К семидесятой годовщине депортации крымских татар все-таки реабилитировали. Помимо них, в законе через запятую перечислены все выселенные в 1944 году с территории полуострова народы: армяне, греки, болгары и депортированные еще в 1941 году крымские немцы. Подобная бочка меда должна затмить ложку административного дегтя: экс-глава меджлиса Мустафа Джемилев заявил, что пограничники пытались не пустить его в Крым, а при выезде вручили бумагу о запрете посещения полуострова.
В России от такого запрета открестились, зато крымский премьер Сергей Аксенов заявил, что Джемилев приезжает в Крым, чтобы создавать провокации, и пообещал, что «жесткая оценка» таких действий не заставит себя ждать. Коллективный пряник и точечный кнут – судя по всему, при помощи этого сочетания чиновники пытаются доказать крымско-татарскому меджлису, кто в доме хозяин. Впрочем, власти полуострова и в прошлые годы время от времени пытались поворачиваться к меджлису спиной. И неизменно получали пинка.
Прививка от иллюзий
Крымских татар на полуострове порядка 13% – около 250 тысяч человек. При этом все 23 года после распада СССР регион успешно прерывал дугу нестабильности, тянувшуюся от Балкан до Кавказа. В Москве было принято пугать и пугаться «косовского сценария» на полуострове, но на бытовом уровне интеграция крымских татар шла своим чередом. Страшилки о тайных лагерях подготовки боевиков в крымских горах подтверждения так и не получили – даже после смены полуостровом гражданства.
Религиозная инаковость тоже не стала почвой для радикализации. Начиная с XIII века, когда ислам пришел в Крым, здесь исповедовали суннитское течение ханафитского мазхаба (мазхаб – религиозно-правовая школа в исламе), которое отличается мягкостью и определенным либерализмом. На полуострове появлялись адепты радикальных религиозных течений, но властителями дум им стать так и не удалось.
При этом все двадцать с лишним лет у крымских татар были свои неофициальные органы национального управления: на курултае (аналоге парламента) избирали меджлис (правительство). В каких-то районах полуострова их влияние было слабым, а в каких-то (как, например, в Бахчисарайском и Белогорском районах) – они фактически были альтернативной властью, без согласования с которой ни одно значимое назначение или решение не могло состояться.
В ноябре 2013 года бессменный лидер меджлиса Мустафа Джемилев добровольно уступил пост своему заместителю Рефату Чубарову. Но то, что именно Джемилеву пытаются ограничить въезд в Крым, говорит о том, каков его реальный вес и авторитет.
Говорим – партия, подразумеваем…
Имя Мустафы Джемилева можно встретить в книгах Довлатова и письмах Сахарова. В его биографии – 15 лет ссылок и тюрем, девятимесячная голодовка с принудительной кормежкой через зонд и два выдвижения на Нобелевскую премию мира (теперь, возможно, будет и третье). Самой большой ошибкой было бы Мустафу Джемилева недооценивать. И отнюдь не только потому, что на аудиенцию к нему записываются дипломаты и чиновники из разных стран – просто фигур подобного масштаба на постсоветском пространстве почти не осталось. Это политик из того времени, когда быть в оппозиции означало нечто большее, чем угрозу домашнего ареста.
В столицах его персоне отдавали должное – украинские партии раз за разом включали его в проходную часть списка, а российский президент накануне референдума выбрал именно Джемилева для персонального разговора о крымском будущем. Крымские же власти к экс-главе меджлиса питали ревность: вот и сейчас Ольга Ковитиди – сенатор от полуострова в российском Совете Федерации – заявила, что Джемилев «раскачивает лодку», а ограничение въезда в Крым даст ему время, чтобы это «осознать».
Экс-глава меджлиса и правда обычно говорит то, что хочет, а не то, что принято. Ситуацию с Крымом называет оккупацией. Заявляет, что подарки Кадырова крымским татарам не нужны, да и в остальном рассуждает как политический суверен, не считающий нужным беречь чье-то самолюбие.
