Незадолго до Евромайдана, когда на Фейсбуке еще прилично было писать на отвлеченные темы, кто-то из френдов задал вопрос: почему на экранах и даже в литературе стали так популярны зомби и прочие "живые мертвецы"? Френды, как водится, блистали остроумием и эрудицией, выдумывали этнологические и конспирологические теории — в общем, развлекались. Меня никогда не интересовали "восставшие из ада" и прочая третьесортная голливудская некрофилия. И никаких загадок нет: весь хоррор-триллер-саспенс "живых мертвецов" построен на очень простой идее — им не больно. На экране им отламывают руки, вспарывают животы, сползают лица, обнажая щербатую улыбку черепа — но они даже не думают стонать и корчиться от боли. Эта нечувствительность производит жуткое впечатление на нормального живого человека.
Теперь я понимаю — это было предупреждение. Она уже тогда носилась в воздухе — эта догадка, что очень скоро мы будем потрясены тем, что людям, которых мы считали живыми, совсем не больно. Что они — до сих пор просто нелюбимые и неуважаемые — явят миру свою сущность живых мертвецов. Что им будет не больно — при виде крови на площади столицы, при виде трупов мальчишек, материнских слез, выгоревшего, как после Второй мировой, Крещатика. Что им будет не больно сталкивать народ в самое отвратительное, самое злое зло — гражданскую войну. Что все это не вызовет у них никаких эмоций — ни у политиков с обеих сторон, которые будут спокойно всем этим торговать. Ни у судей с их потешными судами и сумасшедшими сроками. Ни у силовиков, стреляющих по врачам и кидающих коктейли Молотова в госпитали. Ни у "красного креста", отказавшегося от гуманитарной помощи для пострадавших на Майдане.
Постойте, да живые ли они? Им же не больно!
Недавно попался на глаза заголовок в одной из российских газет: украинским церквям, мол, как они ни старались, не удалось наладить диалог между властью и народом и предотвратить насилие. Прочитав эту фразу, я испытала что-то вроде смещения реальностей. Как бы верно написано, но вместо сути — пустота. Ведь дело не в том, что именно церкви не смогли договориться, что они не приняли все возможные меры, что не пошли до конца — хотя это правда. А в том, что сам процесс разговора — дело безнадежное. Не только с церковью — вообще. Слова были убиты раньше, чем активисты на Майдане. Они потеряли свой аналог жизни — смысл.
Поэтому мы не можем понять — только поражаться, ужасаться и злиться. Мир мертвых — это мир хаоса. Здесь не действуют законы логики живых. Тем более — нравственные законы. Здесь нет силы у слов. Кто и как бы ни пытался "наладить диалог" — все говорят невпопад.
Но все-таки на церковь была надежда. В первую очередь, в диалоге с властью. Даром, что ли, власть положила так много эфирного времени на свои вип-молебны? А все эти визиты к афонским старцам, дарение святынь, прикладывания к мощам? Да что там — они и сами верят в свою набожность.
Поэтому и мы, и церковники надеялись на то, что голос церкви будет услышан, что ее участие на что-то повлияет. Что если есть хоть что-то в этом мире, что сможет убедить одного человека прямо сейчас разрубить гордиев узел одним жестом доброй воли — то это церковь, говорящая с ним, как и с любым из нас, от имени Самого Христа.
Утилитарное отношение к церкви со стороны президента определило его отношение к призывам и предложениям священноначалия. Он их просто проигнорировал. С другой стороны, под конец и публике на Майдане церкви надоели своим бесконечным "мирумиром". Ставшим окончательно неуместным, когда прояснилось, что цена этого "мирумира" — полная и безоговорочная капитуляция Майдана на условиях Банковой.
Была надежда на ужесточение позиции церкви после Кровавого вторника. Сделаю оговорку: позиции одной конкретно взятой церкви — все остальные и так высказались жестко и без обиняков на предмет "каинова греха" и личной ответственности президента. После чего церкви перестали говорить в пустоту — т.е. с политиками. Они сосредоточились на своей миссии на передовой, в тылу и между двух огней — рядом со своими духовными чадами.
А УПЦ МП, от которой все до последнего момента чего-то ждали, так и не решилась ни на что серьезное. А ведь была надежда, что угроза церковного наказания — вплоть до анафемы — могла повлиять на нашу показательно православную власть. В Интернете даже был объявлен сбор подписей под обращением к священноначалию УПЦ МП с просьбой об отлучении Януковича (которое, кстати, охотно подписывали, в том числе, клирики УПЦ МП) — но никакой официальной реакции на эти "движения снизу" со стороны церкви не было.
