Каким образом каждый из нас может поддержать родственников погибших бойцов, справится ли Украина с тотальным «военным синдромом» и как медленно, но уверенно происходит национальная самоидентификация Харькова - своими мыслями по этому поводу поделилась харьковский психолог Кризисной психологической службы Ольга Ладия-Щербакова.
Кризисные психологи Харькова работают с более чем 30 семьями бойцов Вооруженных сил, погибших в этой войне. Увы, список постоянно пополняется, и специалисты вынуждены стучать в закрытые двери все новых семей - зачастую нуждающиеся в помощи отрицают это и настроены враждебно по отношению к желающим их поддержать.
- Когда весной появились первые раненые, мы начали работать в госпитале не только с бойцами, но и с членами их семей. Работы сразу было много: в коридорах плакали и теряли сознание мамы, папы, жены и другие родственники.
Отец погибшего бойца захлопнул перед нами дверь, но… не ушел. Сам чувствовал, что нуждается в помощи
- Ольга, фактически война длится почти год. Можно ли сказать, что за это время украинцы адаптировались к постоянному состоянию стресса?
- Со стороны может казаться, что украинцы адаптировались. Но если дело касается моего мужа, или моего сына, или моей дочери - это совсем другое. Более того, мы до сих пор сталкиваемся с тем, что родители зачастую не знают, где служат их дети, а потом испытывают шок, увидев по телевизору или узнав, что сын лежит после ранения в госпитале.
Сейчас мы работаем с одной мамой погибшего, которая пребывает в состоянии острого стресса. Она говорит: «Я не понимаю, как могли убить». То есть, она понимала, что сын идет на войну, но не отдавала себе отчет в том, что его могут убить.
- Методики работы с семьями раненых и погибших бойцов отличаются. Вы сосредотачиваетесь, главным образом, на семьях погибших?
- Методики в правду отличаются, так как это два разных состояния. С ранеными я тоже работаю. Понятно, что легкие травмы родственники переносят более-менее спокойно. Потеря конечностей осложняет психологическую реабилитацию и пострадавшего, и его родных. Раненому мы всегда говорим: «Да у тебя жизнь осталась! Это главное. В будущем много возможностей». Постепенно таких ребят мы возвращаем к жизни.
А вот смерть - это потеря, которая зачастую лишает близких смысла жить. Здесь начинается глубинная работа, я бы сказала экзистенциальная. Фактически людей нужно учить жить заново.
- Насколько охотно такие люди идут на контакт с психологами?
- Это самое непростое. Есть семьи, которые категорически отказываются общаться. Говорят, что ни в чем не нуждаются. Большинство семей не из Харькова, а из области. Мы к ним выезжаем. Контакт устанавливать очень трудно, после таких посещений мы сами реабилитируемся.
К одной семье мы приехали, постучали в калитку. Вышел мужчина, мы объяснили, что психологи, пришли поговорить о смерти его сына. Он захлопнул перед нами дверь, но не ушел. Мы там простояли 40 минут, а потом начали тихонько шкрябаться в калитку. То есть, помощь этому человеку явно нужна и он подсознательно понимал это. В итоге он все-таки открыл. Это был очень тяжелый случай, так как погибший был единственным сыном в семье. Его ждали в отпуск, чтобы сыграть свадьбу, и невеста уже переехала к будущим свекрам. Это удивительная девушка, она до сих пор с ними остается. Отец труднее всего перенес потерю. У него на подворье два дома, один готовили для молодых. Отец уже несколько месяцев живет в этом доме, никому не разрешает туда заходить, даже жене и невестке. Еду ему приносят под дверь. То есть, дом превратился в храм сына. Мы были первыми, с кем он говорил об этом.
- Работаете с каждой семьей отдельно?
