Стаханов, Изотов, Мазай — передовики труда и герои индустриализации Донбасса. В советское время им ставили памятники, их именами называли школы, улицы и даже города. Об их трудовых подвигах и сейчас рассказывают в школах. Фамилии же Горлецкого, Бояринова, Кржижановского, Юсевича и Будного не знает никто. Хотя их вклад в развитие Донбасса был не меньшим. Сначала они помогли советской власти преодолеть послереволюционную разруху, а затем в качестве благодарности получили смертные приговоры.
Спецы и большевики
В 1920 году большевики окончательно установили свою власть на Донбассе. Промышленность региона на тот момент пребывала в плачевном состоянии — давали о себе знать три года боевых действий. В 1920 году добыча угля составляла лишь 22% от довоенного уровня, а из 57 доменных печей работала одна. Перед большевиками остро стала задача восстановления былого промышленного потенциала региона. Но при её реализации возникла проблема: отсутствие высококвалифицированных кадров.
Тут-то новая власть и была вынуждена обратиться за помощью к дореволюционным специалистам, которых ранее сама же нещадно клеймила как пособников буржуев и старалась любыми методами выгнать с заводов и фабрик. Старые инженерно-технические кадры в отличие от основной массы пролетариев имели профильное образование и были потомственными специалистами. В силу наличия необходимых знаний и профессионального опыта они получали большие зарплаты и занимали руководящие должности на предприятиях. Это, с одной стороны, порождало неприязнь к ним со стороны рядового персонала, а с другой — делало их естественными противниками советской власти, которая уничтожила старые порядки.
Однако в начале 1920-х годов между дореволюционными спецами и большевиками установился своеобразный компромисс. Первые нуждались в средствах для существования, а вторые — в профессиональных кадрах. Спецы возвращаются на старые должности — становятся горными инженерами и начальниками цехов, возглавляют шахты, заводы и даже занимают должности в госорганах по управлению промышленностью. Во многом благодаря их помощи уже в 1927 году промышленность Донбасса догнала, а по некоторым показателям и перегнала довоенные показатели.
Но в конце десятилетия на смену «спецемании» пришло «спецеедство». К этому времени советская власть уже воспитала «красных» инженеров и в услугах старых специалистов не нуждалась. Кроме того, Сталин решил окончательно покончить с буржуазными замашками НЭП и всеми, кто с ним ассоциировался.
Начало преследования спецов имело и более приземлённые цели. На шахтах и заводах из-за ускоренного наращивания производственных мощностей при медленном обновлении оборудования всё чаще происходили аварии и несчастные случаи. Зарплаты часто выплачивались с задержкой, а бытовые условия жизни и труда мало чем отличались от дореволюционных. В результате время от времени вспыхивали забастовки, а чекисты фиксировали на предприятиях нарекания на советскую власть. Большевикам срочно нужен был козёл отпущения, на роль которого и были назначены спецы.
В поисках внутреннего врага
Именно Шахтинское дело ознаменовало переход большевиков к форсированному наступлению на спецов. Всё началось с расследования смерти рабочего в результате несчастного случая на одной из шахт города Шахты (в 1924 году переданного из состава УССР в РСФСР), название которого и дало название всему процессу. Обвинения в халатности были предъявлены горному инженеру Беленко, впрочем, его сразу же отпустили под подписку о невыезде. Но вскоре в местное отделение Главного политического управления (главный карательный орган того времени) поступило несколько жалоб от рабочих о нарушениях, допущенных Беленко в работе. Тут у чекистов и зародилась идея раскрутить дело по полной. Предложение подхватил глава ГПУ Северо-Кавказского края Евдокимов. Вскоре к нему присоединились украинские и российские чекисты. За год расследование несчастного случая вылилось в «разоблачение» масштабной «вредительской организации», а само дело громко назвали «Делом об экономической контрреволюции на Донбассе».
Главными обвиняемыми были назначены 53 человека — горные инженеры, директора шахт, руководство треста «Донуголь», который заведовал горнодобывающей промышленностью Донбасса, и даже один сотрудник Высшего совета народного хозяйства СССР — центрального органа управления советской промышленностью. Всех их объединяло наличие дореволюционного стажа работы в угольной промышленности.
Согласно написанной чекистами версии, в 1920 году бывшие владельцы шахт поручили обвиняемым заняться саботажем и вредительством после установления советской власти. Последние в связи с «идейной классовой близостью с буржуазией» и «инстинктивной враждебностью к советской власти» со временем создали «контрреволюционную организацию», которая проникла на большинство шахт Донбасса и в руководство «Донугля». Конкретно им вменяли организацию аварий, закупку неэффективного оборудования, задержки зарплат, сокрытие от советской власти наиболее ценных угольных месторождений и подготовку открытого выступления в случае интервенции капиталистических стран. К концу следствия ко всем обвинениям добавили ещё и шпионаж. Для того чтобы показать связь «вредителей» с иностранными спецслужбами, ЦК ВКП(б) в марте 1928 года даже разрешило арест четырёх немецких граждан, работающих в СССР.
Разработанная чекистами версия полностью соответствовала политической линии коммунистической партии, но с доказательной базой были явные проблемы. Среди трёх сотен следственных дел не было ни одного вещественного доказательства, которое могло бы подтвердить многолетнюю деятельность разветвлённой «вредительской» организации. Обвинения основывались исключительно на признательных показаниях, которые выбивались из обвиняемых.
Советское «правосудие»
Первое судебное заседание по Шахтинскому делу состоялось ровно 90 лет назад — 18 мая 1928 года. Правда, происходящее больше напоминало не судебный процесс, а театральное представление. Местом действия был выбран колонный зал Дома союзов в Москве. Действующими лицами, кроме 53 обвиняемых, были: 3 судьи, 2 прокурора, 4 общественных обвинителя и 15 адвокатов. За всем действом наблюдали 120 журналистов, в том числе из-за рубежа.
Ни о какой состязательности в суде не было и речи. Стороне защиты отказывали в вызове свидетелей, а показания подсудимых исковеркивали. Так, на одном из заседаний инженер Калганов в подтверждение своей лояльности советской власти рассказал, как в своё время спас рабочего из рук контрразведки белогвардейцев. Прокурор Крылено из этого сделал вывод, что Калганов пользовался авторитетом среди белых, а, значит, был их пособником.
Ощущение театральности судебного процесса дополняла и невиданная ранее публичность. В газетах ежедневно публиковались репортажи из зала суда. Судебные заседания транслировали по радио, билеты на них раздавали рабочим. Только за первые две недели на показательную работу прокуроров в зале суда посмотрели 30 тыс. человек. Заседания проходили под аккомпанемент многочисленных демонстраций у Дома союзов с требованием самого жёсткого наказания для подсудимых.
Для вынесения приговора советскому правосудию понадобился 41 день. Четверо обвиняемых были оправданы, ещё четверо — приговорены к условным срокам наказания. Большинство подсудимых получили от одного до 10 лет тюрьмы. 11 человек приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. Шестерым из них смертную казнь заменили 10 годами заключения, а пятерых — инженеров Горлецкого, Бояринова, Кржижановского, Юсевича и Будного — расстреляли 9 июля 1928 года.
Разбирающие в подноготной угольной промышленности и политической ситуации понимали, что все обвинения звучат абсурдно. Так, академик Владимир Грум-Гржимайло в 1928 году в предсмертном письме писал: «Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козёл отпущения, и они нашли его в куклах Шахтинского процесса». Но подавляющее большинство простых пролетариев приняли предложенную им версию. Шахтинский процесс дал им ответ, кто является источником всех бед.
