– Ну?
– Четыре! С конфискацией…
Съежившаяся ватага озябших протестантов судорожно сглотнула весть о хищническом приговоре Вовка. Угрюмые порядкоблюстители, обряженные в черное, походили на грозных архангелов, стерегущих врата Печерского районного чистилища. Насупленные бойцы лениво утюжили грубыми подошвами пласты серого, истекающего мутной влагой снега. Грязные лужицы перед входом в случайный приют Фемиды служили напоминанием о подмоченной репутации отечественного правосудия.
Припомнилось, как лет шесть тому Юрий Луценко рассказывал мне о впечатлении, испытанном после прочтения романа Сименона «Грязь на снегу». Как восхищался искусностью автора, умудрившегося скупыми словами емко передать мироощущение узника одиночной камеры. Тогдашний глава МВД еще не ведал, что в обозримом будущем ему будет дарована возможность лично убедиться в точности формулировок литератора…
«Он умышленно не отметил день царапиной на штукатурке. Затем попытался стереть старые отметины. Теперь они его стесняют. Они — свидетельницы безвозвратно ушедшей поры…
Вопрос в том, чтобы держаться — не из принципа, не в надежде что-либо спасти, не ради чести, а потому, что в один прекрасный день, сам еще не зная почему, он решил не уступать…
Он не мученик и не герой. Он ничто…»
Один из героев оранжевой революции очутился за решеткой по обвинению, сотканному из воздуха. Голодовка должна была превратить его в мученика, но, как ни странно, не слишком уж многие оценили данный поступок по достоинству. На мой взгляд, подобный шаг требует достаточной внутренней силы от всякого. Но многие отчего-то сочли этот акт протеста недостаточной платой за былые слабости. Хотя и действительные конфузы, и гипотетические прегрешения Луценко на фоне деяний нынешних великодержавных шалунов выглядят даже как-то неприлично.
Чего, в действительности, не желают ему простить те, на чью поддержку он был бы вправе рассчитывать? Отсутствие реформ в МВД? Подчеркнутое верноподданичество, излишний конформизм по отношению к стремительно деградировавшему Ющенко? Отмеченное многими слишком скорое обюрокрачивание, слишком не вязавшееся с его обликом оказенивание? (Один из его бывших соратников даже сравнил его с персонажем знаменитой сказки Джеймса Крюса, мальчиком, безрассудно продавшим свой смех.) Чрезмерную говорливость? Франкфуртские приключения?
А, может быть, некоторые вчерашние сомысленники не хотят простить ему свои собственные предательства? А некоторые вчерашние симпатики не могут простить ему свои собственные разочарования?
Не берусь судить, что опаснее и в политике, и в отношении к политикам — чрезмерное ханжество или излишний цинизм? Но полагаю, что слишком уж пуританский поиск идеального приводит к разочарованию. В лучшем случае. В худшем — к войне за идеалы. У каждой из сражающихся сторон идеалы будут свои. Завзятых идеалистов война сожрет первыми. Об этом, наверное, следует помнить чрезмерным поборникам революционного романтизма.
Для многих вчерашних идеалистов именно Луценко стал символом обрушения майдановских мечтаний. Не склонный к сибаритству Виктор Андреевич, не вкрадчивая Юлия Владимировна. Именно он, искренний, отважный и бесшабашный. Множественно обыгранная прессой перемена: вдохновенный бунтарь в линялых джинсах превращается в сытого чинушу в дорогом костюме.
Для меня важно, что он не превратился в ничто. На это, похоже, очень надеялись устроители судилища.
Для меня приговор Луценко – еще одна царапина на сердце. Еще одно свидетельство безвозвратно уходящей поры. Причастность к которой сегодня многих стесняет. Меня – нет.
Вот ведь странно. Знакомые мне умные, совестливые люди выискивают причудливые причины, чтобы отказать Луценко в уважении, благорасположении, участии. Но при этом они мирятся с тем, что ими управляют неизлечимые клептоманы, воинствующие бездельники, напомаженные клоуны, искусные лжецы, веселые злодеи. Почему мы так упорно не прощаем своим и прощаем чужим? Ответ на этот вопрос должен помочь всякому неравнодушному понять, носителей каких достоинств мы хотим видеть во власти. Обладателей каких недостатков мы там видеть не желаем. И чего мы желаем вообще.
Даже граждане с недюжинной закалкой испытывают легкий озноб перед грейдерным натиском Януковича. Временами кажется, что межигорский насельник ставит диковинный эксперимент, пытаясь одним махом побить горшки со всеми. С озадаченным Евросоюзом, раздумчивым Вашингтоном, с чванливым Кремлем. С подрастерявшейся старой донецкой гвардией. С терпеливым населением вверенной его заботам страны. Со стороны поведение Виктора Федоровича выглядит как экзотическая форма суицида. Или, может, он наделен знанием, нам, убогим, недоступным? Или, может, гарант получил гарантии от Бога? Или грант от сатаны?
