Полторы сотни украинских военных до сих пор находятся в плену у сепаратистов «ДНР» и «ЛНР». Жёны и матери почти тысячи без вести пропавших солдат не знают, увидят ли когда-нибудь своих мужей и сыновей. Фокус пообщался с тремя семьями, истории которых уже закончились счастливым возвращением или всё ещё подвешены в воздухе.
Центральная площадь Нововолынска. В полдесятого утра здесь уже людно: бабушка с внучкой в коляске кормят голубей, несколько пар пьют кофе на парапетах, пенсионеры топчутся возле административного здания. Визжа неисправными тормозами, к площади подъезжает грязно-голубая «Славута», оборудованная мощными колонками. Из машины вываливаются четверо парней. «Алкоголь доставать?» — кричит один из них. «Зачем спрашиваешь?» — отзывается второй. Чуть не падая, они бредут по площади и поют: «Ой, смереко, розкажи мені, смереко, чом ти так ростеш далеко, чарівна моя смереко?» В пакете звенят бутылки.
— Четыре месяца я провёл в плену, до этого был на войне. А когда вернулся домой, понял, что ничего не изменилось. Люди так же ходят в кафе и рестораны, пьют, танцуют, веселятся. Я долго не мог с этим смириться. Сейчас уже привык, — говорит бывший командир зенитно-ракетного дивизиона 51-й отдельной механизированной бригады ВСУ Александр Кондысюк.
С Александром и его женой Людмилой еду к ним домой. Александр не из тех людей, в разговоре с которыми сложно вставить слово. Первую часть дороги молчим, затем он сдержанно отвечает на вопросы. Говорит, что после возвращения работает в военкомате. Он бы и хотел вернуться на войну, но после плена командовать дивизионом ему уже не разрешат — подозревают в связях с сепаратистами. Да и жена против.
По данным СБУ, на территориях, контролируемых «ДНР» и «ЛНР», сейчас находятся в плену 155 человек. Это и военные, и гражданские, в том числе волонтёры и журналисты. В списке пропавших без вести 804 человека.
По словам волонтёра Натальи Бояриной, которая занимается поиском пленных, в подвалах Донецкой и Луганской областей остались только украинские офицеры, «спецы», как она их называет.
— Конечно, «та» сторона не хочет обменивать наших офицеров на простых солдат. А для того, чтобы мы могли выставить на обмен их офицеров, их должны амнистировать. СБУ перекладывает это на ГПУ, а ГПУ — на СБУ. Этот спор мог бы решить президент, но до него сложно достучаться. В этом и состоит главная проблема, — рассказывает Боярина.
Родился заново
В случае с пленными и пропавшими без вести формула Льва Толстого срабатывает наоборот. Все несчастливые истории похожи одна на другую, а вот счастливая у каждого своя.
Александр и Людмила Кондысюк живут в небольшой квартире на окраине Нововолынска. Вместе с тремя детьми. О них Александр рассказывает ещё в машине. Потом, спустя два часа, когда он уйдёт на работу, а мы с Людмилой останемся наедине, она скажет, что на самом деле рада тому, что четыре месяца ждала мужа из плена. Они изменили её жизнь. Помирили с сестрой, с которой они не общались несколько лет, и с родителями мужа, которые сначала не приняли Людмилу. Она старше их сына, и у неё есть ребёнок от первого брака. Во втором, с Александром, она родила ещё двоих.
— Как я провожала его на войну? Я же знала, что он военный. Знала, за кого выходила замуж. И если так нужно, что я могла сделать? — говорит Людмила, маленькая блондинка, о которой никогда не подумаешь, что она может выдержать всё.
Александр уехал в марте 2014 года, всё время звонил, а перед Иловайском, как и большинство тех, кто туда ехал, ничего не сказал ни жене, ни родителям.
Его взяли в плен 26 августа. Их бригаду окружили российские танки, и начался миномётный обстрел. Александр показал своим ребятам, как можно уйти через лес, а сам остался. Он был в паре с другом, с которым в Нововолынске жил в одном подъезде, — майором Алексеем Шепелюком. Они лежали в поле рядом, прикрываясь от обстрела, и Шепелюка разорвало на месте.
— Если бы я лёг с другой стороны от него, как сначала и хотел, меня тоже не было бы в живых, — говорит Александр и смотрит исподлобья.
Потом была суматоха, наши и российские солдаты бегали по полю, и кто-то из дивизии Кондысюка увидел, как он лежит ничком на поле, весь в крови и кишках. Так на сайте Минобороны и в новостях появилась информация о том, что Кондысюк погиб. Людмила не читала интернет и не смотрела новости.
