Статьи

Сам факт проведения Женевских переговоров по урегулированию ситуации в Украине оказался гораздо важнее решений, зафиксированных в их итоговом документе. Ведь, по большому счету, совершенно не важно, упоминались ли в меморандуме аннексия Крыма, российский спецназ или легитимность Януковича. Важно, что, соглашаясь на участие в четырехсторонних переговорах, Украина документально подтвердила свой переход под внешнее управление.

Можно открыто говорить о том, что Украина как государство расписалась в утрате своей субъектности, раз уж ее проблемы подлежат решению при участии США, ЕС и России. Но воспринимать саму встречу в Женеве следует без излишнего трагизма: она лишь зафиксировала объективную реальность. Стоит задуматься вот над чем: а была ли вообще независимая Украина в своей не столь продолжительной истории государством — субъектом международной политики? И, соответственно, разобраться с тем, как вообще приобретается субъектность.

Без иллюзий

Можно сказать, что государственный суверенитет в широком смысле — это право и способность государства применять от собственного имени насилие в любой точке своей территории. Любые удачные попытки оспорить монополию государства на применение насилия, оставшиеся безнаказанными, автоматически ставят под сомнение его дееспособность. Так что, говоря откровенно, речь идет именно об утрате Украиной государственного суверенитета. Но произошло это отнюдь не в Женеве.

В Крыму, как мы помним, государство сознательно отказалось от применения насилия. В восточных регионах попытки применить насилие в виде проведения антитеррористической операции успехом не увенчались — аппарат насилия дал сбой. Более того, 14 апреля, еще до начала переговоров в Женеве, и. о. президента Украины Александр Турчинов сам выступил с инициативой использовать миротворческие силы ООН на востоке страны, тем самым признав, что готов поступиться частью государственного суверенитета.

А можно вспомнить, что еще в марте, представляя программу правительства премьер­министр Арсений Яценюк признал, что без получения масштабной внешней финансовой помощи Украине не удастся ответить на экономические вызовы, оставленные прежним режимом, и парламент согласился принять условия международных кредиторов, тем самым в значительной степени передав экономическую политику во внешнее управление.

Впрочем, было бы большой ошибкой считать, что утрата субъектности и суверенитета — заслуга новой власти. Вовсе нет. За исключением довольно непродолжительного периода в первой половине 1990‑х любая украинская власть находилась в фокусе влияния трех внешних центров силы: России, США, Европейского союза. Причем Украина постоянно предпринимала попытки сместить акценты в пользу одного из этих полюсов, что моментально вызывало противодействие остальных внешних игроков. Вспомним, что крен Леонида Кучмы в сторону России закончился обструкцией «кассетно­кольчужного» скандала, крен Виктора Ющенко в сторону США вызывал неприятие не только России, но и Старой Европы, не говоря уже о суетливых до неприличия метаниях Виктора Януковича. Зато невозможно вспомнить ни одного политика государственного уровня, который бы всерьез, последовательно и в течение продолжительного периода отстаивал бы идеи нейтралитета и неприсоединения, не предлагая при этом превратить Украину в изолированный авторитарный мононациональный заповедник. Так что можно сказать, что Женевская встреча — это доведенная до грани абсурда политика многовекторности.

Ну а если немного углубиться в исторический дискурс, несложно заметить, что через периоды внешнего управления прошли практически все европейские государства (даже Британия, правда, еще в XI веке), включая Россию, не говоря уже об Азии. Если это может послужить утешением, отметим и то, что внешнее управление Украиной, по крайней мере, не стало результатом жесточайшего военного поражения, принудительной пацификации и полного расчленения территории на зоны оккупации.

Как с этим жить?

Можно, конечно, сказать, что свои плюсы есть и во внешнем управлении (и привести в пример послевоенное восстановление Германии по плану Маршалла), но мы все­таки будем исходить из того, что Украине необходимо восстановить суверенитет и международную субъектность.

Начнем с суверенитета. Единственным источником власти, которая будет реализовывать его на практике, является украинский народ, соответственно, важнейшей задачей становится проведение выборов, причем не только президентских, но и парламентских, и местных. Это позволило бы снять вопросы о «нелегитимности», «перевороте» и т.д.

Но очевидно, что одними выборами дело ограничиться не может — Украина нуждается во внедрении действенных механизмов прямой демократии. За 22 с половиной года в стране так и не появилась эффективная законодательная база для проведения референдумов. Более того, сам вопрос об организации референдумов и плебисцитов считался политически небезопасным, и в итоге страна столкнулась с ситуацией, когда «все самое страшное» происходит и без всякого референдума. Меж тем своевременное его проведение по вопросам государственного устройства, административно­региональных реформ могло бы развеять досужие домыслы о том, чего же на самом деле хочет Восточный регион, и о том, что его голос «не услышан».

Следует признать, что украинская система представительской и парламентской демократии не является совершенной. Во‑первых, существующая избирательная система значительно искажает саму идею репрезентативного народного представительства. Во‑вторых, практика украинского парламентаризма (межфракционные миграции, создание парадоксальных коалиций) повторно искажает результаты волеизъявления. В таких случаях подстраховкой могла бы послужить именно прямая демократия. Утверждения, что проведение референдумов дорого обойдется бюджету, в нынешних условиях иначе как смехотворными не назовешь: распад страны обойдется еще дороже.

То есть прежде чем говорить о восстановлении субъектности украинского государства, следует восстановить субъектность украинского народа в рамках самого украинского государства.

И, кстати, если уж мы столкнулись с фактическим введением внешнего управления, то кроме финансовой помощи следовало бы обратиться к странам­донорам за предоставлением институционально-­правовой помощи как раз в вопросе разработки и принятия современного и эффективного законодательства о референдумах и плебисцитах.

К счастью, Украина уже избавляется от иллюзий, что субъектность может быть обязательным приложением к обретению независимости. Пришло время смириться, что субъектность — достаточно дорогое удовольствие. Кроме сильной армии и служб безопасности государство, претендующее на роль субъекта международной политики, должно обладать еще как минимум развитой сетью внешней разведки и агентуры влияния. Субъектное государство немыслимо без наличия союзников и… сателлитов (а их верность тоже приходится чем­то оплачивать). А также без пропагандистского аппарата и идео­логии, достаточно привлекательной не только для внутреннего, но и для внешнего потребителя.

Что касается экономической составляющей: ресурсная зависимость как раз не является преградой на пути к субъектности, куда более значимым признаком можно считать наличие на территории субъектного государства штаб­квартир мощных транснациональных корпораций. Что, кстати, заставляет иначе посмотреть на роль украинской олигархии.

И, на первый взгляд, парадоксальный момент: субъектное государство обязано быть членом влиятельных международных организаций, способных принимать реальные политические решения в мировом масштабе (речь, как мы понимаем, не об ООН и ПАСЕ). Но вот для участия в их работе придется… поступиться частью суверенитета.

Впрочем, такое государство, как Северная Корея, тоже можно считать субъектом мировой политики: правящая династия Кимов своим суверенитетом не делится ни в чью пользу, но вряд ли ядерный шантаж нищей диктатуры можно считать идеалом субъектности.