Ночь прошла тихо. В шесть утра, перебивая друг друга, запели будильники в мобильных телефонах. Вспыхнули в разных углах комнаты экраны, выхватывая куски темноты. Открылась дверь, и дежурный боец произнёс стандартную фразу:
— Товарищи офицеры, просыпаемся.
Щёлкнул выключатель, и ровный «промышленный» свет залил офицерский кубрик. Сборы, завтрак. Кого-то вызвал к себе командир, заговорила рация. Утро туманное и морозное. Во дворе загудел прогреваемый тяжёлый «Урал». Так начинается новый рабочий день в одном из подразделений 17-й гвардейской танковой бригады, стоящей в районе Дебальцево.
Готовимся к выезду. Скрипуче рвётся скотч нужной расцветки, наши броники и каски украшают опознавательные полоски — схема распознавания «свой — чужой» важнее, чем маскировка. Мы собираемся возле грузовика и ждём команду на посадку.
На плечи давит броня жилетов, на головы — кевлар касок, но к этому давлению быстро привыкаешь. Приходят бойцы сопровождения, мы все, наконец, забираемся в кузов. В этот раз грузовики танковой части повезут не военные грузы. Мы отправляемся на остров брошенных людей, везём гуманитарку. Впереди километры неизвестности.
Прифронтовые дороги почти пусты. Изредка мелькнёт БТР или гражданская машина. Донесётся звук выстрела из чего-то стрелкового и снова — только вой старого мотора и стук разболтанных железяк в старом кузове. Один из солдат оптимистично бурчит: «Грузовик старше меня, но ничего, ездит».
Встречный ветер в открытом кузове выбивает остатки тепла, и приходит странное оцепенение.
Безвластие
То, что произошло на земле Донбасса, иначе как большой бедой назвать сложно. Погибших жаль. Горе, пришедшее в семьи украинских солдат, неизбывно. При этом в массовом сознании на второй план отходят несчастья, выпавшие на долю местных жителей, полностью зависимых от государства. Они оказались, по сути, в вакууме. Старики и инвалиды не получают пенсий, молодые матери — пособий на детей, врачи, учителя — зарплат. Почему так происходит?
После того как из некоторых сёл выбили сепаратистов, нарушились все властные вертикали и горизонтали. Так, Ольховатка, куда мы едем, находилась в подчинении Енакиевского горсовета. Енакиево сейчас — оккупированная территория. В Ольховатке власти не осталось вообще никакой. Местный сельсовет состоял из 24 депутатов, все — от Партии регионов и КПУ. С уходом сепаратистов регионалы и коммунисты разбрелись по домам или разъехались. Депутаты и чиновники на рабочих местах не появляются, милиционеры разбежались. В начале января, правда, объявился сельский голова и даже вышел на работу на один день — чтобы написать заявление о сложении полномочий. Похожая картина не только в Ольховатке.
Рядом со мной, в кузове, трясётся на колдобинах волонтёр Сергей Тахмазов, который на добровольных началах «курирует» Ольховатку.
— Смотри сам. Новобогдановка, Новогригоровка, Каменка, Булавинское, — Сергей замолкает, пытается что-то припомнить, потом машет рукой, — всего 25–30 населённых пунктов по Донецкой области сейчас находятся в режиме полного безвластия. И это только то, что мне известно. Это сёла, контролируемые нашей армией. А ведь ещё есть населённые пункты на территории, оккупированной «ДНР». Там тоже всё плохо.
Сергей рассказывает о том, как в деревнях «на той стороне» возникают стихийные детские дома, куда свозят детей, чтобы их спасти. Как инвалиды и старики умирают от холода и голода. Что с этим делать — непонятно. Армию с гуманитарным грузом туда не пустят, волонтёры в те места тоже не рискуют ездить. Сергей пожимает широкими плечами и вздыхает.
Грузовики между тем сворачивают с избитого асфальта и несутся по бездорожью, точнее — по наезженной вдоль лесопосадки колее. Едем быстро, но осторожно. Справа от дороги мелькают бесформенные куски железа, в которых удаётся различить крылья «Урала», такого же, на котором едем мы.
Кто-то из бойцов, сидящих с нами в кузове, перекрикивая шум мотора, объясняет:
— «Урал» неделю назад на мине подорвался. Они тут мину подложили… Ну ребята и подорвались.