Через несколько дней к ней домой пришли отец и брат Александра. Их лица были белыми, они ничего не говорили, только судорожно мотали головами из стороны в сторону. Людмила поняла: они хотят сказать, что Александра нет в живых.
— Я просто упала на пол и начала рыдать. Не помню, что было дальше. Я не могла спать, не могла есть. Никогда раньше не считала себя религиозной, но у нас дома стояли иконы. Я поставила их перед собой и молилась почти всю ночь.
Несколько дней семья и друзья Александра были уверены, что он погиб. Но когда с поля, где его дивизию застал обстрел, вывезли все тела и провели экспертизы ДНК, стало понятно, что тело Александра не нашли.
— Я ухватилась за эту надежду. Говорила его родителям: «Он жив. Раз тело не нашли, значит, он жив. И он же обещал мне вернуться». Не выпускала из рук телефон — боялась, что кто-то позвонит и скажет, что всё-таки нашли тело. В те дни телефон разрывался от звонков родственников и знакомых. Я говорила им: «Не звоните. Не нужно мне соболезновать. Я знаю, что он жив».
Все два часа, которые мы разговариваем с Кондысюками, с нами их младший сын, Рома. Роме полтора года, и когда Александр уходил на войну, его только успели окрестить. Александр то разворачивает Роме конфету, то играет с ним, то берёт на руки. Он сам говорит, что до плена не был таким. Приходил с работы, ужинал и ложился на диван. В плену ему помогли продержаться как раз мысли о семье. Он мечтал повезти детей в парк аттракционов во Владимир-Волынский, а ещё — приготовить на Рождество утку с яблоками по рецепту, который нашёл в старом журнале во время плена. Детей в парк он отвёз уже на следующий день после возвращения, а вырванную страницу с рецептом привёз домой и сам приготовил утку.
Абонент недоступен
— Утром того дня, когда Паша пропал, я проснулась от звона. Встала и увидела, что упал его портрет, который всегда стоял в раме в серванте. Я поняла, что с ним что-то случилось.
Валентина Богайчук рассказывает мне историю поисков своего сына в придорожном кафе в селе Голобы Волынской области. Она то и дело вытирает слёзы, но быстро берёт себя в руки.
Её сын, Павел Богайчук, тоже служил в 51-й бригаде и тоже пропал под Иловайском. Валентина живёт в соседнем с Голобами, совсем маленьком селе Дарьевка. Павел — единственный, кого мобилизовали оттуда. Теперь он считается без вести пропавшим.
— Были ещё два парня, которым пришли повестки. Одного не взяли по состоянию здоровья, а второго — я не знаю почему. Я не гневлю Бога вопросами: «Почему именно мой сын?» Это неважно. Важно только одно: чтобы он нашёлся, — говорит Валентина и снова вытирает слёзы.
Павла мобилизовали в апреле 2014-го. Говорили, что везут на переподготовку на полигон, но уже через несколько недель отправили в зону АТО
Павла мобилизовали в апреле 2014-го. Говорили, что везут на переподготовку на полигон, но уже через несколько недель отправили в зону АТО. В военкомат во Владимир-Волынский его отвёз на своей машине глава сельсовета. Тогда, у ворот своего дома, Валентина видела сына в последний раз. Дала на прощание серебряный крестик, поцеловала и отпустила, думая, что он вернётся через полтора месяца.
Паша звонил маме два раза в день. Подробно рассказывал, где он и чем занимается. А за две недели до Иловайска вдруг стал скрытным.
— Говорил: «Мама, зачем тебе знать, куда мы поедем? Ты всё равно в этом Донбассе ничего не знаешь, не забивай себе голову». Я пыталась спросить, не отправляют ли их на боевое задание, а он отвечал односложно: «Со мной всё нормально. Пора бежать». Так продолжалось до того утра, когда разбился его портрет, а мать впервые услышала в трубке холодное: «Абонент находится вне зоны доступа сети».
Попал на своих
Екатерина Наумова не отправляла сына на войну и поэтому никогда не думала, что будет произносить слова «пропал без вести». Они жили в Лисичанске, и в июле прошлого года, когда обстрелы усилились, решили отвезти бабушку в Харьков. Саша уехал и должен был связаться с мамой, когда проедет блокпосты сепаратистов и окажется на украинской территории. Он позвонил, сказал, что уже проехал первый пост Нацгвардии и у него всё хорошо.
— А через 20 минут мне позвонил с его номера незнакомый человек и сказал: «Ваш сын задерживается». Оказалось, что на втором блокпосту Нацгвардии Сашу остановили случайно оказавшиеся в этом месте айдаровцы. Они назвали его сепаратистом, бабушку вытолкали из машины, а Сашу на его же авто увезли на свою базу в Старобельск.
