Снайпер — одна из элитных армейских профессий, покрытая флером военной романтики и боевыми байками. Но мало кто знает, что снайпер — это тяжелая работа для людей физически и психологически сверхстойких: подготовка к боевому выходу за несколько суток; десятки часов сосредоточенного наблюдения за целью в недвижимой позе в жару, лютый холод, дождь или снег; вода — через трубочку из резервуара снайперского наплечника; пища — кусок шоколада; для физиологических нужд — специальные приспособления… Иногда ради одного-единственного выстрела снайпер находится на огневой позиции по несколько суток почти без сна, в постоянной боевой готовности. Но, несмотря на всю сложность, особого мастерства в снайперском деле достигают представительницы слабого пола. Так что — слабого ли?
Знакомьтесь: Юлия Матвиенко — женщина-снайпер, позывной «Белка». Она героиня проекта «Невидимый батальон», реализуемого общественной организацией «Институт гендерных программ» при поддержке агентства США по международному развитию через проект USAID «У-Медиа», воплощаемый Интерньюс Нетворк. Цель проекта «Невидимый батальон» — исследовать и сделать достоянием гласности специфику участия женщин в боевых действиях во время АТО, изучить особенности их адаптации к мирной среде после демобилизации, а также осветить результаты своих исследований, чтобы «Невидимый батальон» наконец стал видимым. Ведь присутствие женщин на войне — тема для руководящего состава ВСУ весьма неудобная, поскольку до гендерного равенства в украинской армии ой как далеко.
— Юлия, расскажите, пожалуйста, почему вы решили принять участие в проекте «Невидимый батальон»?
—Когда я пришла в Вооруженные силы Украины, в учебке нас учили упражняться с автоматами, мы сдавали нормативы, бегали, ползали, рыли окопы, преодолевали полосу препятствий. С нас, девушек, требовали больше, чем с мужчин. И это правильно, ведь это для нашей же безопасности. Мы очень старались. Но потом оказалось, что женщины не имели права занимать должность снайпера, поэтому числились как санитарные инструкторы, водители-механики, швеи, поварихи. Переживали: если с нами что-то случится во время боевых действий, у комбата будут проблемы. Ну разве может швея или санинструктор получить ранение на оккупированной территории, разве может повариха пропасть ни с того ни с сего бесследно? Но все же воевали. Потом случилось так, что нас пригласили в администрацию президента на вручение государственной награды — ордена «За мужество». После церемонии, во время разговора с начальником Генштаба, женщины, там присутствовавшие, рассказали о ситуации с женскими и неженскими должностями в ВСУ. Оказалось, что в Минобороны над этим вопросом уже работают. И действительно, через несколько месяцев меня пригласили в Генштаб, где правозащитники, депутаты, генералы и волонтеры обсуждали именно этот вопрос. И приказ насчет гендерного равенства в ВСУ тогда подписали. Сейчас девушки могут быть не только швеями, поварихами, связистками или медиками, но и снайперами и корректировщиками. На том же мероприятии в Генштабе я узнала о проекте «Невидимый батальон», познакомилась с его руководителями. Тогда и решила принять в нем участие, ведь это важно, это все ради нас, женщин, которых будто и нет на войне.
— С чего для вас началась война?
—Не могу сказать точно. Наверное, это было в несколько этапов. Первый — это Майдан, когда людей забивали до смерти в Мариинском парке. Потом — расстрелы на Грушевского, где в людей стреляли, как на сафари. Это было ужасно. Мир перевернулся! Украинских людей уничтожали те, кто должен был их защищать. В то время я была дома, с детьми, и лишь они меня удержали, чтобы не поехать в Киев. Я ходила на запорожский Майдан. Его тоже жестоко разогнали, людей били, загоняли по улицам, как скот. Потом был Крым. Там родственники мужа — брат, мама и отец… Когда они звонили и говорили, что наше родное Запорожье — это Россия, мой муж возмущался. Как-то на вопрос отца: «Если я приеду к тебе, ты в меня будешь стрелять?» — ответил: «Да, отец, если ты приедешь с оружием строить здесь Россию, я в тебя буду стрелять». Тот разговор с родными была последний, они остались в Крыму…
Второй этап — когда в Запорожье привезли тело погибшего «Матвея», бойца батальона «Донбасс», которого убили, когда батальон попал в засаду в Карловке. Самооборона о похоронах никому не говорила из-за возможных провокаций. Но от ОГА, где было прощание, прошла информация «Общественного», и очень быстро на площади собралось много народа. Тогда мы пронесли гроб по центру города, и люди вздрогнули от боли и печали. Это поразило, и я очень остро поняла, что надо что-то делать, что это война. Тогда я стала волонтером. Мы собирали помощь по магазинам и супермаркетам, дежурили на складе, куда люди сносили помощь, паковали коробки, грузили их в автомобили. Отправляли помощь в Днепр, где в аэропорту формировали палеты, которые военные сбрасывали с неба заблокированным на передовой ребятам.