От этих слов по спине пробегает ощутимый холодок. Наш грузовик мчится дальше, прыгая на ухабах, и, если бы не бронежилет и каска, крепко досталось бы голове да рёбрам и без мины. Вот и Ольховатка. Сбросив скорость, машины вкатываются на тихую улицу. Смолкают моторы, повисает тишина. Выглядывает солнце, и жизнь кажется веселее.
С грохотом откидывается задний борт. Бойцы занимают позиции по обе стороны от машины — село, как говорит командир части, сепарское, и мало ли что тут может быть.
Гражданский актив
Выгружаем ящики. В них крупы, макароны, консервы, подсолнечное масло, конфеты. Всё то, что удалось собрать жителям из разных регионов страны по призыву Сергея Тахмазова. «Злобная укропская хунта» привезла еду голодным людям.
В глазах местных — сложная гамма чувств. От недоверия до заискивания. Люди тянут руки, некоторые благодарят, некоторые ворчат, жалуются на то, что магазины не работают, что «опять только макароны привезли».
Мимо меня маленькая девочка тащит две большие сумки:
— Я на две семьи взяла, мама болеет, а дедушка и бабушка старенькие.
Беру у неё одну из сумок и, пока идём к дому, выслушиваю незамысловатый рассказ:
— Мы сюда к бабушке приехали, наш дом в Никишино разбили из танка, мы еле успели убежать.
В том, как она это произносит, нет ничего необычного. Голос даже не дрожит.
А меня вдруг прохватывает дрожь. Был дом. Жила там девочка с папой, мамой, братом. Потом по этому дому выстрелил танк. Она не уточняет, чей танк превратил их дом в груду развалин. Да это и неважно. Танки не представляются, в двери не стучат. Они их выносят, часто вместе со стенами. И чей-то привычный мир рушится. Заглядывая в глаза этой девочки, понимаешь, что Достоевский со своей слезой ребёнка был прав. Правда, в глазах девочки нет слёз. Она, похоже, разучилась плакать. У калитки прощаемся. Ловлю настороженный взгляд старушки, ждущей внучку. Не здороваясь и не прощаясь, она быстро закрывает дверь.
В одном из дворов замечаю группу молодых людей, приглядывающихся к моему камуфляжу. И снова по спине пробегает холодок. Офицеры встречают меня коротким вопросом, в переводе на литературный: «Куда и зачем ты пошёл один?!» Объясняю ситуацию. Командир понимает и, обращаясь к бойцам, назидательно произносит:
— Вы там смотрите — слева по ходу движения будет одинокий дом, так что…
Автоматчик в кузове молча кивает и с тихим, но отчётливым щелчком снимает автомат с предохранителя. Забираемся в кузов и едем по грязной улице. Навстречу нам выскакивает замызганная иномарка. Резко тормозит. Потом разворачивается и быстро уезжает. Что это было?
На мой недоумённый взгляд солдат поясняет:
— А как ты её остановишь? Стрелять в посёлке нельзя. Так что пусть едет.
— А если наведёт на нас диверсионную группу?
Видимо, те же мысли посещают всех сидящих в машине. Молчим. Смотрим по сторонам. Село почти не пострадало, только несколько домов подбиты. Всё та же группа молодых людей провожает нас тяжёлыми взглядами.
Останавливаемся у здания сельсовета. Типичное советское сооружение — стекло и бетон, синяя краска на дверях, даже стёкла целы. На доме напротив уцелела мозаика, прославляющая «партию Ленина». Продуктовый магазин «Уголёк» закрыт. Мимо него проходит колонна бронетехники, и от этого сочетание получается совершенно сюрреалистичное.
В одной из комнат сельсовета на первом этаже слышны голоса — там заседает гражданский актив. Откуда он взялся? Как выяснилось, это самоорганизовавшиеся местные жители. Когда стало ясно, что на бывшую власть надежды нет, дело спасения села возглавила пенсионерка, бывшая учительница истории Татьяна Манагарова. Опыт общественной работы у неё есть — Татьяна Александровна по совместительству староста церковной общины.
На мой вопрос «какой церкви?» отвечает, что они приверженцы никонианства. Ещё недавно в селе действовало два храма, было два прихода. Батюшка Московского патриархата сбежал с отступающими сепаратистами, а вот староверы-никониане остались. Теперь они собирают и перераспределяют помощь. Помощи, правда, пока мало.