Екатерина приехала на тот блокпост, встретилась с айдаровцами, и те пообещали отдать сына через несколько дней. В назначенный день её сына на базе не оказалось. Наумовой сказали, что его уже отпустили. Но домой Саша так и не вернулся.
В активном поиске
Людмила Кондысюк развернула операцию по поискам своего мужа после того, как кто-то из знакомых увидел его по телевизору на параде пленных в Донецке. Она не была уверена, что человек на видео — Александр. Он сильно похудел, и на ногах у него были не белые немецкие берцы, в которых он уходил служить, а обычные туфли.
— Берцы сепаратисты отобрали почти сразу. Сказали: «Это ж Америка вас ими снабжает» и забрали. Два дня нас держали на том же поле, где «взяли». Раненых перебинтовали и тоже оставили здесь. А тяжелораненых, по-моему, так и оставили умирать, — вспоминает Александр.
Эти два дня он не знал, что семья считает его погибшим. Ел арбузы и сырую кукурузу — единственное, что было в поле, и не думал ни о чём, кроме того, что происходит в эту минуту.
Потом его и других пленных отвезли в Россию, и уже оттуда — в здание донецкого СБУ. Пленные жили в подвале, спали на металлических полках, а вместо матрацев использовали картон — и то, если повезёт. Их водили на допросы, на которых изо дня в день, из месяца в месяц спрашивали одно и то же: «Видели ли вы, что в Киеве проводят учения американские солдаты?», «Как вы относитесь к тому, что произошло с Крымом?», «Что знаете о военной помощи Америки Украине?».
— На допросах, которые проводили сепаратисты, нас били и унижали. А вот российские спецслужбы действовали тоньше. Обращались как с людьми. Предлагали сигареты и орешки, — вспоминает Александр.
Людмила говорит, что до сих пор не знает всего, что происходило с мужем в плену. Знает, что одного из его сослуживцев били так сильно, что он не мог ходить, и с допросов его забирали на носилках, что к пленным приходил батюшка, который воюет в одном из батальонов сепаратистов. Он был то пьяный, то обкуренный, матерился и предлагал всем исповедоваться. А когда кто-то сказал ему, что не будет, батюшка сломал о его голову деревянный крест. Она не спрашивает мужа о том, что ему пришлось пережить, а сам он может рассказать хоть что-то, только когда немного выпьет с друзьями.
Сразу после видео с парада пленных Людмила бросилась писать заявления куда только можно — в СБУ, ГПУ, милицию, международные правозащитные организации, связалась с волонтёрами и «Офицерским корпусом» переговорщика Владимира Рубана.
— Я решила, что должна постоянно что-то делать, чтобы Саша вернулся. Каждый мой день начинался с обзвона госструктур и волонтёров. В СБУ и ГПУ мне отвечали одно и то же: «Мы приняли запрос, ищем вашего мужа», — говорит Людмила.
Она знала, что пленным дают возможность позвонить домой, и ждала звонка от Александра. Он позвонил только в первых числах сентября, и первое, что сказал: «Я же обещал тебе, что вернусь». Из того разговора Людмила мало что помнит. Она поняла только одно: он жив.
Валентина Богайчук и Екатерина Наумова пока не дождались ни звонков от сыновей, ни подтверждения того, что их уже нет в живых. Они тоже писали запросы во все инстанции и тоже получали отписки. Волонтёры, которые эксгумировали тела похороненных в братских могилах под Иловайском и отдавали биоматериалы на экспертизу ДНК, сказали Валентине, что тела не нашли. Наумовой никто не сказал даже этого. По ложным следам, на которые наводили её телефонные мошенники, она сама ездила на поиски сына к сепаратистам — в Попасную, Рубежное и Первомайск. Каждый раз к ней выходили местные полевые командиры и говорили, что её сына у них нет.
— Звонили по ночам и предлагали привезти Сашу за выкуп. Один раз даже говорили, что они от Рубана и что для возвращения сына нужно 10 тысяч долларов. Я перезвонила в «Офицерский корпус», и там сказали, что пленных за деньги никто не возвращает, что всё это мошенники. Однажды такие аферисты даже обещали вернуть Сашу за три тысячи литров дизтоплива.
Валентине тоже звонили аферисты и предлагали информацию о местонахождении её сына в обмен на деньги. Она каждый раз проверяла их слова через волонтёров, и каждый раз они оказывались обманом. Богайчук говорит, что и поехала бы в непризнанные республики, чтобы найти сына, но не знает, где искать.