Третий этап — август 2014-го… Как-то одна из наших волонтеров позвонила по телефону и попросила срочно найти триста мешков для трупов, потому что уже нигде нет, уже все раскупили. Я тогда была сама дома, и я сорвалась, кричала, как раненое животное. Это был ужас! Триста погибших! И уже мешков нет, так сколько же их погибло! Мальчики, родные, пусть это будет страшный сон! До сих пор не знаю, как я овладела собой. Нам тогда пошили эти мешки. Но в то время я встретилась со знакомым, который забирал из морга тело своего друга, он рассказывал, что ему вынесли два мусорных пакета…
Потом начали плести защитные костюмы «кикиморы». Волонтеров было много, но и работы хватало, мы забывали, когда спали и ели, забывали обо всем…
Четвертый этап — осень 2014 — весна 2015-го. Самооборона пошла на фронт. Мы заботились о 55-й бригаде, 37-м батальоне, подразделениях Нацгвардии. Ребята и их родственники стали для нас родными. Мы ездили на передовую к ним, и возвращаться в мирный город мне было все труднее. Они там, а ты здесь, каждую минуту думаешь, как они… Я поняла, что должна делать еще больше, чтобы эта проклятая война кончилась. Поэтому решила, что буду оберегать ребят на передовой. А это и есть работа снайпера.
— Как отреагировали родные?
—Когда я начала ездить на передовую и редко бывать дома, я просила у детей прощения… На что дочь, ей тогда было девять лет, сказала: «Мам, ты делаешь очень нужное дело, ты помогаешь людям!» Сыну, когда началась война, было семь. Он гордится тем, что отец и мама защищают Украину. Но грустит. Сейчас дети живут с моей мамой. Молятся, ждут и очень радуются, когда мы с мужем приезжаем домой. Мама у меня очень героическая женщина. Она болеет, ей трудно, но держится. Мой отчим тоже держится. Кстати, он российский полковник в отставке, в свое время в соцсетях довел себя до инсульта, убеждая бывших коллег, что его, россиянина, никто в Украине не обижает.
— Позывной «Белка» — это потому что рыженькая?
— Сначала позывной был «Рыжая», его придумал наш начштаба. Но пришел комбат и сказал, что я принадлежу к рыжим и пушистым, поэтому «Белка». Так и осталось, как комбат сказал. Он для нас был отцом — большой, надежный, свой. Когда шла в батальон, знала: что бы ни случилось с нами, он по минному полю за нами приползет и вытащит, следует это по уставу или нет.
— Что вас поразило на передовой в первые часы, когда туда прибыли?
—Это было осенью 2014-го, когда приехала как волонтер в 37-й батальон. Было поздно, и пришлось остаться у ребят ночевать. Это была Новобахмутовка. Там с места дислокации очень широкий вид открывается. А ночью работала артиллерия, «Грады». Авдеевка, аэропорт, Горловка — на горизонте все пылало и летало, это был ад. Мне тогда показали яму, сказали: «Услышишь команду «Нора!» — у тебя есть четыре секунды, чтобы туда прыгнуть». На меня надели броник, каску… Проснулись где-то в 6:00 от залпов «Града», будто он возле нас работает. Тогда узнала, если хорошо слышать «Град» — это хорошо, свои, а если где-то далеко, то по нам… Тогда, вернувшись в Запорожье, хотела кричать людям на улицах: «Люди! Там война!» Сдерживалась. Понимала, что не услышат, ведь чтобы осознать, надо увидеть. Но это хорошо, что они не видят. И не видят наши дети. Поэтому мы должны войну сюда и близко не подпускать… Всеми силами.
— Юля, как вы чувствуете себя в мужском коллективе?
—Для меня давно нет разницы между мужским и женским коллективами. С девушками-волонтерами чувствовала себя прекрасно, и в коллективе ребят-солдат, командиров — тоже. Ребята — это мои братья, которые должны вернуться домой живыми. А я с ними, чтобы хоть чем-то им в этом помочь. Когда иду в разведку — это для того, чтобы пехота, сидящая в окопе, была в безопасности. Уничтожение сил противника тоже бережет наших ребят. Я знаю, что этих ребят в глаза никогда не увижу, но они мне родные. Очень переживаю, когда что-то случается, но собираю себя в кулак и делаю свою работу.
— Вы на войне в любое время рискуете жизнью. Страшно?
—Страшно… Меня очень выручает то, что у меня запоздалая реакция на стресс. То есть когда уже все кончилось, все в безопасности, у меня начинают трястись руки и колени. Это выход адреналина. Поэтому, когда мне нужна ясная голова, она у меня есть. А что потом — это уже неважно. Это можно пережить.
— Что помогает преодолевать страх?
