Главная

Дело не в транше: почему дешевеет гривня

Уже традиционно с приближением осени на украинском валютном рынке наблюдается новый виток девальвации. Официальный курс гривни опустился ниже 25 грн за дол. Желающие купить валюту в обменных пунктах должны платить в среднем 26,5 грн за долл.

Вероятнее всего, гривня и дальше будет дешеветь, и дело здесь не в транше МВФ, а в том, что программа фонда в Украине пока работает плохо.

Нацбанк тем временем сохраняет спокойствие.

«Ситуация на внутренних и внешних рынках остается благоприятной благодаря стремительному падению темпов инфляции, высокому урожаю и положительной конъюнктуре на мировых рынках стали и железной руды.

Кроме того, снижение цен на нефть и повышение энергоэффективности экономики привело к сокращению импорта», — отвечают в НБУ на запрос ЭП.

При этом регулятор обращает внимание, что следит за ситуацией и готов гасить чрезмерные колебания.

Однако существенные колебания уже произошли на наличном, «черном», рынке, и его контролировать регулятор не может или декларирует, что не может.

В то же время, скорее всего, уже в октябре-ноябре к отметке в 27 грн за долл приблизится и официальный курс, несмотря на всю «позитивную конъюнктуру».

При этом не стоит думать, что гривня теряет свою стоимость в связи с тем, что правительство не может получить третий транш от МВФ из-за проблем с электронным декларированием или по другим причинам. Курс 27,2 был взят для расчета бюджета на 2017 год еще в начале 2016 года.

«Проект госбюджета на 2017 год рассчитывается на основе прогнозного курса 27,2 UAH/USD, который был предоставлен Нацбанком в соответствии с пунктом 2 статьи 33 Бюджетного кодекса. То есть именно НБУ письмом от 15 марта 2016 года предоставил Кабмину такой прогноз», — говорят в Минфине.

НБУ, в свою очередь, предоставил Минфину прогноз по курсу от МВФ. «Национальный банк предоставил Министерству финансов прогноз относительно обменного курса гривни, который был подготовлен экспертами миссии МВФ во время подготовки к пересмотру программы», — отвечают в НБУ.

Поскольку этот прогноз эксперты фонда дали еще в начале 2016 года, получается, что девальвация в Украине — процесс запланированный.

Изначально, когда Украина подписывала программу EFF с МВФ, курс на 2017 год должен был составлять 23,1 грн за долл. Однако поскольку программа фактически не работает, гривне приходится девальвировать.

Как известно, НБУ теперь не считает нужным удерживать курс гривни. «Нацбанк уделяет основное внимание достижению своих инфляционных целей, но не таргетирует определенный уровень обменного курса», — поясняет регулятор.

Однако в Украине политика инфляционного таргетирования вряд ли может быть настолько успешной, как, например, в Новой Зеландии, куда делегация НБУ летала перенимать опыт. В рамках политики инфляционного таргетирования рынок сам находит равновесие. Однако в Украине, скорее, не рынок, а базар, где многое зависит от настроения продавца и готовности покупателя торговаться.

Один из главных покупателей на отечественном рынке — НБУ, который не склонен торговаться, понимая, что скоро начинается новый бюджетный период с новым прогнозом курса валюты. Схожая ситуация наблюдалась осенью 2015 года, когда курс гривни начал проседать с 22 грн за долл до 24 грн долл.

Тогда НБУ связывал это с местными выборами, но этот фактор регулятор не стал отыгрывать назад. В такой ситуации можно понять экспортеров, которым нужно месяц-два придержать валюту, чтобы потом продать ее на 10% дороже.

То, что курс последние несколько лет не соответствует прогнозам правительства, само правительство, похоже, не беспокоит. Ведь очередной виток девальвации поможет собрать еще больше платежей в бюджет. Однако у этого явления есть и побочные действия.

«Влияние девальвации на бюджет проявляется в двух направлениях: краткосрочный рост поступлений в гривне за счет девальвационной составляющей и последующее снижение налоговых поступлений», — говорит эксперт экономического дискуссионного клуба Евгений Олейников.

По его словам, вначале валюта меняется по более высокому курсу, но в среднесрочной перспективе рост курса иностранных валют подавляет спрос и деловую активность из-за роста цен, вызванного удорожанием импортной части в себестоимости. Это приводит к снижению темпов экономического развития.