- До недавнего времени так было. Но теперь мы переходим на другой формат. С 27 февраля по 1 марта пройдет мероприятие «Родинне коло». Нам повезло найти спонсора, фирму Nix Solution, которая полностью оплачивают затраты. Семьи погибших соберутся в одном месте, с ними будут работать несколько психологов. Предварительно мы получили согласие на участие от 26 семей, в том числе и семьи, о которой я упоминала. Наша задача - помочь им отреагировать, увидеть друг друга и понять, что они не одни. Мы хотим дать им безопасное пространство, где они могут выплеснуть свое горе, чего не могут сделать в своих общинах. Они тянутся друг к другу, готовы друг другу помогать и это их быстрее выводит из этого горя. Считают, что те, у кого никто не погиб в войне, их не поймут. Это фактически создание общества взаимопомощи.
Две недели назад Центр современного искусства ЕрмиловЦентр и фонд «Мир и порядок» провел благотворительный аукцион в пользу семей погибших. Вырученные средства будут переданы, в том числе тем, кто приедет на фестиваль. У меня есть идея сделать конверты, где указать имена всех людей, организовавших аукцион и всех художников, пожертвовавших свои работы. Казалось бы, мелочь, но этим людям очень нужно знать, что они не одни. Речь не идет о рекламе, но о том, что пострадавшим важно увидеть, что они не брошены и их горе готовы разделить немало людей.
На уровне государства и местных общин мы не видим понимания
- По какому принципу пострадавших делят на группы?
- Мы работаем с разными членами семьи - от маленьких деток до родителей. Этот формат опробован в других городах Украины. Другой момент - семьи бойцов, погибших на разных этапах, нельзя сводить в одной группе. Трудно будет общаться тем, кто недавно потерял родного человека, и тем, кто переживает эту потерю уже четыре месяца.
Думаю, что подобные встречи должны стать традицией. Такие форматы нужно делать раз в 3-4 месяца, чтобы люди понимали, что о них помнят.
- Планируете проводить их и дальше?
- Это зависит от того, хватит ли ресурсов. На уровне государства и местных общин мы не видим понимания. Нельзя исключительно волонтерско-благотворительным способом преодолеть последствия войны такого уровня. И город, и область эту тему пока игнорируют.
Самый эффективный способ разрешения психологической травмы сообща. Больше всего поддержки должно исходить от местной общины. Но зачастую семьи погибших чувствуют себя социально изолированными. Если в Ивано-Франковске или Киеве погибших однозначно считают героями, то в Харькове такого нет. Страшно слышать, когда родители погибших говорят: «Односельчане не осуждают, и то хорошо». А где-то даже и осуждают. В таких населенных пунктах родственники даже не могут отгоревать нормально, потому что не знают, герой их сын или нет. Непубличное осуждение, вероятно, еще тяжелее, чем открытое.
- Как донести эту проблему на уровень общины?
- Это обширная тема патриотического воспитания и культуры. Особенно в близких к линии фронта Донецкой и Луганской областях. Зная, какое отношение в обществе и как работают с семьями погибших во Львовской области, это просто два полюса. За один день этого не изменить, нужна системная работа изменения ментальности.
Расщепление ментальности, которое очень остро прослеживается у беженцев, в меньшей мере наблюдается у многих жителей Харьковской области. Такие люди до сих пор себя никак не идентифицировали - они ни украинцы, ни русские. За 23 года независимости они не определились. Это квинтессенция сознания многих жителей восточных регионов. Есть те, кто больше подвергся пропаганде, они выдают немыслимые фразы: «донецкие русины», «русские дончане» или что-то в этом роде.
Более, того весной у нас в Харькове были дискуссии даже в кругах психологов. Многие только в тот момент определялись как граждане, что они все-таки украинцы. Помню свои ощущения, когда мне было страшно ходить по улице с сине-желтой ленточкой. Я подумала: «Да как же так? Я в своей стране не могу носить национальные цвета?!»
- В условиях военных действий и экономического кризиса, как можно было бы наиболее эффективно наладить психологическую помощь?
- Я понимаю, что бюджеты маленькие и много средств направлено на военные расходы. Но ведь можно выделить помещения под реабилитационные центры. Мы говорим об этом с конца лета. Кроме работы с родственниками нужна реабилитация военных, которые прошли мясорубку войны и их семей. Представляете, какой это массив работы. Нужно помещение, нужны специалисты.
