В Украине, как и в соседней России, все отчетливее проступают черты системного кризиса самой общественно-политической (не говоря уж об экономической) модели. Все больше людей ощущают, что нынешняя элита обеих стран почти синхронно приближается к банкротству, и это очень напоминает конец 80-х, когда обанкротилась советская номенклатура (точнее, ее консервативная часть — более "прогрессивные" деятели как раз и составили ядро "постсовка"). И так же, как тогда, взоры мыслящей части общества обращаются к истокам — в данном случае, к реформам 90-х и, особенно, приватизации.
В частности, российский (хотя и лондонский) политолог Владимир Пастухов назвал ее "демиургом современного российского общества и государства со всеми его проблемами и дисфункциями". Подобно очень многим он считает, что, поскольку во грехе ничто хорошее зачато быть не может, то "парадоксальным образом в России путь к демократии и рынку пролегает через национализацию". Судя по шуму, который наделала его статья "Преданная революция", бывший коллега Сергея Магнитского по юридическому сопровождению фонда Hermitage попал в самую болевую точку. Не понаслышке зная, чего стоят права собственности в современной России (Украина здесь, увы, ничем не лучше), он предлагает придать им недостающую легитимность через "перезагрузку". К сожалению, проблема куда глубже, чем во многом мнимая "несправедливость" приватизации.
Действительно "священными и неприкосновенными" права собственности даже в Западной Европе стали только несколько веков назад. Что уж говорить о России, где воля "начальника" была и остается выше закона, а последний, в свою очередь, направлен не на защиту прав, а на подчинение людей государству? Не случайно именно в этой стране идея полного уничтожения прав собственности прижилась и усиленно культивировалась 70 лет.
Первой жертвой такого отношения к собственности стала сама государственная собственность, которую по мелочам растаскивали кто как мог с момента тотального огосударствления. Сталин боролся с этим злом драконовскими методами, но даже они не могли предотвратить масштабных хищений. А в застойные времена вообще начал складываться негласный "социальный пакт о ненападении": "мы" тащим помаленьку, а "они" — по-крупному. Но он действовал, пока и те и другие "знали меру", которая, однако, не была нигде прописана.
Точно так же размыты были права управления (см. "Распродать нельзя управлять", ZN.UA от 12 октября 2012 г.), которые делились между директорами, министерскими чиновниками, местными властями и партийными органами. При том, что никто из них не нес полноценной ответственности за ошибки и злоупотребления. Причем не обязательно корыстные: например, секретарь райкома, спускавший на завод "разнарядку" по направлению энного числа работников на никому не нужное идеологическое мероприятие, наносил этим прямой экономический ущерб титульному собственнику — "народу", но никак за это не отвечал. По мнению Шляйфера, Мэрфи и Вишны, детально разобравших проблему прав собственности в своей книге "Кремлевский капитализм", именно эта размытость была главной причиной краха СССР. Нечего и говорить, что "народу" фактически принадлежала дырка от бублика, поскольку его реальные права в отношении собственности были не больше чем права прохожего, случайно нашедшего чек из магазина, в отношении самой покупки.
А потом СССР закономерно развалился. "Градуалисты" любят поразмышлять о том, как надо было бы провести переход к рынку с наименьшими потерями, через постепенные (как в Китае) и продуманные реформы. Главная ошибка здесь в том, что они почему-то считают этот процесс упорядоченным и контролируемым, а государство — благонамеренным и всесильным. На самом деле именно потеря контроля стала причиной развала. Из-за краха идеологии КПСС утратила авторитет в обществе (а заодно и внутренний идеологический стержень). Увидев скорый конец режима, номенклатура стала массово конвертировать свои возможности в материальные блага — это было не следствием, а сутью, если не целью процесса, получившего потом название "большой хапок" (см. "Судьба вертикалей", ZN.UA от 27 июля 2012 г.).
Причем до формальной приватизации номенклатура и ее союзники из криминалитета норовили "прихватизировать" только одну сторону собственности — финансовые потоки, снимая в свою пользу прибыль предприятий и не неся при этом никакой ответственности за них. То есть фактически оставляя расходы (например, на воспроизводство основного капитала) титульному собственнику, народу. Это стало одной из главных причин обвального спада начала 90-х. В этой ситуации ничего не оставалось, как в качестве "меньшего зла" перераспределить (иногда — даже навязать) титульные права собственности в соответствии с фактическими.