Однако в целом сейчас для правительства девальвировать гривню гораздо легче, чем, например, бороться с выведением средств из банковской системы, закрывать налоговые ямы и наводить порядок на таможне.

Именно благодаря девальвации ГФС гордо рапортует о рекордных за всю историю Украины сборах в бюджет и перевыполнении планов таможни.

Несмотря на отсылки главы НБУ к осмотру холодильника, вопрос курса по-прежнему болезненный как для населения, так и для бизнеса. Девальвация усугубляет ситуацию с падением реальных доходов населения.

НБУ рапортует, что население продает больше валюты, чем покупает. Однако это отнюдь не от того, что люди стали больше доверять гривне, которая в последние годы не обладает накопительной функцией.

Тут вряд ли стоит винить только НБУ, которому пришлось взять на себя все репутационные потери, связанные с девальвацией. Проблема в том, что вместо обещанных реформ Кабмин часто продолжает заниматься их имитацией.

«В девальвации 2016 года основная вина на экономическом блоке правительства. Украина сидит на сырьевой игле, у нас нет большого притока валюты уже два года. НБУ пытается делить через межбанк и аукционы то, что есть.

При таком дефиците выясняется, что у Минэкономики — 4 млрд долл безвозвратной финпомощи, которую они не могут оприходовать, и 9 млрд долл кредитов на развитие, под которые нет проектов. На фоне мелких ошибок НБУ это чудовищный саботаж, который требует немедленного разбирательства», — говорит член Украинского общества финансовых аналитиков Виталий Шапран.

Информация о материале

Опубликовано: 30 августа 2016

Замысловатая неопределенность нового миропорядка

Люди готовы, чтобы немного развлечься, послушать философов, как они слушали бы скрипача или фигляра. Но чтобы поступать так, как советует разумный человек, — никогда. Когда бы ни приходилось делать выбор между разумным и безумцем, человечество всегда без колебаний шло за безумцем. Ибо безумец обращается к самой сущности человека — к его страстям и инстинктам. Философы же обращаются к внешнему и второстепенному — рассудку.

Олдос Хаксли

В начале 30-х годов прошлого столетия выдающийся интеллектуал и многократный номинант на Нобелевскую премию по литературе Олдос Хаксли написал свою известную антиутопию «О, дивный новый мир!»

В ней он попытался представить мир будущего как продолжение тех тенденций, свидетелем которых он был. Время написания этого романа — момент глубокой политической перестройки всего европейского (да и мирового) социума и миропорядка. Это был период расцвета тоталитарных режимов (нацистской Германии, Италии, Японии, СССР), становления «фюрерских» (вождистских) моделей государственного устройства, прекращение хоть и недолгого, но мирного существования Европы после Первой мировой войны. Своим романом он давал оценку тому времени и очерчивал то, к чему оно может привести.

Сегодня мир стоит перед схожим вызовом — появление «гибридных войн«, нравится нам это или нет, порождает формирование нового «гибридного мира», или, точнее, — «гибридного мироустройства». И нам также требуется адекватно отреагировать на этот вызов, описать его не отрицая, но принимая реальность такой, какая она есть. Более того, этот «гибридный мир», как и гипотетически мир, описанный Хаксли, имеет все шансы стать антиутопическим.

Точкой отсчета «нового дивного мира» стала агрессия России против Украины. И это не оценка в духе романтического украиноцентризма (чем действительно у нас многие грешат) — это объективное состояние вопроса. Как сараевское убийство высвободило сжатую пружину глубоких противоречий и сложных процессов, приведших к Первой мировой войне, — так и прямая аннексия Крыма Россией и ее действия на Донбассе стали таким же спусковым крючком для начала новой «гибридной мировой войны».

Право силы против силы права

«В мире нет ничего более постоянного, чем непостоянство», — писал Джонатан Свифт. Ключевая проблема нынешнего «процессуального момента» именно в том, что очень многие (политики, эксперты, ученые, журналисты) по-прежнему думают о текущем состоянии как о чем-то временном. Они зачастую воспринимают и трактуют его как нечто такое, что является «отклонением от нормы» или просто «транзитном состоянии» к кардинально иному «лучшему будущему». Более того, так об этом думает и тот, кто разрушил этот миропорядок, казавшийся нам еще пару лет назад незыблемым: Москва и ее кремлевско-государственный истеблишмент (политический, интеллектуальный, военный), являющийся «элитой» лишь условно. В целом же наблюдается отчетливая неготовность не только России, но и Запада принять новую реальность.

