаботной старости. Анализы были плохи, и единственное, что могли порекомендовать доктора, - это свежий морской воздух, разные процедуры с пилюлями, наслаждение пейзажами и мысленная подготовка к переходу к иным формам жизни.
Спутником Антона Феоктистовича являлся тракторист из некогда плодородного Оренбуржья Серафим Жевакин, которого непосредственное начальство в добровольно-принудительном порядке обязало провести очередной отпуск в ялтинском санатории, - в рамках, так сказать, поддержания загибающейся инфраструктуры оздоровления. Поначалу Серафим активно возражал и как только мог отбивался от этого «поддержания», поясняя, что ему и дома перед телевизором весьма неплохо отдыхается, но суровое начальство непреклонно настояло, пояснив, что это есть общегосударственная программа, и не выполнить ее - это не просто нарушение, а прям-таки - преступление перед своей родиной. А ТАМ, - начальство указало пальцем высоко в небо, - за это икрой не накормят. Накормят баландой. И то в лучшем случае... В худшем могут отправить в новоросские оазисы, - пожизненно. Пришлось согласиться. Вдобавок начальство доброжелательно шепнуло, что неподалеку от санатория имеется винсовхоз, так что отпуск не покажется столь долгим и унылым.
Странная особенность этого летнего дня уже давно никого в Ялте не удивляла: никогда прежде в июне набережная не пустовала, обычно яблоку было негде упасть в толпе снующих зевак, попивающих искристую колу и лениво взирающих на скользящие по пенным волнам катера с такими же отдыхающими. Обычно у будочек с мороженым толкотня, зазывные крики фотографов, звонкая музыка из каждой кафешки и ресторации... Теперь же только вялый, будто разочарованный ветерок пробегает меж безлюдных лавочек, закрытые створки киосков да одинокие парочки вдали кое-где бросают через перила крошки галдящим чайкам.
По пустующей набережной и брели два гражданина. Каждый молчал о своем, сокровенном: Парнокопытов сокрушался о безвременно покинувшем его здоровье, Жевакин же после вчерашней попойки с молотильщицами из Солекамска был также не совсем в добром здравии и мечтал о прохладненькой бутылочке «Жигулевского».
Они присели на одну из лавочек. Море вздыхало неподалеку и чуть слышно игралось у берега камешками.
- Завидую я вам, Серафим, - вздохнул Парнокопытов печально.
- Это чему же? - мрачно удивился Жевакин.
- Вашему здоровью. Вашей закалке, умению выпить черте сколько и держаться молодцом!
Жевакин хмыкнул. Вчера он принял действительно... сколько? Этого он не помнил. Смутно помнил еще не одну пару кружек пива сверх того, выпитого. И конечно, совсем не помнил и не слышал крепкого выражения, коим наградила его одна из молотильщиц, когда Серафим мертвым грузом рухнул у ее ног и предался забвению с диким заливистым храпом.
- У нас в родувсе такие... Батя за раз ведерко запросто опрокидывал до дна...
В это время на набережной невесть откуда появился весьма странный персонаж: в длиннополом сюртуке и большом цилиндре, со сложенными за спиной руками, он неспешно, но очень уверенно приближался к лавочке с беседующими. Несмотря на жаркую погоду, он чувствовал себя весьмауверенно и очень даже комфортно.
Поравнявшись с нашими героями, он на секунду замер, будто подыскивая правильное решение, затем, как знаменитый профессор с Патриарших, ухмыльнулся и нагло приземлился между сидящими.
- Прошу прощения, - запоздало извинился сей субъект. - Не помешаю?
Антон Феоктистович изумленно уставился на наглого незнакомца, не зная, как правильно следует отреагировать на подобную выходку, а Серафим Жевакин стал усердно копошиться в тяжелой голове в поисках достойного ответа.
«Он, наверное, гастролер из цирка, - решил Парнокопытов. - Нормальный человек не станет бродить во фраке по улице...»
«Наглый тип. Артист, что ли, какой?» - подумал Серафим.