Возможно, потому, что у УПЦ МП сейчас нет того голоса, который мог бы произнести нужную фразу на нужной высоте тона. Не напрасно же священники УПЦ МП в своих ЖЖ и ФБ-аккаунтах почти отчаянно взывают к патриарху Московскому Кириллу: где он? Почему молчит? Ведь именно он глава церкви!
Действительно — почему? Почему молчит, и почему он вообще не здесь — в Украине, в Киеве? Неважно — на Майдане, на Банковой, в Лавре или посреди улицы, важно, что — со своим народом. Со своим "братским народом" на своей "канонической территории". Хотя бы пока митрополит Киевский тяжело болен и не в состоянии в полной мере руководить церковью в такой сложный момент. А можно еще вспомнить о том, что человек в президентском кресле — "политический крестник" патриарха. Т.е. лично патриарх Кирилл несет моральную ответственность за его действия и решения. Не меньшую, чем священники его церкви, благословлявшие в 2004-м и 2009-м голосовать за "православного президента".
Так где же он? И почему молчит, делегируя полномочия спикеров записным (при)церковным фрикам вроде Фролова и Чаплина?
А может, это и к лучшему, что он молчит. Ведь может оказаться, что Олимпиада в Сочи важнее чьей-то смерти. Что удовольствие и радость этого "праздника спорта" и, главное, хозяина праздника важнее страданий паствы. Да и какие-такие "страдания"? Ведь имеет место просто "антитеррористическая операция".
В общем, пускай лучше молчит. Ведь может оказаться, что ему тоже не больно.
А ведь ему могло бы быть, по крайней мере, интересно. Олимпиада в Сочи — это, конечно, круто и велИко, красиво и выгодно. Но не там, а тут, в Киеве, происходит нечто важное для патриарха Кирилла лично. Здесь сейчас воплощается проект Русского мира, идеологом и вдохновителем которого патриарх числится уже много лет. Нет, он воплощается не там и не по тем лекалам, которые набросали патриаршии прорабы. Но будь патриарх сейчас в Киеве, он мог хотя бы "засветиться" на его фоне. Но нет, он в Сочи.
Каждому, кто наблюдает за событиями на Майдане и хоть чуть-чуть знает историю страны и Города, может стать не по себе. Или, наоборот, все, наконец, становится на свои места. Даже странно об этом писать, но не могу не согласиться с протоиереем Всеволодом Чаплиным: да, сейчас мы в Украине имеем дело с ордой. У истории своеобразное чувство юмора — то же место, тот же антураж. Точно так же киевляне и союзники воюют за Лядские ворота. Которых уже нет физически — но разве с тела древнего города могут так быстро и навсегда исчезнуть боевые шрамы? Точно так же Европа с опаской наблюдает за этой битвой и прикидывает: подавится Орда этим куском или докатится до самых ее кордонов. Точно так же бьет набат, и храмы превращаются в последний оплот защитников города. Аналогии можно продолжить — вспомнить "антитеррористические операции", на которые орда командировала своих наймитов славянской наружности. Некоторые из них — теперь весьма почитаемые в РПЦ святые.
Нам кажется, что сейчас мы соскребаем с себя остатки советского прошлого с его конформизмом и страхом перед государственной мертвой машиной. Но мы соскребаем с себя гораздо более древние, плотно слежавшиеся, приросшие к коже пласты. В частности, ордынское наследие, определившее на века вперед нашу пограничность, буферность, неприкаянность, вечную непричастность ни Востоку, ни Западу. Наше отделение и отдаление от Европы началось тогда — и может закончиться теперь, на том же месте, где мы тогда проиграли. У нас, у настоящего Русского мира и его столицы есть еще один шанс удержать свои Лядские ворота.
Да, в нынешнем противостоянии много подсознательного, много символического. Того, что порождает смысл. Или лучше сказать — возрождает. В этом возрождении смысла мы нуждаемся больше, чем в чем-либо другом. Больше, чем в новой власти, евроинтеграции и конституционной реформе. Потому что смысл — это причастность жизни.
Я никогда не понимала прелести конспирологических теорий. И сейчас, мне кажется, если и есть против нас какой-то "заговор", то это заговор живых мертвецов. Их легко определить по одному простому признаку: им не больно.