Является ли эта «неготовность» следствием некоторого недопонимания текущего момента, помноженного на страхи его принятия, — особый вопрос. «Настоящие тайны становятся таковыми не потому, что о них никто не знает, — предупреждал Карл Густав Юнг, — а потому, что их никто не понимает». Между тем эта «гибридная война», как своеобразная парамилитарная агрессия, уникальна по многим параметрам. Оные являются своеобразным отражением этого самого нового «гибридного мира» — конъюнктурно надуманная причина начала войны, ложь во время ее развертывания, почти полное моральное разложение и деградация жителей страны-агрессора, и при этом — усугубленное постоянным членством в Совете Безопасности ООН действие агрессора в рамках формального международного права, создание массированной информационной поддержки своих действий, использование методов «активных мероприятий» в невиданных доселе масштабах. И, кстати, проблемы у «гибридного агрессора» возникают именно тогда, когда он пытается совместить цели и методы гибридной «войны будущего» с мировыми реалиями прошлого. Россия попала в подобную ловушку в Крыму, внутренне закрепив его аннексию юридически (конституционно) и присоединив к себе административно. Во всех остальных случаях она действует (или старается действовать) не столько вопреки международному праву, сколько в обход его, — часто нарушая не его букву, но игнорируя (а порой — откровенно презирая) его дух.

Нельзя не признать, что за разрушение старого миропорядка несет ответственность не только Россия. Безусловно, именно ее агрессия против Украины (а раньше — против Грузии) стала непосредственной причиной происходящего. Однако Запад со своей стороны, по сути, «умывая руки», позволил этому случиться. Об этом все четче говорят и западные же аналитики, в частности, Питер Дикинсон в своем материале для Atlantic Council. Он справедливо указывает на то, что большинство западных СМИ сразу после российской агрессии против Украины неожиданно «ослепли» относительно того, кто агрессор в украинском конфликте и как должны быть названы оккупационные войска, изобретая вместо этого некие новые слова и словосочетания, единственный смысл которых — не назвать российскую агрессию таковой. Как не вспомнить того же Хаксли, аргументирующего, что «факты истории интересуют нас только в том случае, если они вписываются в наши политические убеждения».

И более чем слабым утешением по своей глубинной сути являются подходы, подобные видению одного из самых популярны американских футурологов Роберта Каплана: «Как бы это ние ограничивало возможности Украины, как бы ни усложняло существование самого ЕС, ни Евросоюз, ни НАТО не примут Украину в свои ряды… [но] ваше будущее не выглядит мрачным».

При этом западная пресса в новом «гибридном мире» и сама становится жертвой новой «гибридной реальности» (действительно не вписывающейся в ее либерально-демократические мировоззренческие убеждения), поскольку пытается подходить к информационно-политическому пространству с «демократическими стандартами» мирного и рационального существования — подходом «взвешенности», «объективности» и «плюрализма мнений». А в это время та же Россия, по-ницшеански «переоценивая ценности» демократии через призму своей «суверенности» и спекулируя на этих «классических стандартах» журналистики (в части необходимости показать минимум две точки зрения на ситуацию), сознательно сдвигает «точку объективности» продуманной и масштабной ложью, делая объективный взгляд на ситуацию бессмысленным.

Однако при этом Запад после первого шока 2014–2015 гг. понемногу приходит в себя и начинает искать пути противодействия России. Удачные или нет — пока непонятно. Ибо очевидно, что для полноценного ответа требуется измениться самим, а это слишком серьезная вещь, на которую согласны далеко не все.

Нестабильность из хаоса: сюрпризы нового гибридного мира

Реальность бесконечно сложна для нашего познания. Мы должны упрощать.

Олдос Хаксли

Важной проблемой, которая редко внешне артикулируется и еще реже — внутренне прорабатывается, является парадигмально-понятийная. В целом в нашей новой «гибридной» реальности мы остро сталкиваемся со своеобразным концептуальным кризисом — кризисом слов и смыслов, которые описывают эту реальность, дают ей и ее элементам адекватную характеристику. Более того — этот кризис характерен абсолютно для всех — и для нас, и для России, и для мирового сообщества (от США и Европы до Сирии и Китая) в целом. И для каждого это приводит к неожиданным последствиям уже сейчас, — а еще больше неожиданностей нас ожидает в будущем.

