Профессор Преображенский сидел на нарах и с тоской рассматривал толстые прутья решетки. Дежурный охранник в коридоре громко ругался в мобильник, и профессор брезгливо ежился, услышав очередное матерное слово.
Вдруг старый засов громко заскрежетал и дверь камеры открылась.
- Заходи, – послышался грозный голос конвоира. В камеру, опустив голову, вошел доктор Борменталь.
- А вас за что? – грустно спросил профессор.
Борменталь молча достал из-за пазухи газету и протянул ее профессору.
- Так-с, посмотрим, – профессор прищурился и пробежался по заголовкам, – Позволил себе презрительный взгляд на изображение лидера в присутствии свидетелей. Да-с, голубчик…
- Зинка донесла, – угрюмо сказал Борменталь.
- Может и Зинка, может и нет… Вы же прекрасно понимаете, за что мы сидим, – профессор Преображенский сложил газету и предусмотрительно сунул ее под грязный матрац.
- Вот об этом я давно хотел с вами поговорить. Можно присесть?
Профессор подвинулся и жестом указал на освободившееся место.
- Спасибо, – доктор Борменталь сел, – Профессор, вам что, собаки мало было?
Профессор вздохнул и виновато развел руками.
- Нет, ну вы вспомните, – настаивал Борменталь, – Каких трудов нам стоило усмирить Шарикова, сколько нервов он нам потрепал. И, заметьте, – это была собака. Умнейшее, добрейшее, ласковое животное.
Профессор снова вздохнул и вроде бы даже немного осунулся.
- Но вы решили повторить эксперимент. Зачем? Зачем вам понадобилось убеждать ученное сообщество, что эксперимент можно воспроизвести на других видах животных?
Профессор еще раз вздохнул и густо покраснел.
- И ладно бы выбрали разумное животное. Примата в конце-концов. Но опарыш?..
- Мне как раз привезли, для медицинских целей… – виновато сказал профессор.
- Ну и чего было в него клетки гипофиза совать-то? – строго спросил Борменталь.
- Не удержался, – ответил профессор, не поднимая головы, – Ведь согласитесь, одно дело млекопитающий, и совсем другое – личинка насекомого. С точки зрения…
- Вот ваша точка зрения, – перебил профессора Борменталь, – Дайте газету.
Профессор послушно достал газету и протянул ее доктору. Тот развернул первую полосу и ткнул ладонью в лицо, занимавшее пол-страницы. "Лидер посетил ежегодный праздник урожая” – красовался заголовок над фотографией.
- Кто бы мог подумать, – грустно сказал профессор, – у них же совершенно нет мозгов, нет речевого аппарата…
- И что? – Борменталь со злостью скомкал газету и зашвырнул ее в дальний угол, – За него, тем не менее, больше 30% умудрилось проголосовать. А Шариков, заметьте, выше мелкого чиновника не поднимался. И Швондеру постоянно прислуживал, повинуясь собачьему стадному инстинкту.
- Да, золотое было время, – вздохнул профессор, – А мы, любезный доктор, считали его разрухой…
- А что есть разруха, профессор? – доктор пожал плечами, – Я решительно не понимаю. Ведь то, что вчера казалось разрухой, сегодня кажется идеальным порядком.
- Я тоже ничего не понимаю, коллега… – вздохнул профессор, – Вот, смотрите…
Он медленно поднялся и усталой походкой пошел в дальний угол камеры. Поднял газету, бережно ее разгладил и вернулся обратно.
- Обратите внимание, – профессор Преображенский указал на небольшую заметку внизу, – У лидера снова 30%. Как лично вы это можете объяснить?
- Купили, данные неверны, – горячо ответил Борменталь.
- А я, знаете ли, верю, – профессор бережно сложил газету и сунул ее назад под матрац, – Верю, что результат нашего эксперимента гораздо ближе и понятнее людям, чем мы с вами и нашими заумными беседами, или даже Шариков с его продолжительной попыткой осмыслить свое место в жизни. А газетку, кстати, выбрасывать не советую. Бумага тут в цене, – он многозначительно кивнул в сторону толчка.
- Простите, не подумал, – Борменталь вдруг утратил свой запал и теперь выглядел измученным и усталым, – Я же в первый раз…
- Ничего, привыкнете, голубчик, – профессор ободряюще похлопал его по плечу, – Ведь, судя по сообщению в вашей газете, вы тут надолго…
За окном шел снег, неспешно укрывая белыми хлопьями огромный памятник лидеру, который стоял прямо напротив тюрьмы. Под памятником лежали букеты с живыми цветами, которые туда клали случайные прохожие. Прохожие, чья жизнь протекала в равномерной стабильности, которой завидовали соседи, уставшие от мелких сотрясений чужеродной и непонятной им до конца демократии.
