Конкретные детские судьбы. Украина, 2012 год. Где-то там, в цивилизованном мире, также есть свои трагедии, свои изломанные человеческие судьбы. Наши – страшнее. Потому что многим, большинству можно было бы помочь. Этим шести повезло, их жизнь наладилась. Но почему-то знакомство с историями этих «везунчиков» не радует. Меня – не радует. Потому что знаю: многим тысячам не повезло. В первую очередь, со страной рождения. Мы всё ещё не Европа.
Разбойник
Областной центр. Вполне зажиточная семья. Папа – успешный бизнесмен. Автомобиль, дача, семейный отдых в Турции… но есть и иное, горькое, страшное, неразрешимое: сын – «разбойник». Единственный сын, 11 лет, неуправляемый, непослушный. Разбойником его назвали соседи. Все вокруг знают: довёл учителя до инфаркта. Лидер уличной босоты, где большинство – много старше его. Но именно он лидер.
Водили и к психиатрам. Те утверждают: «Психически здоров, вы плохо воспитываете его!» Воспитывали по разному, уговорами, лаской, битьём, всё – без результата. Однажды в газете прочитали о странном заболевании – синдроме гиперактивности с дефицитом внимания у детей, ещё раз обратились к психиатру. Совсем немолодая дама в белом халате сказала: «Опять вы… ваш сын здоров, его поведение – ваша вина, воспитывайте его правильно!» Объяснилась и по поводу публикации в газете: «Всё глупости, выдумки журналистов, не существует такого заболевания».
Отец позвонил другу – партнёру в Киев, рассказал о своей семейной проблеме, попросил помощи. Тот – дружил с высоким медицинским начальником. Устроили консультацию в Киеве. Дама, возглавлявшая столичную службу, подтвердила мнение областного специалиста: «Здоров. Воспитывайте!» Высокий медицинский начальник устроил ещё одну консультацию, доктор М. уверенно сказал: «Мальчик болен, нуждается в лечении и специальной реабилитации. Его диагноз – синдром гиперактивности с дефицитом внимания. Мальчику нужно и можно помочь!» Нужного медикамента тогда в Украине не было. Помог киевский партнёр – сумел привезти достаточное количество из Германии.
Спустя два или три месяца после начала лечения папа опять был в Киеве, зашёл к доктору М. «Доктор, вы спасли и сына, и всю нашу семью. Спасибо вам сердечное! И в школе, и в доме всё выправилось. Просто чудо какое-то. А я ведь был уверен, что мой сын – подонок…» Медикамент уже есть и в Украине. С перебоями, но есть. Увы, остались серьёзные проблемы. Далеко не все работающие в стране детские психиатры умеют и хотят видеть у детей это заболевание. Так, известный профессор, считающий себя корифеем в детской психиатрической науке, в интервью по телевидению предостерёг зрителей от использования того самого чуда-лекарства, назвав его наркотиком, «детским героином». С должности профессора не сняли, лечебную практику ему не запретили. Это Украина, не Бельгия, не Германия…
И ещё один аспект. Нерешаемый, замалчиваемый. Когда мальчику исполнится 18 лет, диагноз, поставленный доктором, у него снимут. Ибо «не положено». По минздравовско-украинским документам – не положено. Представляете, какая логика: до 18 лет болен, а в 18 лет + 1 день здоров или болен чем-то другим. А как с продолжением лечения, если оно по-прежнему необходимо? Как хотите, так и доставайте, не наши, государства Украина проблемы.
Срок за кражу телефона
Он украл в учительской мобильный телефон. Он единственный – не имел его. Бедная семья, жизнь на картофеле и хлебе. Поймали, плакал. Всё-таки 10 лет. Позднее другу признался, что плакал от того, что телефон пришлось вернуть. Однажды одноклассник дал попробовать бутерброд с дорогой сухой колбасой. Представьте, первый раз в жизни! Очень хотелось ещё раз ощутить этот невероятный вкус, украл палку дорогой колбасы в магазине. Не попробовал, там же и поймали, он не знал о камерах видеонаблюдения. Третья зафиксированная в милиции кража была последней – вытащил из сумки одноклассника «навороченный» мобильный телефон, своего всё ещё не было, ни у него, ни у родителей. Отец одноклассника настоял на возбуждении уголовного дела.
Следствие, суд. Таких мальчиков в наших зонах – 53%, официальная статистика. Прокуратура не знала снисхождения, её представитель настаивал на приговоре с лишением свободы. Мотивы очевидные: систематические правонарушения, на воспитательные меры не реагирует, отец – хронический алкоголик. Повезло с судьёй, молодой женщиной, посмевшей проявить характер. Всё, что могла, смягчила. Мальчик остался на свободе. Судья потом имела жесткий телефонный разговор с районным прокурором, в провинции – не стесняются. У прокурора в те дни была шумная избирательная кампания, он обещал народу ужесточение борьбы с преступностью: «Бандитов – в тюрьмы!»