Прежде всего, это будет выражаться в том, что каждая из сторон, которая сейчас предпринимает те или иные действия, в логике «старого мира» реагируя на вызовы мира нового, будет постоянно сталкиваться с совершенно неадекватными (как ей кажется) последствиями своих действий.

И, пожалуй, больше всего таких сюрпризов может ожидать именно Россию. Уже очевидно, что, развязывая «гибридную агрессию», Кремль рассчитывал на минимум внешне «двуединый» (но внутренне парадоксальный) глобальный результат.

С одной, геостратегической, стороны — разрушить текущий миропорядок доминирования стран Запада на мировой арене. С этим, кстати, она достаточно успешно справляется и, как ей кажется, — это очень хорошо для нее. Геостратегическая цель подобного деструктива — вернуть России статус «великой державы» и т.д.

С другой, геоисторической, стороны — вернуть мир в реальность середины ХХ столетия, период риторики классического политического реализма («зоны влияния», «борьба систем», «баланс сил и баланс интересов» и т.д.).

И вот именно между этими двумя масштабными целями пролегает бездна концептуального несоответствия, которую Россия еще не осознала. И непохоже, что способна осознать в принципе.

Лучше всего это видно из известного интервью заместителя директора Института Европы РАН и председателя президиума Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) Сергея Карганова (моего давнемо знакомого) журналу «Шпигель». Его ответы на вопросы корреспондента — это почти клишированный набор понятий и тем периода классической холодной войны с небольшой коррекцией на новую российскую военную доктрину, которую он свел к тому, что «Россия больше никогда не будет воевать на своей территории». Из оного следует вполне логичное продолжение: «поэтому готова воевать на территории всего остального мира».Цели же России заявлены как «возвращение былой мощи», «возвращение статуса великой державы», «стать центром большой Евразии», а для этого «применение оружия оправдано».

Как уточняет обозреватель The New York Times Макс Фишер, «российские военные планировщики… пришли к выводу, что лучшей защитой будет переход к нападению». А поскольку разница потенциалов у России и атакуемых ею стран велика, международное же право не дает возможности напрямую использовать многие исключительно военные методы, то именно «гибридные методы» должны обеспечить возможность проецирования ее мощи. Что важно — проецировать за пределы ее же реальной силы. Но практические задачи и прикладные задания этого «проецирования» отнюдь не всегда «стратегичны» (если под ними понимать достижение некоей внятно заданной цели) — часто это, по меткому выражению израильского аналитика Дмитрия Адамски, «создание проблем ради создания проблем» — то есть трансформационное управление стабильностью-нестабильностью, перевод системы из одного нестабильного состояния в другое.

Упрощенно геополитическая цель России при развязывании глобального гибридного конфликта осознавалась следующим образом: посредством методов «гибридной войны» разрушить текущий миропорядок, дабы восстановить миропорядок периода холодной войны и в нем занять привычное место (или максимально сопоставимое — с поправками на набравший силу Китай и пр.). И да, этот новый миропорядок формируется. Да, усилиями и действиями России в том числе. Однако проблема в том, что этот новый миропорядок ничего не будет иметь общего с тем, который Россия так хочет вернуть: это будет новый «гибридный миро(бес)порядок». С новой расстановкой стран и новыми «гибридными войнами» (которые будут инициироваться уже новыми игроками, в т.ч. ситуативными союзниками России, — против нее же самой). С «гибридными решениями» проблемных ситуаций (часто — вне правовых полей государств или в «серой зоне» национального и международного права) и «гибридным международным правом» и т.д. То есть нужно понять и принять, что этот новый «гибридный миро(бес)порядок», который мы сейчас наблюдаем это не некое «транзитивное состояние» — это и есть новая реальность, отнюдь не экстраполируемая на реалии прошлого. Более того, в этой новой «гибридной реальности» достойного места для России — с ее неэффективной экономикой, неэффективным государственным управлением, с ее устаревшим лексиконом для идеологического описания и ценностного осмысления реальности, — может просто не оказаться.

В этом новом «дивном» мире риски для самой России движутся по нарастающей, поскольку она выпустила джинна «гибридной войны» из бутылки. Тем самым косвенно согласившись, что новые нормы и принципы «геополитического беспредела» распространяются и на нее.