—Всем страшно… Когда страха нет, исчезает осторожность, появляется большая вероятность того, что погибнешь или подвергнешь опасности товарищей. Но нельзя, чтобы страх мешал. Чтобы не давать ему волю, мы еще в учебке придумали способ: в самой трудной ситуации… петь песенку. Это действительно помогает. Когда нет сил ползти, когда замерзаешь, лежа на морозе, и надо прекратить дрожь от холода, когда по тебе стреляют, а ты не можешь даже голову поднять, тихонечко под нос напеваешь. Моя песенка — «Била мене мати березовим прутом, щоб я не стояла з молодим рекрутом». Была ситуация, когда по мне стреляли, и ребята уже думали, что меня нет. А потом услышали, как я тихонько себе пою, и поняли, что со мной все хорошо.
— Юля, вы очень красивая. На войне принаряжаетесь? Или не до этого?
—Не считаю себя красивой. И в окопах даже не думаю об этом. Когда-то, еще осенью 2015-го, мы каждую ночь делали засады, а утром возвращались в блиндаж отсыпаться. Мне позвонила очень хорошая девочка из Запорожья, хотела помочь нам, девушкам, предлагала выслать какие-то маски, приехать и сделать маникюр. Я тогда так и не смогла ей объяснить, что мы живем в яме, что всю ночь пролежали на кладбище, что ногтей у нас нет, чтобы их не повырывать, и что мы уже две недели не мылись, из гигиенических процедур — только влажные салфетки. Но так не всегда. Мы научились организовать себе быт в любом поле. Красили волосы с помощью зубной щетки и вилки. Ребята над нами посмеивались, своим женам по телефону рассказывали, что не стоит ходить к парикмахерам, можно красоту навести щеткой и вилкой. А еще на передовой ребята зимой баню мастерят, летом — душ. Но о красоте здесь не думаешь, не нужно это.
— А как насчет мужского внимания на передовой? Ведь ребята по полгода без женщин…
—Никто и никогда глупых мыслей в голову не пускает. Это лишнее. Каждого ждут дома, каждый должен вернуться к своей семье. Да, за девушками других профессий иногда ухаживают, за нами — нет, уважают. У нас всегда при себе оружие. Но, знаете, все же стараемся не очень показывать, что мы женщины. Когда я жила с ребятами на взводном опорном пункте, больше всего боялась идти в полевой душ. Старалась мыться очень быстро, ведь если начнется обстрел, у тебя два варианта: то ли прыгать голой в окоп, то ли погибнуть в этом душе, пока оденешься. Ну, и еще ранения боюсь — как тебя ребята будут раздевать...
— И что, ни разу никто не ухаживал?
—Были ситуации, когда ребята объяснялись, но я не обращаю внимания. А то еще и по голове могу дать, чтобы на место встала. Потому что есть мирная жизнь, там надо любить. Там есть девушки, которые в платьях, которые хорошо пахнут, которые не кричат по ночам и не воюют во сне... Мой муж это знает, и даже не ревнует. На войне мой пол — солдат.
— Юля, муж воюет вместе с вами? Как относится к тому, что у вас такая непростая работа на передовой?
—Нет, не вместе, у него более технический профиль, он связист. Недавно он подписал контракт, а я перевелась в их подразделение. Но даже теперь мы встречаемся только на базе или в отпуске. Что касается моей профессии, наверное, лучше он сам ответил бы, но, думаю, что, зная меня 15 лет, муж понимает: я не могу быть в стороне от этой войны. Да, у нас разные профессии, но на территории боевых действий все рискуют.
— Если бы вы услышали весть, что война окончилась, что в первую очередь сделали бы?
—Хочу ее услышать где-то на российско-украинской границе в довоенных пределах. Потом, когда увижу бетонную стену и заминированные от «братьев»поля, поеду куда-нибудь, где нет людей, и буду реветь. Тогда уже будет можно. За всех, за все... За то, во что нас превратили; за то, что нам пришлось пережить; за то, что жива. Поеду к мальчикам на могилы, ко всем, поговорю с ними. Потом вернусь в Донецкую область, буду просить обещанные атошникам 2 га именно там, и буду уговаривать беженцев вернуться домой. Надо, чтобы патриоты вернулись, это хоть и разоренная земля, но наша. Это — Украина.
— Юля, вы еще воюете, так что должна быть некоторая конфиденциальность, и принимать участие в публичных проектах — это определенный риск.
— Да, у меня такая работа, что я должна закрывать лицо, и когда нужно — я его закрываю. Однако, если все время молчать, ничего не изменится в нашей жизни. Впервые я выступила на телевидении как волонтер. Я переживала тогда — прифронтовой город, много сепаров. Но прошло, и благодаря телевидению мы сделали намного больше, чем сделали бы без него. Сейчас то же самое. Молчать, прятаться, бояться — ничего не изменилось бы, и девушки, которые выполняют серьезные боевые задания, до сих пор числились бы швеями и поварихами. Ну хорошо, меня узнают, найдут и убьют — и что? Они сразу победят в войне? Нас таких тысячи. Нет… Не следует молчать. Мы не герои. Мы просто делаем то, что делаем, мы есть. И еще — все будет хорошо! Все будет Украина! Потому что мы действительно этого заслуживаем!