В школе нашлась, наконец, добрая душа – учитель физкультуры. Сумел смягчить мальчуковую душу, пригласил в дом, к своим двум детям. Попросил изредка помогать выгулять собачку. Увлёк спортом. Совсем недавно я говорил с учителем по телефону, тот радостно сообщил: «Мальчик попросил у меня совета, мечтает учиться, стать учителем физкультуры в школе». Повезло парню, очень повезло. А тем, 53% - не очень.
Мешок
Полиэтиленовый мешок на голове – это наркотик. Дешёвый, самый дешёвый. Мешок, затрудняющий дыхание – гипоксия мозга – кайф. Вот и всё. Он, Миша, начинал с этого. Уходил с урока, прятался за углом школы в кустах и надевал мешок. Позднее старшеклассник научил глотать «колёса». Благо добрые тёти в аптеках продавали таблетки без всяких рецептурных бланков. И – в большом количестве. Экономил на завтраках, деньги давали ежедневно родители. Однажды мама узнала: сын – наркоман! Пошла к детскому психиатру. Пожилая тётечка сказала прямо: «Мы это не лечим. Идите с сыном к наркологу, к «взрослому» наркологу». Там всё оказалось проще, за достаточно приличную взятку сочувствующий дядя поместил Мишу, подростка, в наркологический стационар. Кончилось это лечение для Миши плохо: там, в больнице он сел на ширку, стал инъекционным наркоманом. Такое вот лечение…
Из дому пропадали вещи, Мише всё чаще и чаще нужна было доза. Покупал в соседнем доме, у барыги на третьем этаже. В этом парадном всегда были люди, поднимались, покупали, спускались. Некоторые, особо жаждущие, кололись здесь же, в парадном. Соседи по парадному жаловались участковому милиционеру, требовали, писали и звонили начальнику районного отделения. Потом поняли: их участковый – крышует эту наркоточку. Соседи жаловаться перестали, когда трое неизвестных жестоко избили здесь же в парадном соседку, возглавлявшую акции протестов против такого бизнеса. Семья Миши распалась, отец захотел другой, более спокойной жизни, развёлся с мамой, уехал в Россию на заработки. Бежал от собственного сына. Не писал, не звонил. По-видимому, уехал навсегда. Закончилась и школа, также, по-видимому, навсегда.
Однажды к Мише на улице подошла соседка. Одинокая женщина из дома напротив. Миша в это время был под тяжёлым кайфом, плохо понимал слова соседки. Спустя несколько дней пришла к Мише домой, быстрым взглядом осмотрела комнату и сказала Мишиной маме: «Я – психолог. Долго работала в наркологической системе, Ваш сын – болен. Очень болен. У него депрессия, тяжёлая депрессия. Я говорила с ним на улице не один раз. Он сказал мне страшное: отец ушёл из-за меня, я тоже скоро уйду, из жизни, мне незачем жить, да я и не живу, сам мучаюсь и маму мучаю. Я попробую помочь вашему сыну». Здесь же, в городе, существовал реабилитационный центр. Его организовали и поддерживали бывшие наркоманы и их родители. Почти подпольный, нигде не зарегистрированный центр. Обычный одноэтажный дом на краю города, где юноши и девушки пытались вернуться к обычной, нормальной жизни. Там и работала соседка. Миша согласился стать клиентом этого центра. Он был там самым младшим. И – одним из самых тяжёлых, больных. Дважды срывался, убегал, кололся опять и опять. Дважды соседка-психолог уговорила его вернуться. В третий раз он вернулся сам. Сказал: «Я хочу быть нормальным. Помогите мне!». Ему помогли. Спустя год он вернулся… в юность. Сразу в юность, поскольку позднее детство он пропустил. Вернулся в школу. Дружит с немолодой соседкой. На самом деле – держится за неё, боится опять остаться наедине с наркотиком.
А в аптеке работает всё та же добрая тётя в белом халате, заботливо и уверенно снабжающая детей «колёсами». Всё так же спокойно продаёт наркоту барыга. И его крышует всё тот же милиционер, только погоны у него – уже майорские. Где-то там, в Киеве меняются президенты, главные наркологи Минздрава, депутаты, а здесь – спокойная провинциальная идиллия. Обычная, серая жизнь украинской провинции. Скорбная жизнь, на самом деле. Юноша Миша похоронил троих друзей детства, одноклассников. Вместе с ними и он начинал – надевал на голову полиэтиленовые мешки. Все трое умерли от «передоза». На учёте в местном наркологическом диспансере они не состояли, поэтому попали в статистическую колонку Минздрава как умершие от острой сердечной недостаточности. Такая у нас официальная статистика. Очень удобная, согласитесь. А Миша жив. Он – везунчик.