Действуя в обход основополагающих принципов миропорядка, нарушая нормы и правила международных отношений, Россия тем самым потеряла достаточный кредит доверия, чтобы считаться надежным и уважаемым международным партнером. И западные санкции стали лишь внешним проявлением этого — политически не столько лишая Москву доступа к критически важным ресурсам (от финансовых до технологических), сколько осложняя их использование.

Россия и сама становится очень уязвимой для инструментов и механизмов, методов и методологий «гибридной войны» — в случае, если оные будут использованы против нее.

Играя в «гибридные войны» на наиболее остро воспринимаемом западном направлении, Россия становится все более уязвимой на остальных стратегических направлениях. «За скобками», в частности, пока что остается перспектива применения методов «гибридных войн» против самой России — особенно в тех регионах, которые Москва и так ослабляет в военном и забывает в административном отношении. Это прежде всего Дальневосточный регион, открытый для ползучей китайской экспансии, могущей начаться уже в ближайшие годы и продлиться десятилетия. Сколь угодно жесткие «руководящие указания» далекого Центра и сколь угодно абстрактно могучие «духовные скрепы» бессильны перед конкретными региональными демографическими тенденциями. Предоставление Москвой Китаю практически полного доступа к целым районам — это вольное или невольное создание своими руками хорошего плацдарма, на котором Пекин может без особых сложностей и трудностей задействовать сценарии и стратегии «гибридной войны» уж против самой России. Благо, что соответствующих масштабнейших ресурсов (прежде всего переизбытка населения) самому Китаю не занимать. Как еще в мае 2014 г. отметил зампредседателя КНР Ли Юаньчао в своем выступлении на Петербургском международном экономическом форуме: «…в России обширная территория, а в Китае самый трудолюбивый в мире народ. Если мы сможем сочетать эти факторы, то получим существенное развитие. В России большая территория и мало народа, в Китае — наоборот».

Воспитывая национальную экстраверсию, или Страна без внутренней политики

Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой.

Дж.Орруэл, «1984»

Пока же Россия делает то, что она делала всегда и достаточно успешно: уничтожает текущую реальность. По части деструкции с ней действительно сравниться сложно. Но конструктив всегда был ее слабым местом, а сейчас — особенно. Как верно отмечает Андрей Пионтковский (и не только он): «что сегодняшняя российская элита, страдающая фантомными имперскими болями, может предложить бывшим собратьям по строительству платоновского котлована? Ничего, кроме помпезных разговоров о своем величии, о мессианском имперском предназначении русского этноса, о сакральном Херсонесе. Но это, увы, никому, кроме нас самих, русских, неинтересно. Максимум, на что некоторые соседи готовы, — снисходительно выслушивать эти фантазмы за крупное финансовое вознаграждение… путинская Россия ни для кого не может быть привлекательной — ни для миллионов украинцев, жаждавших избавиться от собственных бандитов во власти, ни для донецких уголовников, которым не нужен альфа-пахан в Кремле…» Точно, хоть и не политкорректно, на эту же тему высказался и Александр Невзоров: «Кроме своего прошлого, РФ нечего предъявить ни миру, ни себе самой. И нечем утешиться… Сегодня Россия взасос целуется с призраками… Россия, как заведенная, твердит о своей «самобытности» и пытается прошлым корректировать реальность».

Однако России нечего не только предъявить миру и окружающим ее странам — ей нечего предъявить и своим собственным гражданам. Более того, чем дальше, тем больше внутренний дискурс (который является основой политического и общественного процесса в любой стране) замещается внешним. Показательно, что львиная доля российских публичных стратегических/аналитических документов последнего времени почти не обращается к проблемам развития внутри страны: почти нет документов по новым стратегиям в экономике, социальной политике, этнонациональной политике, медицине, здравоохранении и т.д. Зато множество документов «внешнеориентированных» — внешняя политика, возможности применения силы (во всех ее проявлениях) за рубежом, анализ внешних врагов и союзников.

При этом внутренней политической оппозиции (как залога развития политической системы и обеспечения контроля над властью) — как таковой нет. Как и нет самой политической жизни (она фальсифицируется подковерной борьбой отдельных кланов и групп интересов). Как точно отметил характер оппозиционности российских граждан на данном этапе развития России Андрей Колесников: «В России, чтобы выразить протест, не выходя при этом на площадь и не попадая в тюрьму, надо голосовать за две партии, уже минимум 20 лет изображающие оппозицию, — коммунистов и жириновцев». Ситуация все больше напоминает известную фразу из фильма «Убить дракона» по пьесе Евгения Шварца: «Ну, если нельзя протестовать, то хотя бы поспорить…» Однако потихоньку и возможность «поспорить» уничтожается.

