По дороге к Славянску, перед блокпостом, где теперь развеваются украинские флаги, — вереница машин. Едут автомобили с красным крестом и с надписью «гуманитарная помощь» — везут медикаменты и продукты в оставленный «ополченцами» город. Еще вчера эта дорога была пуста и напоминала путь в Сайлент-Хилл. И точь-в-точь как в одноименном хорроре, с наступлением сумерек здесь начинала выть сирена. Больше она не воет, потому что Славянск уже никто не бомбит.
По городу разбросаны сожженные машины и покрышки. Смотрю по сторонам: повсюду разгромленные дома и магазины. Многие здания сильно повреждены, хоть и не настолько, чтобы сравнить Славянск с Цхинвалом.
Возле большого супермаркета собралась толпа: здесь получают воду. Люди бегут вслед за машиной, которая везет гуманитарную помощь.
— Скорей, скорей! — кричит женщина, подгоняя свою знакомую с пустыми сумками.
Площадь перед горсоветом, вход в который по-прежнему завален мешками с песком, заполнило несколько тысяч человек. Периметр заняли бойцы украинской армии и Нацгвардии. Из горсовета выходят двое парней в форме. Спрашиваю у них, довольны ли они тем, что после двух месяцев военных действий взяли Славянск.
— Довольны ли мы? — ухмыляется один из них. — Не то слово.
— Мы здесь были два месяца назад, — говорит второй. И мрачно добавляет: — В плену.
Вокруг горсовета выстроились машины, груженные мешками с картошкой, луком, хлебом и колбасой. В воздухе сильно запахло лекарствами.
Несколько сотен человек толкается в очереди, чтобы получить хлеб. Каждый пытается пробиться вперед и получить свою буханку первым. Хлеба здесь не видели четыре дня.
— Что вы снимаете? Вот когда нас бомбили, надо было снимать! — кричит мне женщина.
— Вы издеваетесь, что ли? — поддерживает ее другая. — Мы тут изголодались…
— Да шо вы плачете, женщина, — говорит кто-то из толпы бабушке, которая в слезах тянет руки к парню, раздающему хлеб. — Отойдите, не позорьтесь!
— Выстроились, вы посмотрите на них. На показуху, что ли? Как будто не ели не знамо сколько, — комментирует проезжающий мимо на велосипеде мужчина.
Парня, раздающего хлеб, буквально сносит толпа.
— Колонна, два шага назад! — кричит он. Толпа не двигается.
— Отойдите, ну пожалуйста! — молит парень.
Возле машины, где раздают колбасу, женщина устраивает истерику:
— Не снимайте нас! Не снимайте!
Другая, прорываясь вперед, сокрушается:
— Они сначала в нас стреляли, а теперь кормят!
Мужчина в кепке с надписью «USA» пытается ее усмирить.
— Что вы орете, вам же сейчас ничего не дадут. Ну что за люди? Вы сначала тут бастовали против газа, а теперь что, против колбасы бастуете? — отмечает он.
Вдруг одна из женщин, стоящих в очереди за колбасой, падает в обморок. Она разбивает лицо, но, утерев кровь накидкой, быстро поднимается, хватает сумку, запихивает в нее какие-то пакеты и продвигается дальше к машине с гуманитаркой.
Смотреть на изголодавшихся, неумытых, запуганных людей жутко и больно. В середине апреля я была на этой самой площади и наблюдала, как женщины носят еду боевикам, которые совсем недавно заняли здание городского совета, и как они рассуждают про то, что им хочется жить в России. Хорошо запомнился молодой парень, который гулял по площади с коляской, не боясь людей с автоматами. Он переживал, что из-за конфликта между Украиной и Россией заводы в Славянске закроются, поскольку они тесно завязаны на российском рынке. Парень искренне надеялся, что Россия присоединит к себе Донбасс и здесь, в Славянске, сразу повысятся зарплаты и появятся новые рабочие места. Вот бы поговорить с ним теперь, после того как сотни мирных людей погибли от пуль и артиллерийских снарядов, а тысячи покинули свои дома.
Тогда, в апреле, на площади находились люди, окрыленные надеждой. Теперь же я вижу здесь разочарование и стыд. Одни стыдятся того, что вынуждены толкаться в очереди, чтобы ухватить себе хоть какой-то еды. Другие стыдятся своих грязных волос и одежды.
— Но ведь это не ваша вина, — успокаивает женщину приезжий.
— Нет, наша. Мы сами виноваты в том, что все это произошло, — печально констатирует она.
Многие из тех, кто вышел на площадь за гуманитарной помощью, когда-то выступали на пророссийских митингах и поддерживали «ополченцев».
— Вы же хотели в Россию, а видите, что получили? И не стыдно вам? — обращается одна женщина к другой.
— А вы уверены, что мы хотели в Россию? — отвечает та, чуть не плача. — Мы просто хотели нормальную зарплату, вот и все. Жить хотели лучше.
Местная жительница рассказывает мне, как набирала воду из бассейна и заряжала телефон от бензинового генератора, который поставили на улице. Ее знакомой, молодой девушке, при разрыве снаряда оторвало руку, а мать другой знакомой погибла.
— Зато все стали такие добрые и сплоченные! — с восторгом продолжает она. — Мы пекли пироги и разносили по домам, помогали друг другу. Никогда такого раньше не было. А сейчас мы просто рады оттого, что не стреляют и что ночью смогли наконец-то поспать.
Вместе со Славянском сепаратисты оставили и соседний Краматорск. Но ликования там нет.
На въезде в город — пустующие блокпосты с символикой «Донецкой народной республики». В самом городе — ни единой души и абсолютная тишина. Изредка над пустыми улицами разносится звук короткой автоматной очереди: где-то неподалеку еще идут перестрелки с партизанами. Люди затаились, осторожно выглядывают на улицу из окон. Они все еще чего-то ждут и боятся.
Теперь огромная территория — от Славянска до самых подступов к Горловке — превратилась в такой Сайлент-Хилл, где витают призраки звуков стрельбы и разрывающихся снарядов, призраки случайных смертей. Только с наступлением сумерек здесь уже не воет сирена.