Но сидящий не стал затягивать интригу удавкой на шее, понимая всю неловкость ситуации.
- Позвольте представиться, - сказал он. - Лампадин, похоронных дел мастер, магистр ритуальных обрядов, или, как принято выражаться в простонародии, гробовщик.
- Кто? - изумились сидящие.
- Гробовщик. Или вы впервые слышите о подобной профессии? Вам доводилось кого-либо хоронить?
- Ну, - кивнул Жевакин.
- Куда ж без этого, - вздохнул Парнокопытов. - Только должен признаться, что гробовщики все были почему-то одеты несколько иначе...
- Ах, это! - воскликнул похоронных дел мастер и улыбнулся. - Вас смущает мой наряд? Но это не чудачества ради! Наверное, вы ничего не слышали о выставке?
Изумленные лица в ответ однозначно говорили: какой еще выставке? Нет, не слышали. Тогда гробовщик ткнул пальцем куда-то в сторону, и только тут сидящие заметили на фонарном столбе плакат в похоронно-красочных тонах, который призывал каждого патриота не быть равнодушным и посетить выставку ритуальных принадлежностей в отеле «Интурист», весьма актуальную в нынешних сложных жизненных условиях. Предлагался широкий ассортимент товаров - от места возлежания покойника до траурных одеяний скорбящей вдовы. Особенно бросалась в глаза фраза: «Наше качество вас порадует!»
- В готеле «Интурист» интуристов теперь маловато, конечно... Зато есть больше места для экспонатов. Можно развернуться во всей красе!
- Весьма странно, - пробормотал Антон Феоктистович. - У нас что, уже больше нечего на выставках демонстрировать?
- Ну, не скажите! - воскликнул гробовщик. - Хороший ритуальный товар многое значит! Вот, к примеру, где бы вам, будь вы покойником, было бы приятнее лежать: в грубо, наспех сколоченном ящике, от которого смолой разит на сотню метров, или же в аккуратненьком, уютном, бархатом обитым, из ценнейших пород дерева изготовленном?..
Парнокопытов ошарашено взглянул на собеседника и с трудом проглотил тяжелый комок.
- Мне кажется, покойнику все равно в чем лежать... У него уже абсолютно отсутствуют амбиции и желание превзойти по рангу рядом лежащего...
- Но вы забываете о родственниках! Ваша вдова должна всем своим видом подчеркивать неповторимость этого печального момента! Я одеваю вдову так, что она выглядит прекраснее иной невесты! Черный цвет весьма изумительно подходит женщинам. И лежать рядом с такой дамой в дешевом ящике - просто преступление. Хороший гроб - это целое искусство. Это талант. Талант, который потом принято зарывать в землю! Но он стоит того...
- По-вашему, человек еще при жизни должен заботиться, в чем ему лежать и как будет выглядеть его вдова? - продолжал изумляться Антон Феоктистович.
- А как же! Сотрудничество с хорошим мастером обеспечит вам церемониал по высшему разряду! - утвердительно кивнул Лампадин и поманил пальцем поближе обоих слушателей. - Скажу вам по секрету, - шепотом продолжил он, - что мне поступали заказы из кругов, весьма близких к власти. Я хоронил двух министров, четырех замминистров, и это не считая чиновников рангом пониже... В моих гробах лежат очень знаменитые люди. А недавно поступил заказ на высочайшем уровне... но об этом - тсс! - не нужно распространяться прилюдно. Строжайшей секретности заказ! И уж я не подведу, будьте уверены! - и Лампадин высоко к небу задрал свой длинный мясистый нос.
«Взять бы этого гробовщика за ноги да зашвырнуть куда-нибудь подальше в море», - мрачно подумал Жевакин, голова которого стала просто раскалываться от несносной болтовни.
- Я вижу, вы не против освежиться пивком? - покосился на Серафима магистр ритуальных обрядов. - А то действительно жарковато... - и он вытащил из внутренних закромов фрака бутылочку прохладного «Жигулевского».