Может ли страна длительное время существовать без полноценной внутренней политики? Вполне вероятно. Та же Северная Корея, практически полностью заменившая пустые холодильники идеологически заполненными телевизорами, это «успешно» демонстрирует. Может ли страна длительное время существовать без внутренней политики успешно? Более чем сомнительно. Разве что, как и в случае с Северной Кореей, она закроет все границы, ограничит все возможные коммуникации и, на всякий случай, жестко стандартизирует «мысли» своих граждан (введя официальную идеологию и искореняя на корню даже малейшие сомнения в отклонении от нее). Законы «пакета Яровой» да и большая часть последних инициатив российских депутатов (мастерски выполняющих роль передающих бумаги из Кремля в Думу) говорят, что российское руководство это понимает и движется по более чем сопоставимому маршруту. До новых побегов на «загнивающий Запад» во время международных командировок и появления «фарцовки» как системного явления осталось, по всей видимости, не так уж много времени…

Гибридная (внешне-внутренняя) политика России

Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.

Михаил Салтыков-Щедрин

Парадокс нынешней государственной политики Москвы в том, что внешне она кажется внутренней, тогда как внутренне является внешней. Иными словами, даже самая суть внутренней политики подчиняется Кремлем внешним целям и задачам.

Если говорить о российской внешней политике в целом, то, безусловно, это продолжение наращивания потенциала ведения «гибридных войн» (как безусловного продолжения политики «по Клаузевицу») на новых пространствах. Причем не только на европейской арене, но и в регионе Средней Азии и иже с ними. Не так давно берлинский Фонд науки и политики выпустил свой доклад «Возможные сюрпризы. 11 направлений, по которым может пойти внешняя политика России». В документе резонно обращается внимание на то, что во главе практически всех среднеазиатских стран стоят немолодые лидеры, в случае смерти которых против их стран вполне можно наблюдать российскую гибридную агрессию. Наиболее яркий пример — Казахстан. Впрочем, под схожим потенциальным ударом находятся и другие республики (например — Беларусь). Но, пожалуй, именно в среднеазиатских республиках мы, возможно, увидим столкновение «на встречных» — постоянно наращивающий свой потенциал и производные амбиции Китай, обладающий огромными экономическими, крупными военными и серьезными политическими ресурсами, также может решить применить гибридные методы противостояния в этом регионе. Все в целом это приведет к весьма неожиданным последствиям, как для стран региона, так и для инициаторов гибридного противостояния.

В целом же российскую внешнеполитическую стратегию, ориентированную на Запад, довольно точно охарактеризовал Тимоти Эш: «с точки зрения Москвы политические тенденции в США и Европе играют на пользу российским интересам. Российская игра заключается в том, чтобы затягивать время, пока Запад согласится на компромисс». Проблема же в том, что ресурса «затягивать» осталось не так уж много. Первый заместитель министра финансов России Татьяна Нестеренко выступила на форуме «Территория смыслов» с жесткой и однозначной речью: денег нет, а если ничего не изменится, то в 2017-м не будет даже на зарплаты (ибо к этому моменту все ресурсы Резервного фонда будут использованы). Нельзя сказать, что это неожиданная новость, но то, что она озвучивается чиновником такого ранга, говорит о том, что отступать действительно уже некуда, — и общественное мнение нужно начинать к этому постепенно готовить. А проведение масштабной макроэкономической реформы при нынешнем все более авторитарно-консервативном политическом режиме невозможно, ибо «вирус либерализма» уничтожит сам режим. Российская власть осознает проблему. Более того, определенным актом отчаяния является указание Алексею Кудрину наработать уже в ближайшее время стратегию развития страны с 2018 года. Но хороший вопрос: будет ли что реформировать в 2018 году, и каково к тому моменту будет экономическое состояние России? При этом от геополитических проектов никто отказываться не собирается. А это означает, что как минимум ближайшие два года Россия будет разрываться между экономической реальностью и политическими амбициями, — во все более призрачной надежде, что Запад изменит свою позицию раньше, чем в 2018 году.

При этом Украина по-прежнему остается одним из ключевых фокусов российской внешнеполитической деятельности, и, судя по всему, практическая деятельность России тут и дальше будет сосредоточена на созданных псевдореспубликах и продолжение (с поправкой на изменившиеся условия) ведения «гибридной войны» против нашей страны.