— Мне присылали фотографию крестика, который нашли на погибшем солдате. Но это не крестик Паши. Присылали фото татуировок погибших. Но ни одна из них не похожа на его. У него на руке — группа крови. Его ДНК не совпадает с ДНК погибших. Это даёт надежду. Мне говорили, что часть пленных увезли в Россию, а часть работает в шахтах в Донбассе. Может, и мой Паша там. А может, ему удалось сбежать, и он прячется. А может... Я готова ко всему.
Когда Валентина уже обзвонила все ведомства, пообщалась со всеми волонтёрами и связалась даже с Международным Красным Крестом, её поле деятельности сузилось до ожидания. Чтобы делать хоть что-то, она ищет сослуживцев Паши, тех, кто видел его последним.
— Я разговаривала с парнем, который видел сына за десять минут до обстрела, после которого он пропал. Паша и его друг ехали на танке, чумазые от грязи, и улыбались. Друга этого уже нет в живых — тело нашли. А вот ещё один его друг сам связался со мной и сказал, что Паша звонил ему 7 сентября прошлого года, через десять дней после исчезновения, и сказал буквально пару слов — что с ним всё хорошо, но говорить он не может. Я спросила, почему же он не позвонил мне, а этот парень ответил, что, возможно, Паша не хочет, чтобы мне угрожала опасность — все телефоны прослушиваются.
В прошлом октябре Людмила Кондысюк оставила детей, включая грудного Рому, родственникам, сцедила молоко и поехала в Киев на пикет жён и матерей пленных под Администрацию президента. Женщины стояли на холоде и ветру весь день, пока к ним не вышел чиновник и не забрал их требования. Результатов эта поездка не принесла.
Людмила даже общалась с сепаратистами — через волонтёров и лично. Говорит, что умоляла «уполномоченную по правам человека ДНР» Дарью Морозову отпустить её мужа. Давила на жалость, обещала ходить и ставить свечку за её здоровье в церкви.
Открытый финал
В отчаяние Людмила впала перед Новым годом. Смотрела по телевизору праздничную рекламу, видела, как на площади украсили ёлку, и думала, что как встретит Новый год без мужа, так его и проведёт.
— Я знала, что я тебя люблю, но не знала, что так сильно. За четыре месяца это поняла, — говорит Людмила, неожиданно обращаясь к Александру.
В те дни женщина решила, что остаётся только одно: самой ехать в Донецк. Но в самый канун Нового года, 26 декабря, его отпустили. Она не знала о предстоящем обмене, но если бы и знала, уже не поверила бы в него. Неожиданно ей позвонил сам Саша и сказал, что он на свободе и сейчас едет в Киев, а потом домой.
— Автобус с Сашей и его сослуживцами должен был приехать во Владимир поздно ночью. Я убрала, вспомнила, что он любит мясо, и решила приготовить его. Но как? В плену он четыре месяца ел только кашу на воде, и то с перебоями, ему же нельзя сразу давать тяжёлую пищу. Я потушила мясо и подумала: «Что ж я такая страшная к нему поеду?» Заплела косу, сделала на лице «боевой раскрас», надела платье. Было очень холодно, но я не надела шапку.
Пока мы разговариваем, Людмила как будто переживает все события заново. Она плачет, когда говорит об известии о гибели мужа, её взгляд становится стеклянным, когда она вспоминает о своих поисках, а теперь, рассказывая об их встрече, она кажется абсолютно счастливой.
Александр признаётся, что даже подъезжая к дому, не верил, что всё закончилось. Боялся проснуться. Ещё неделю двери их дома почти не закрывались — все приходили поздравить его с возвращением. «Очереди были, как в мавзолей», — подумав, находит подходящую метафору Кондысюк. Людмила пережила такое столпотворение у себя дома уже во второй раз. Первый был четыре месяца назад, когда все думали, что Саша погиб.
У Валентины Богайчук и Екатерины Наумовой пока вместо хеппи-энда открытый финал, а вместо поздравлений от знакомых и объятий с сыновьями — только надежда. Валентина почти каждую ночь встречается с сыном во сне, а Екатерина не перестаёт искать.
— На днях мне снилось, что я открываю дверь, а там он. В брюках от костюма и белой рубашке в клеточку. Смотрит на меня и говорит: «Мама, ты что, не верила, что я вернусь? Война закончилась, и я пришёл домой», — у Валентины снова в глазах слезы. Она говорит, что будет ждать сына столько, сколько ей осталось жить.
Екатерина Наумова знает имена тех, кто в прошлом августе похитил её сына. Сейчас она ищет адвоката, который поможет прижать их к стенке и узнать, куда они дели Сашу. Недавно по интернету с ней связалась внучка слепой целительницы из Сибири. Она сказала, что Саша жив и обязательно найдётся. Нужно только не прекращать поиски.