Чем иначе можно объяснить столь дерзновенную демонстрацию уверенности в завтрашнем дне? Под аккомпанемент разговоров о возможном дефолте обустроить себе за бюджетные средства еще один офис. В Межигорье. Заключить договор об аренде, по сути, с самим собой. До 2020 года. С правом пролонгации. Это какими же идиотами надо считать окружающих. Каких бессловесных тварей видеть в соплеменниках?
Вердикт по делу бывшего министра внутренних дел (в итоге признанного виновным и по «праздничному» эпизоду, и по «квартирному») был легко прогнозируемым. Но холодок растерянности (досады (?), ненависти (?) обжег почти каждого, кто провел первый день Великого поста в тесной духовке зала заседаний самого скоромного суда страны.
Если «дело Тимошенко» выглядело злобной карикатурой на правосудие, то «дело Луценко» оказалось водевильной пародией на дело Тимошенко.
Здесь не давали себе труда хотя бы сделать вид. Вовк не обливался потом, как нервический Киреев. Он лениво боролся со скукой, пока его коллега Царевич скороговоркой пономаря зачитывала судебное решение. Здесь не удосужились даже толком прописать приговор, и, вопреки правилам приличия и норм законодательства, его оглашение прервали, дабы в совещательной комнате наспех подправить документ. Который вполне могли написать еще до начала следствия.
Это так естественно для страны, превратившейся в коллекцию симулякров, в глубоко виртуальную реальность. С несуществующими героями, вымышленными борцами, придуманными победами, нарисованными реформами.
Стоит ли удивляться тому, что и противление режиму приобрело в значительной степени виртуальный характер?
В студенческие годы был у меня приятель, который, по его собственному затейливому выражению, «исподволь приуготовлял себя к великому посредством малых дел». Он был свято убежден, что попросту обречен сотворить некое гениальное произведение, которое перевернет вековые обывательские представления о мире. Он часами просиживал на койке в своей общажной конуре, сосредоточенно пялился в грязное окно, отчаянно курил, выпивал ведро чаю. Перед ним на томе Большой Советской энциклопедии лежал издевательски белый лист, на котором он за несколько недель не сподобился начертать ни знака. Временами этот незадачливый ловец вдохновения водил дрожащим пальцем по истомившейся от ожидания бумаге. И сосредоточенно вглядывался в ее оскорбительную белизну, словно пытался разглядеть некую тайнопись.
Итогом подобных упражнений в беспомощности стала краткосрочная депрессия и длительные возлияния. Когда деньги на горячительное закончились, будущий гений сменил тактику. Протрезвев, он решительно сменил свою величавую статичность на холерическую деятельность. Он самозабвенно читал сборники афоризмов, штудировал словари синонимов, ковырялся в философских изысканиях, носился по всевозможным лекциям, гонялся за продвинутыми кинолентами, навязывал знакомым глубокомысленные споры. Он уверовал, что подобные экзерсисы позволят ему скопить необходимое количество кирпичиков, из которых он впоследствии возведет величавое здание. Отвергнутые листы бумаги беспомощно валялись на грязном подоконнике, день за днем планомерно утрачивая снежную белизну.
Многие онлайновые революционеры напоминают мне этого знакомца. Своей верой в собственную значимость, посвященность, помазанность. Своей способностью утолить нонконформистский зуд эффектными онлайн-выходками. Своей убежденностью, что они при помощи малых виртуальных форм приуготовляют великую всамделишную победу.
Данное предположение — отнюдь не камень в их огород. Это — констатация факта.
Автор этих строк не склонен преувеличивать значение социальных сетей в деле тотального «огражданивания» населения. Не верит, что создание онлайновых страт, действительно приведет (как предрекают иные виртуальные философы) к появлению новых общественных классов. Но и не разделяет скепсиса тех, кто пренебрежительно считает интернет-бунт зряшной затеей.
В этой стране скорый оргазм обещаний всегда оборачивался вечной беременностью в делах. Разуверившись в потенции пассивных политиков, активные избиратели приступили к искусственному оплодотворению своих желаний. Но оказалось, что для них слишком уж важен сам процесс.
Мир сетевого протеста оказался куда более эстетичным, азартным, куражным, чем мир протеста реального. Отчаяние найти отраду в настоящих делах и отклик в настоящих политиках вынуждают сбиваться в игрушечные стаи, где каждый может почувствовать себя чуточку смелее и чуточку значимее.
В уюте легко поверить в близость скорого восстания против неправедности. В свою полновесную причастность к процессу сотворения новых героев. Или даже в свое право стать таковым. «Эффект Навального» — яркое подтверждение этой тенденции.
В реальной политике реальных героев общество не видит. Героям вчерашним не верят. Героев позавчерашних не помнят. Или не хотят вспоминать. Попытки интеллектуалов пробудить интерес к реальности не увенчались успехом. «Инициатива 1 декабря» не стала событием. Для усталой части общества призывы моральных авторитетов оказались слишком сложны, для энергичной — слишком скучны. Некоторым «продвинутым» Дзюба, Маринович и Попович и вовсе кажутся людьми из бесконечно далекого прошлого.