Таким образом, на самом деле никакой особенной "несправедливости" в приватизации как таковой и не было: у "народа" "забрали" то, что ему фактически никогда не принадлежало. В качестве утешения выдали каждому по, образно говоря, копии вышеупомянутого товарного чека. Но там, где номенклатуру успешно отстранили от процесса вызревшие в обществе политические силы, народ смог поставить государство под некоторый контроль, и его гражданская зрелость была вознаграждена реальными поступлениями от приватизации. Например, в Чехии ваучерная схема сработала, по крайней мере, на первом этапе. А у нас и в России рыночная цена ваучера и была отражением фактических прав собственности его обладателя.
Настоящая и опасная "несправедливость" состояла в том, что собственность получили в основном не те, кто доказал свою способность ею эффективно управлять. Ведь в рыночной экономике крупный собственник — это тот, кто своим талантом и трудом смог заработать деньги, или, в крайнем случае, получил их по наследству. А получивший свое состояние по принципу детской игры со стульями: кто ближе стоял и быстрее успел, тот и завладел, — совсем не обязательно лучший. Однако тут были надежды на дальнейшую эволюцию.
С одной стороны, понимая проблему, настоящие реформаторы стремились как можно быстрее запустить вторичный рынок в надежде, что он перераспределит активы в пользу эффективных собственников. Однако "промежуточные победители" успешно воспользовались своим подавляющим влиянием на правительство, чтобы заблокировать этот процесс. Сломить сопротивление директоров смогли только "олигархи", и только благодаря их еще большему влиянию на правительство. Соответственно, собственность перераспределилась в их пользу — предприятия заработали несколько эффективнее, но вряд ли так, как могли бы. Однако теперь уже сами "олигархи" оказались заинтересованы в непрозрачности рынка капитала.
С другой стороны, еще политэкономы XIX века заметили, что после окончания "эпохи первоначального накопления капитала" крупные собственники, сколотившие свои состояния далеко не всегда праведными методами, сами начинали устанавливать "правила игры" — прежде всего, защиту прав собственности, потому что это было в их интересах. Поэтому считалось, что приватизация, если и не приведет эффективных собственников, то уж сам институт частной собственности точно восстановит — а это один из двух (вместе со свободой предпринимательства, конкуренцией) столпов рыночной экономики.
Однако реформаторов ждало еще одно разочарование: новые собственники не стали защитниками собственности как таковой. Более десяти лет назад Константин Сонин объяснил это тем, что в ситуации, когда каждый охраняет свое имущество сам, крупный собственник может сэкономить на масштабе и оказывается в выигрыше. Как подтвердили еще несколько исследователей в те же годы, возможность безнаказанно грабить меньших и менее защищенных для "олигархов" предпочтительнее универсальной власти закона. Но почему те же соображения не работали для "дикого капитализма" позапрошлого века в Европе и США? И что нужно сделать, чтобы превратить наших "олигархов" в добропорядочных капиталистов?
Те, стародавние, в основном сколачивали свои состояния сами. Поэтому они, во-первых, чувствовали себя более сильными, способными выигрывать по правилам. Во-вторых, по крайней мере, к тому времени, когда они разбогатели, институт прав собственности как таковой уже насчитывал не одну сотню лет и никем не оспаривался. И, в-третьих, они никому не были "обязаны": даже если их предки приобрели богатства из рук короля, на правах временного пользования, то с тех пор много воды утекло.
А наши (и российские) крупные собственники на самом деле владеют активами, особенно приватизированными, отнюдь не безраздельно. Ведь неформальные институты, такие, как собственность, не возникают и не меняются мгновенно. Прежде всего, потому, что они держатся на убеждениях людей весьма консервативных. Сначала фактические права собственности постепенно, много лет, узурпировались теми, кто ее контролировал. Приватизация закрепила этот результат, передав формальную часть прав частным лицам. Но в России государство, точнее, отдельные "начальники", сохранило за собой мощнейшие рычаги влияния на якобы самодостаточных собственников, громко напомнив об этом делом Ходорковского (об Украине — в следующей статье). При этом найти защиту у соотечественников не могут ни малые, ни крупные предприниматели: обыватель (он же избиратель, и он же — потенциальный бунтовщик) их легитимными не считает, а права на собственность, превышающую его личное достояние, не уважает. И поэтому не только не торопится навязывать их полноценную защиту, но, наоборот, мечтает о национализации. Круг замыкается. Кто же решится его разорвать первым?