Слабоумие за компанию
Ещё одна история из жизни украинской глубинки. По роду своей деятельности посещаю детский интернат 4-го профиля. Зрелище – не для слабонервных. Я, профессионал, к такому привыкнуть не могу. Понимаю: здесь работают святые, тем более, за такие мизерные деньги… О чём-то говорю с директором, смотрим помещения. К входной двери идёт маленький мальчик с ранцем на спине. Мне – удивительно. Здесь, среди глубоких инвалидов – здоровый обычный мальчик, сын кого-то из персонала. Зачем? Неужели ребёнку следует видеть «такое»? Ответ кажется мне абсурдным, собственно, это и есть абсурд: «Это наш воспитанник Петя идёт в школу, он здесь живёт». Я – не понимаю, здесь среди этих несчастных детей, некоторые из которых не могут глотать самостоятельно, ползают… такой Петя? Начинаю расспрашивать, настойчиво требую объяснений, я ведь – начальство из Киева. Поясняют: сирота, когда-то медико-педагогическая комиссия вынесла вердикт – «слабоумие». Здесь, среди реально слабоумных, благодаря вниманию и ласке обычной сельской женщины Петя раскрылся. Отдали в местную сельскую школу. Успевает, ходит туда охотно. Читает, пишет, считает. Берёт «на дом» книжки из школьной библиотеки (сельской давно нет).
Мы долго говорили с директором интерната. Тяжёлый, эмоциональный у нас был разговор. Не о его интернате. О стране, в которой такое возможно. О бесконечно меняющихся министрах. О качестве подготовки психологов, педагогов, врачей. И о невозможности дать Пете другую жизнь, другой дом. Юридически – невозможно, нужно расследовать обстоятельства, искать первичные документы, наказывать членов комиссии, установившей диагноз «слабоумие» вполне нормальному ребёнку. Спустя два года я узнал: Петю в свою семью взяла та самая добрая душа из персонала. Взятками и уговорами (добрые люди в стране есть) удалось оформить нормальные документы. Петя – официальный член семьи. Вскоре получит паспорт. Хочет поступать в колледж, стать учителем. Думаю, будет хорошим учителем. Ещё один везунчик.
Заработки
У Лены - лёгкая степень интеллектуальной недостаточности. Живёт в интернате, вдали от дома. В общении – вполне адекватный ребёнок, не глупее многих из тех, кто голосует в зале Верховной Рады по мановению руки депутата Чечетова. Тоскует по маме. Родители приезжали всё реже и реже, далеко, дорого, да и единственную электричку, удобную для поездок к дочери, давно отменили. Отец и мать живут в деревне. Небогато живут. Отец пьёт. Как все.
Лена была не первой из воспитанниц интерната, вышедшей на дорогу. На заработки. В стайке девочек, стоящих на обочине шоссе, Лена выделялась: маленькая, улыбчивая, смазливая. Вообще грубые дальнобойщики предпочитали других, плотных, грудастых. Но бывали любители экзотики, худенькой двенадцатилетней Лены. Заработанное делили с интернатским воспитателем, со своим фактическим сутенером. Лена казалась себе взрослой, самостоятельной женщиной. Даже успешной. Пока не заболела. Сказала о недомогании интернатской медсестре, молчаливой женщине, чей дом стоял в сотне метров от интернатского забора. Девочки её боялись, горбатая, с укороченной ногой, необщительная, она вызывала у них страх. Им казалось, что она умеет видеть их мысли.
Медсестра, не обращаясь к чужим врачам (приказ директора интерната) вылечила Лену. А пока лечила, сдружилась с диковатым улыбчивым ребёнком, давно позабывшим родительскую ласку. Она, взрослая умная женщина, всё видела, всё знала. И молчала. Прекрасно понимала: подонка-воспитателя боится и директор интерната. Боится и молчит. Боялась и она. Потому что знала и такое: воспитатель в доле с заместителем начальника райотдела милиции.