Из этого вовсе не следует, что в обществе отсутствует спрос на моральных архонтов, на хранителей сберегшихся традиций, на добросовестных носителей ценностных установок, на достойных почитания титанов духа. Или что к их слову глухи. Последнее достаточно противоречивое творение Лины Костенко стало безусловным бестселлером. Ее творческий вечер в Харькове (месте, вроде бы идейно враждебном) собрал небывалый аншлаг. Но когда Юлия Тимошенко обмолвилась о возможном появлении во главе списка объединенной оппозиции «человеке уровня Лины Костенко», это вызвало недоумение у одних, уныние у других и отторжение у третьих. Возможно, часть общества готова видеть в подобных людях арбитров, но не игроков. И, наверное, это справедливо и закономерно.
Откуда взяться новым героям? Из мира реальной политики? Мира просроченных идеологий и скоропортящихся политических продуктов, в которых зачастую нет ничего, кроме политтехнологического ГМО? Или будущий спаситель вынырнет из глубин онлайна, выпутается из сети Инета?
Лично я готов поверить, что там способна появиться некая осязаемая альтернатива. Но возникновение этой альтернативы я связываю не с инспирированной социальными сетями революцией. И не с выталкиванием на поверхность новых кумиров.
Отечественный восторг по поводу роли Twitter и Facebook в «арабской весне» и московского «снежного бунта» объясним. И опасен. Социальная сеть может собрать людей. Но не может создать за них вероучение. Нет такой программы. Социальная сеть может возбудить протест. Но ломать, не зная, что собираешься строить, — опасно.
Сетевая социализация может и должна оказаться пользительной для страны и губительной для режима. Не только потому, что Интернет — естественное внецензурное пространство. Не только потому, что формирование онлайновых племен — доступная, востребованная и эффективная форма самоорганизации неравнодушных. Но и потому, что кружева этой сети плетут люди, относящиеся к наиболее энергичной, динамичной, мобильной части общества.
На мой взгляд, самая большая ошибка, которую могут допустить интернет-активисты, заблуждение отождествить себя со всей страной. Страна — больше, сложнее и скучнее. Но они могут и должны помочь обществу понять, какой мы хотим видеть свою страну. Какой мы ее не хотим видеть, и так понятно.
Зарождающаяся интернет-политика не способна заменить реальную политику. Но она, вполне возможно, способна исправить ошибку, которую с завидным упорством допускали наши на протяжении двух десятилетий, отказываясь обсуждать, что мы строим. Острые вопросы (способные, по их мнению, рассорить население) не допускались в партийные программы, предвыборные выступления, нормативные акты. Противоречия копились, консервировались. Сегодня они напоминают груду неутилизированных боеприпасов, переживших срок годности и готовых взорваться в любой момент.
Любая сложность политиками всех мастей всегда «выносилась за скобки». Сегодня за скобками остались они. В скобках — страна, не способная жить так. И не знающая, как жить иначе.
Какую проблему ни назови — политик зашикает, замашет руками: ты что, это нельзя трогать, будет война. А, по-моему, война скорее возникнет, если не трогать. Возможно, мое мнение и является ошибкой. Но, по-моему, не обращать на это внимание — куда большая ошибка. Слава Богу, я не политик.
Кстати, политик Коштуница, кажется, в 2000-м, честно заметил, что сербский народ должен как можно быстрее определиться, какую цену он должен заплатить за достойное место в мире. На что он готов согласиться, чем действительно дорожит, какие моральные, идеологические, внутри- и внешнеполитчиеские ценности разделяет и защищает. Какие ошибки готов признать. Если не ошибаюсь, сербский лидер говорил тогда, что особенности мироустройства не избавляют сербов от необходимости разобраться, что они, сербы, представлют из себя. И жалел, что они не сделали этого раньше, до бессмысленных жестоких войн. Позавчера Сербия получила статус страны-кандидата ЕС.
Интернет и социальные сети, в частности, должны стать не штабом по подготовке бессмысленного бунта, не перинатальным центром по взращиванию будущего спасителя, не творческой лабораторией по созданию флеш-мобов. А площадкой для продуктивных, стратегических дискуссий. Это может придать эффектности эффективности, идеализму — прагматизма, виртуальности — реальности. Поможет избавиться от иллюзий. Понять, в чем мы «продвинутые» и не очень, расходимся. А если расходимся — то как и когда.
Мне отчего-то кажется, что мы живем в то время, когда коллективный разум способен заменить политическую волю одиночки. Когда учение взращивает пастыря. Имя которого не так уж и важно, если учение верно.
В конце концов, если веровать, то во что-то, а не в кого-то. А если жить, то надо знать, во имя чего-то. И надо знать, за что воевать. Или сидеть.
Тем более что сроки в нашей декоративной стране дают реальные.