Как образно заметил публицист Игорь Тышкевич, «Донбасс нужен Кремлю не в составе России, а как камень на шее Украины». И политика России именно на это и будет направлена. Другое дело, что если последние два года мы участвовали в своеобразном шахматном рапиде, то образовавшаяся замысловатая неопределенность момента вынуждает (или, скорее, — дает возможность) обдумать свои действия и спланировать шаги на более долгую перспективу.

Кстати, российский СВОП в своем проекте «Стратегия для России» пытается убедить российское руководство именно в резонности «игры в длинную»: «Через шаг (3–5–8 лет) на Украине могут появится новые возможности. Но и новые вызовы». Помимо этого, экспертами предлагаются и все традиционные «мягкие» методы, вроде точечной поддержки пророссийских неправительственных структур и даже отдельных экспертов, финансирование пророссийских политических сил, усиление гуманитарных проектов и т.д. Все эти мероприятия действительно были бы очень эффективны, но, опять же, — в «том» мире, который Россия с такой иступленной последовательностью уничтожала своими действиями. И таки добилась этого.

Впрочем, говорить о том, что военная угроза ушла, не стоит. В одном из отражений нового «гибридного мира» мы действительно можем говорить о логике классического политического реализма с доминантом силы и возможности ее применять в почти неограниченном объеме. Как мы уже неоднократно говорили, Кремль создает мощную и полноценную военную инфраструктуру на границе с Украиной. И не только на границе, но и на территории самой Украины — в Крыму и на неподконтрольных Украине территориях на востоке страны. Может быть, правы те, кто говорит, что это лишь «ружье», которое зарядили, чтобы пугать нас (или НАТО) — так сказать, «отсель грозить мы будем шведу…», если вспомнить Пушкина. Или что у России нет никаких поводов на нас нападать — или это нападение будет бессмысленно (впрочем, за последние два года мы уже немало видели малоосмысленного от нашего северного соседа, точнее, осмысленного не в парадигме «логики», но в создании хаоса). Однако «если у вас есть пистолет или ружье, у вас обязательно зачешутся руки, чтобы пострелять из них — хотя бы по бутылкам». В данном случае — по соседу, который никак не хочет «понять» своего «счастья» в цепких объятьях «русского мира».

Каково будущее псевдореспублик в этих планах? Как и раньше — весьма неприглядное и безрадостное. Ключевой особенностью российского «стратегического мышления» всегда была склонность к «показухе», проявляющаяся в регулярном выстраивании «потемкинских деревень». По своей глубинной сути проекты типа «Новороссии» (кстати, сразу историко-ассоциативно отсылающие именно к «потемкинским деревням») — это экстраполяции отсутствующих культурных образов на территориальную реальность. ДНР и ЛНР — это типичная «показуха», две исключительно большие «потемкинские деревни» современного, уже «путинского» образца.

Но при этом Россия так и не смогла найти за эти годы путей использования этих террористических образований в каком-то ином ключе. А значит — будет и дальше максимально их использовать преимущественно в военном смысле. Как справедливо отмечают обозреватели, политическое урегулирование этого конфликта невозможно по причине того, что Россия не может отказаться от трех ключевых тезисов, мешающих такому урегулированию: природы легитимности украинского государства, его руководства и сепаратистских образований. А изменить они их не могут, поскольку все они нацелены на одно — блокирование украинской внешнеполитической деятельности (возможности самостоятельно принимать решения в этой сфере). А значит — мы в своеобразном тупике.

И, похоже, что Россия видит выход из этого тупика через новую эскалацию. Или, по крайней мере, через угрозу этой эскалации. Реальна ли эта угроза или только попытка склонить нас к «сотрудничеству» путем угрозы — даже не столь принципиально. Важно, что ружье заряжено, и, похоже, у ряда российских лиц, влияющих на принятие решений, есть большой соблазн пойти простым путем: вместо опасного размахивания им перед лицом оппонента все же «нажать на курок».

Украинские воспоминания о гибридном будущем

Что есть жизнь? Это разрушение мечты действительностью...