И Лена привязалась к этой женщине. Перестала бояться, делилась своими девчоночьими секретами. Однажды, вбежав с какой-то своей новостью в медицинский кабинет, возбуждённо назвала женщину «мама Нина». Тогда Нина Анатольевна, одинокая, слабая, сторонящаяся любых проблем, решилась. Она долго сидела в кабинете директора интерната, о чём-то говорила срывающимся голосом. Спустя несколько минут громко заговорила директор, перешла на крик. Затем закрыла дверь изнутри на ключ. Обе плакали. Обе выли в слезах. Сквозь дверь этот истошный вой услышала директорский секретарь, застыла у двери, ничего не понимая. На следующий день директор вызвала в кабинет воспитателя-сутенера. И также закрыла дверь изнутри на ключ. Кричала. Сначала и воспитатель отвечал криком. Потом умолк. Вышел из кабинета бледный, вполголоса матерился. Лена с тех пор живёт в доме у медсестры, иногда заходит в интернат к девочкам. Те – завидуют. Нину Анатольевну зовёт мамой. Другой мамы у неё нет. Да ей и не нужна другая. Ходит в школу, учится плохо. Ну и ладно. Ходит, учится. Дома помогает маме по хозяйству, куры, коза, огород. И верный друг – кот Абрикос. Имя коту придумала Лена. Счастливая, добрая девочка с психиатрическим диагнозом. Живёт у медсестры Лена нелегально, оформить всё официально невозможно, ведь где-то далеко живы родители. О, здесь закон очень строг. Вот и вся история. Ещё одна спасённая душа.
Банальная, казалось бы, история: разводятся родители. Мальчик остаётся с мамой. У неё сравнительно скоро появляется другая семья. И ребёнок, уже второй. Бывший муж о сыне помнит, любит, помогает деньгами, встречается. Бывший муж – представитель редкой профессии, требующей отменного здоровья. Вскоре и он заводит семью, и там появляется ребёнок. Несмотря на это, сына от первого брака помнит, любит, часто встречается с ним. Банальная, казалось бы, ситуация. Но вот и поворот в ней: мать категорически настаивает на том, чтобы первый муж перестал встречаться с сыном, фактически исчез из их жизни. Возникает и углубляется конфликт, сначала – тихий, внутрисемейный, затем – пламя войны выходит наружу. В конце концов, мама использует запрещённый приём, бьёт бывшего мужа ниже пояса – прибегает к услугам психиатра. Известный киевский профессор, почему-то считающий себя выдающимся специалистом, пишет любопытное консультативное заключение: мальчику, дескать, не следует встречаться с биологическим отцом, тот плохо влияет на его психическое здоровье - разумеется, небесплатно. Закон? Здравый смысл? Да причём тут они, консультативное заключение хорошо оплачено.
Мальчик–школьник, бедное дитя оказывается в эпицентре войны между родителями, которых он любит, не хочет, не должен выбирать…Это длится достаточно долго. Судьи, адвокаты, знакомые юристы. Страшная, омерзительная ситуация, в первую очередь для мальчика. Кто-то советует обратиться к другому детскому психиатру, настоящему, серьёзному специалисту. Ознакомившись с деталями ситуации, доктор приходит в ужас: причём здесь психиатрия? как можно запретить отцу видеться с собственным сыном? как возможно определить, без соответствующего исследования, психическую патологию у мужчины, чья профессиональная деятельность находится под неусыпным контролем врачей и психологов? Тот, второй детский психиатр помог, его консультативное заключение и соответствующие действия отца вынудили мать пойти на компромисс. Ситуация разрешилась. Мальчик продолжает спокойно учиться в школе, здоров. Ему – повезло, родители не успели довести его до реальных психических нарушений.
А другие мальчики и девочки? Профессор продолжает консультировать, преподаёт, выступает на конференциях. Его, импозантного пожилого мэтра, часто приглашают на телевидение. И он уверенно вещает с экрана о детской психиатрии, гуманизме, вечных человеческих ценностях. Никто не наказан. Следовательно, можно продолжать зарабатывать деньги любыми способами.
***
Я выбрал только эти шесть историй. Шесть детских судеб, которые вправе называть благополучными. В конце концов, благополучными. Всем детям было до 14 лет. Дети, и юридически, и фактически. Им повезло, наш взрослый мир успел искалечить их, но не убил, не разрушил полностью. Такое вот везение.
Вскоре к нам придёт ювенальная юстиция. Депутаты за документ проголосуют. Да, и эти, новые – проголосуют. И немедленно забудут о нём. А рядом с нами растут дети. Чужие дети. Чужие нам, спешащим прохожим на улице, чужие независимому демократическому государству Украина. Им, лишённым нормальной судьбы, пытаются помогать иностранцы, все эти дамы и господа из ЮНИСЕФ, государственных фондов Голландии, Швеции, Канады…
А мы, Украина? Может, хоть немного отвлечёмся от наших всегда грязных, бесконечных выборов?