У многих беженцев происходит травматичное расщепление: я ненавижу Украину, но спасаюсь здесь
- Как формировалась харьковская команда военных психологов? Хватает ли специалистов?
- Горе - очень ядовитое тяжелое состояние. Нам непросто было собрать команду психологов на эту тему. Некоторые уходили, поняв, что они не в состоянии пропускать смерть через себя и не пострадать самому. Остаются стойкие, но я бы сказала, не военные, а кризисные психологи. Военные психологи ездят в АТО, работают с мобилизованными. Наша же задача - работа с последствиями.
Сейчас к нам идет все больше людей. Все мы хотим жить в обществе безопасном, а «военные» травмы после войны могут проявиться как угодно. Психологически травмированный человек - это потенциальный насильник, агрессор, самоубийца и так далее. Наша служба уникальна в том, что это инициатива действительно осознанных людей, которые хорошо понимают травматичные последствия войны.
- Не хочу проводить ассоциации между Харьковом и Мариуполем, но очевидно, что до границы с Россией отсюда менее 40 км. Харьков в любой момент может быть подвержен обстрелу со стороны РФ. Каково жить в постоянном страхе?
- Мне кажется, что не все харьковчане это понимают. Психологи, конечно, отдают себе отчет в том, что живут практически на линии фронта. Мы работали в Святогорске и Мариуполе, сотрудничали с гуманитарным штабом «Поможем» как раз в аспекте переселенцев. Наши психологи работали под обстрелами. Причем, их передергивало от звуков «Града», а мариупольцы хладнокровно реагировали и даже различали, с какого расстояния стреляют. Они все держат в себе, и как это выплеснется со временем, - также неизвестно. Так что реабилитация жителей целых населенных пунктов - это отдельная тема, которую нужно будет решать после войны.
Мы сами постоянно учимся. Киевская ассоциация устраивала тренинги с великолепными специалистами из Израиля, США, Литвы. Но каждая война имеет свои особенности, и наш украинский опыт уникален. Не весь иностранный опыт применим к нашим реалиям. Поэтому мы налаживаем собственное обучение. Его прошло уже человек 170.
- В чем уникальность украинского опыта?
- Важен аспект, с кем мы воюем. Объективно, до недавнего времени Россия оставалась в наших понятиях братским народом. У многих с россиянами родственные связи. Очень трудно называть их врагами. Причем, я говорю о всех нас. Например, я на фоне войны потеряла 30-летнюю дружбу. Мне российские друзья прямо сказали: «Либо ты признаешь, что у вас при власти фашисты, либо мы перестаем общаться». А как быть людям, у которых из-за войны оборвались родственные связи?
У людей из Луганской и Донецкой областей связи крепче. У них происходит то, что психологи называют травматичным расщеплением. Или возьмем переселенцев. Что многие из них говорят? «В нас стреляют украинские солдаты, но спасаемся мы в Украине». Диссонанс в чистом виде. Ведь логично бежать не к тем, кто вас «убивает», а к тем, кто защитит.
- Можно ли «собрать» такое расщепление?
- Мы тесно сотрудничаем с Военно-медицинским центром. Их главный психиатр - человек с богатым профессиональным опытом, работал с ветеранами-афганцами и украинскими добровольцами, воевавшими в Чечне. Он называет состояние украинского общества посттравматическим цунами. Справится ли Украина как государство с ним, я не знаю. То, что мы с коллегами понимаем опасность и что-то делаем, не достаточно. Но, повторюсь, поддержки от местных органов власти пока нет. Я бы ставила вопрос о широкой образовательной программе психологов и создании реабилитационных центров.
Кризова психологічна служба; Громадська організація «Лінія згоди»
ЄДРПОУ 39480178
61153, м. Харків, Московський район, вулиця Гвардійців Широнінців, буд. 11-Б, кВ. 148
Р/р 26005052326347
МФО 351533
ПАТ КБ ПриватБанк