Н.Гоголь

Прежде всего — мы должны понимать и помнить об этом каждый день: Россия в ее нынешнем виде представляет собой угрозу для всех, кто ее окружает. А местами — и для собственного населения. И будет представлять в будущем. Надежды на то, что санкции ее «успокоят», «отрезвят» или «вернут в норму», — призрачны и беспочвенны. Они проистекают из той же логики поведения «нормальных государств» в «нормальных условиях» при «нормальном миропорядке». То есть при том, чего уже нет. А значит — надеяться нужно на себя и на продуманность своей практической деятельности.

А для этого требуется более активно и интенсивно осмысливать новый подход и новую реальность, решительно отказываясь от привычных нам типовых решений во всех сферах — во внешнеполитической, военной, экономической, информационной, социальной политике и т.д. Как правильно отметили недавно относительно смены стратегии нашей внешней политики: «Есть теория, уподобляющая взаимодействие государств бильярдным шарам, в том смысле, что характер внешней политики не зависит от режима, так же как сила и траектория ударов не зависит от цвета шаров. Однако в нашей ситуации речь не только о цвете шаров: поменялось почти все, включительно с геометрией стола и характером силового взаимодействия».

Если быть до конца честными, наша главная стратегическая угроза — это даже не вопрос о том, найдем ли мы тактически успешные ответы на «гибридную войну» (хотя это жизненно важно), а сможем ли мы понять этот новый «гибридный мир», понять его законы и закономерности (которые сейчас нам кажутся хаосом), и как именно мы используем это знание.

И свои стратегии меняем (должны менять) не только мы — все, кто не изменится, кто не примет новой геополитической игры, кто будет о ней думать как о «возвращении старой доброй холодной войны», скорее всего, проиграет и может исчезнуть.

Но этот момент — это и новая возможность. Если мы сможем построить адекватную новую картину мира, скорректировать свои стратегии, мы можем стать частью тех сил, которые формируют этот новый мир (как бы это ни звучало патетично). Мы на пороге глубоких трансформаций текущих военно-политических и экономических альянсов, зарождения новых, поиска ответов на новые, неожиданные проблемы — и этим стоит воспользоваться. Мы должны быть более активны, более креативны, но эта деятельность должна стать и более прагматичной. А это говорит о необходимости масштабной ревизии всего того, что до этого нам казалось базовым (включая абсолютные внешнеполитические приоритеты).

Это не значит, что мы должны внезапно отказаться от европейской и евроатлантической интеграции. Нет. Но мы должны наполнить свое видение этого процесса новым, более реальным и достижимым содержанием. Особенно ввиду того, что перспектива юридически оформленного вступления Украины и в ЕС, и в НАТО настолько туманна, что выдвигать ее в качестве реального стратегического приоритета можно лишь в том случае, если его никто не собирается достигать. По всей видимости, при неизменности евроинтеграционного и евроаталантического вектора целепологание должно радикально измениться, И это касается не только внешней политики, но и почти всех сфер.

Проблема ведь не только в том, что мы якобы «не видим», как именно должны измениться наши стратегии. Это важно, но не только это. Вопрос и в том, насколько текущая система государственного управления способна реализовать эти новые стратегии. Способна ли она в принципе принять их и начать по ним действовать? Особенно, если эти стратегии будут выходить за рамки традиционных практик и традиционных инструментов. Здесь нас, по всей видимости, тоже ожидает существенное смещение акцентов, которые болезненно отразятся на значительном количестве граждан и руководителей страны. Если вопрос вывести на уровень общегосударственного осмысления, то звучать он будет так: способны ли мы (а если да, то когда и с каким результатом) на масштабную социально-административную подготовку к существованию в рамках «гибридного мира» и к противодействию «гибридным войнам»?

Сегодня ответа на этот вопрос нет. Но этот ответ нам нужен. Ибо иначе придется еще раз пропустить через себя горькую максиму О.Хаксли: «То, что люди не учатся на ошибках истории, — самый главный урок истории».

Поэтому здесь и сегодня цель тех, кто считает себя специалистами в вопросах национальной безопасности и государственного управления, — найти необходимые ответы. Может быть, непростые ответы. Возможно — болезненные для наших представлений о том, какой должна быть Украина (какой бы нам ее хотелось видеть). Но эти ответы необходимы. Получить их исключительно силами отдельных граждан и коллективов малореально — тут требуется общая работа многих институций и многих специалистов. Но без этого понять, как выглядит действительно наш новый дивный гибридный мир, по каким законам он теперь существует и как в нем действовать эффективно, у нас не получится.

Информация о материале

Опубликовано: 30 августа 2016