Жевакин изумленно захлопал глазами, но от пива не отказался, тут же зубами содрал пробку и жадными глотками стал вталкивать в себя освежающую жидкость.
- С удовольствием составил бы вам компанию, но врачи пока что рекомендовали воздержаться, - подмигнул Лампадин. - Что-то им не понравилось в анализах... Жаль. Так иногда хочется чего-нибудь бодрящего! Но - увы! - зачастую ранее выпитые литры лишают нас такого удовольствия в зрелом возрасте. Верно, Антон Феоктистович?
Парнокопытов едва не свалился со скамейки, изумленно вытаращившись на магистра.
- Откуда вы меня знаете?
- Никакой мистики! - рассмеялся тот. - У вас из кармана торчит санаторная книжка, так что путем несложных догадок мне не составило особого труда узнать ваше имя. А учитывая, что абсолютно здоровые люди редко посещают санатории, могу сделать вывод, что здоровье ваше, как и мое, не в полном порядке... А если добавить землистый цвет лица и прочие нюансы... В общем, рекомендую посетить нашу выставку обязательно. Обещаю подобрать только качественный товар, ну и, понятно, что скидки сделаю... как хорошемузнакомому...
Гробовщик весело подмигнул, но Антона Феоктистовича его слова совершенно не развеселили. Наоборот, он возмущенно взмахнул руками и решил прекратить нехорошую беседу с совершенно неприятным типом.
- А не пошли бы вы в какое-нибудь другое место со своей выставкой?!Я не собираюсь ничего покупать, мне не нужны ваши гробы и вдовьи гардеробы! Я пока еще жив, а потом мне будет все равно, в каком ящике лежать!
- Ага, - вкинул свою монетку Жевакин, - ваши гробы сгниют, пока дождутся своего часа!
- У меня качественный товар, он не имеет предельных сроков хранения, - немного обиделся гробовщик. - Я ведь от всей души... Без злого умысла... Может быть, тогда вас заинтересует что-то изпродукции? Крестики там, лампадки, урны для захоронения имеются, много литературы по ритуальным вопросам... Кстати, есть довольно занимательная книжица о древнейших захоронениях майя...
- Спасибо, не нужно.
- Все-таки не стоит забывать о таких важных вещах. Мементо мори! - говорили древние. Ведь путь человеческий проходит от колыбели до гроба, в этом и есть суть жизни. Ничто под луною не вечно...
Чувствуя острое покалывание в груди, Парнокопытов решил прекратить наконец затянувшуюся неприятную беседу. Кто бы ни был этот странный субъект, он явно уже перешел все границы и нахально хозяйничал на чужой территории. А все хорошо в меру...
- У меня есть исключительно эксклюзивные модели гробов - под хохлому и гжель расписанные, сугубо ручная работа, - не желал отступать магистр. - Настоящий патриот будет просто счастлив внутри! Уступлю почти вдвое, как лучшим знакомым!
- Да идите вы к черту с вашими гробами и аксессуарами! - вскочил со своего места Парнокопытов. - Меня абсолютно не интересует ни ваша продукция, ни ваша... - тут он нелепо покачнулся, почувствовав, как проваливается куда-то сердце, будто не устояв на краю зияющей бездны, и в грудной клетке стало необычно тихо. Мир в глазах помутнел и ушел в серый мрак...
- Что же это? - непонимающе разинул рот Жевакин.
Гробовщик уже участливо склонился над лежащим и пытался нащупать пульс.
- «Скорую» вызвать, что ли? - растерялся Серафим.
- «Скорую»? Да, пожалуй... - кивнул Лампадин. - Хотя «Скорая» вряд ли чем-то поможет... Теперь потребуются мастера моего профиля. Покойному исключительно повезло, что я оказался рядом... Все-таки правы древние - мементо мори! - и, подмигнув опешившему Жевакину, он вытащил из кармана складной метр.
- Информация о материале
Страница 765 из 2102