«Сковырнуть» Джемилева пытались и в прошлые годы, но раз за разом на роль штрейкбрехеров власти подбирали откровенных маргиналов. Впрочем, полная смена повестки может смешать привычный расклад, тем более что в активе у Москвы есть то, чего никогда не было у прежнего Симферополя, – деньги и влияние. Вряд ли стоит недооценивать желание очень многих доказать всем, что «Акела промахнулся».
Сами по себе
Поиск стратегии для крымских татар, быть может, главная проблема для Москвы на нынешнем этапе. Все 23 года именно они были проводниками украинской политической идентичности на полуострове. При этом крымские татары сохраняли относительную замкнутость – популярность меджлиса хоть и снижалась, но отрицать его возможности было бы наивно. С одной стороны, это было естественным – на фоне культурно-религиозных отличий. С другой стороны, интегрироваться нацменьшинству было особенно некуда: постсоветский олигархический дарвинизм не более снисходителен к татарам, чем к русским, а выжимание соков из малого и среднего бизнеса, равно как и пренебрежение бюджетниками, одинаково касается всех.
Добавьте сюда отсутствие социальных лифтов и мародерскую политику чиновников – на этом фоне традиция взаимопомощи по национальному признаку служит дополнительной гарантией выживания. В заповедник ностальгии, каким был Крым долгие годы, не хотелось интегрироваться – ни на личном, ни на коллективном уровнях. Отказ от интеграции был не столько следствием силы крымских татар, сколько еще и свидетельством слабости крымских русских.
Теперь же тренд изменился – и оттого призывы к крымским татарам «вместе строить светлое будущее» будут звучать лишь громче. Вопрос лишь в том, какие именно крымские татары нужны Москве и Симферополю.
Чего хотят крымские татары
С момента репатриации народа на родину крымско-татарское движение в своих требованиях было единым – они настаивали на национально-территориальной автономии. Этот формат предусматривает закрепление за территорией проживания нацменьшинства самостоятельности в решении вопросов внутренней жизни. Новые власти полуострова, в свою очередь, дали понять, что согласны лишь на национально-культурную автономию. Она распространяется не на территорию, а лишь на представителей этнической группы. С первым вариантом не согласны остальные крымчане, которых на полуострове большинство. Со вторым не готов согласиться меджлис, делающий ставку на то, что именно крымские татары являются коренным народом полуострова.
Поиск компромиссов в разгаре. С одной стороны, крымско-татарский язык (наряду с русским и украинским) получил в новой Конституции полуострова статус государственного. Одновременно Москва принимает закон о реабилитации народов, пострадавших от сталинской депортации. Но оба этих решения мало принять – надо еще их обеспечить. Значат ли нововведения, что теперь чиновники выучат крымско-татарский язык? Готовы ли органы власти принимать обращения на языке национального меньшинства? Получит ли развитие вопрос о реституции конфискованного в 1944 году имущества? Какая судьба ждет крымскую топонимику, которая была почти полностью заменена после депортации?
Москва привыкла к тому, что большинство вопросов можно решить при помощи денег – оттого последние события выглядят как попытка переформатировать переговорное поле. В самой России современники Джемилева давно ушли на политические пенсии, поэтому Мустафа явно выбивается на общем фоне выпускников российского политического инкубатора. Это его слабость – сложно сохранять несистемность внутри отлаженной вертикали. И в этом же его сила – у новых властей нет почти никого, кто бы мог соперничать с Джемилевым по степени влиятельности и авторитетности. Владимир Путин напрасно жаловался на отсутствие собеседников после смерти Ганди – один у него теперь точно есть.
Впрочем, Сахаровы удобны на пьедесталах, а в роли реальных политиков они способны доставить немало хлопот. Попытка ограничить Джемилеву въезд на полуостров выглядит как совсем уж откровенное историческое цитирование. На подобные имиджевые грабли могут наступить лишь те, кто историческими параллелями владеет плохо. Либо же те, кто хочет их повторения.