Сейчас появилась острая нужда в топливе для котельной. Для многих это вопрос жизни и смерти, так как в Ольховатке, помимо частных домов, есть несколько пятиэтажек. В них, как нетрудно понять, ни печей, ни колодцев не предусмотрено. Если не помочь людям, не завезти топливо в котельную — они погибнут от холода. Трубы лопнут… А в домах лежачие больные, и их много. Ну и вечная проблема — еда.
Поэтому местный актив начал искать варианты спасения. Видимо, вспомнив старую поговорку о том, что «солдат ребёнка не обидит», они обратились к командованию части, базирующейся под Дебальцево. По счастливой случайности, именно над этой частью — подразделением 17-й танковой и шефствует волонтёр Сергей Тахмазов.
До войны в селе проживало чуть меньше 4 тысяч жителей, сейчас, с учётом отъездов и наплыва беженцев из разбитых окрестных деревень, около 2,5 тысячи. Понятно, что одному воинскому подразделению прокормить такую ораву не под силу.
Поэтому позицию Сергей занял гуманную, но жёсткую:
— Проблема выживания работоспособного населения с руками и головами меня не волнует, а вот дети и пенсионеры голодать не должны. Что делать? Я описал на своей страничке в Facebook ситуацию. Запись прочли многие, в том числе народный депутат Ира Геращенко.
О проблеме узнали, поднялся шум. В итоге председатель Донецкой облгосадминистрации Александр Кихтенко обеспечил доставку одного КамАЗа еды, но этого оказалось мало. Тахмазов бросил очередной клич, и волонтёры по всей стране начали собирать еду для села. Очередной груз гуманитарки мы повезли на Ольховатку и на следующий день.
Люди ждут
На этот раз отправились по другой дороге, прячась от чужих глаз. Ехали быстро, и мелкий снег не колол, а сёк лица. Водитель был напряжён. Мелькнул опорный пункт — танк с расчехлённым стволом и пулемётом всматривался в поле и туман. Поднятые в приветствии руки, свежая воронка среди поля, и снова — лесопосадки, поля и наконец село на горизонте.
Тормознули около храма — небольшого, недавно отремонтированного здания с крепкими замками и надёжной дверью, стало быть, годящегося для складских нужд. На крылечке нас уже ждала Татьяна Александровна и ещё несколько женщин. Подошёл священник. Батюшка оказался крепким пожилым мужчиной с железным рукопожатием и внимательным взглядом. Кышнув местных забулдыг, отчего одновременно с ними в ужасе шарахнулись две дворняги, батюшка начал разговор. Да не с нами, волонтёрами, а с офицерами:
— Вот вы скажите, у нас прифронтовая зона?
Танкисты пожали плечами:
— Да… Скорее межфронтовая.
— Нет. Спрошу иначе. Здесь Украина? Тогда почему нет хотя бы полевой комендатуры? Почему село не обеспечено проводной или радиосвязью? Где армейские патрули? Милиции-то нет, кто власть должен показывать? А если что начнётся, нам куда звонить? Кому докладывать?
Его перебил один из офицеров:
— Батюшка… а вы в каком полку служили?
Настоятель расправил и без того прямые плечи и отчеканил:
— В зенитно-ракетном.
Все на мгновение замолкли, а потом громко рассмеялись. В этот момент подошли несколько старушек и пара крепких молодых помощников.
С уютным скрипом дверь храма отворилась, и мы по цепочке стали передавать продукты. Принимая у меня из рук очередной пакет, солдат делает шаг, другой и передаёт его дальше, и там — дальше, и очередной ящик исчезает в дверном проёме храма. Всё, как сотни лет назад: там, где трудно, на помощь приходят солдаты, а убежище люди находят в храме...
Наконец, кузов опустел.
Мы беседуем с Татьяной Александровной. Она рассказывает о том, как будет распределять продукты. Таково её негласное право, ведь именно она обратилась к военным за помощью, организовала какую-никакую систему доставки продовольствия, нашла врача, который на добровольных началах навещает больных. Но не всё во власти церковного старосты — обеспечить бюджетные выплаты не в её силах.
В одном из посёлков, где представители местной власти всё же вышли на работу, выплаты пенсий уже начались. Там же, где чиновники в бегах, несмотря на все уверения областных властей о том, что ситуация на контроле, ни социальных выплат на детей, ни пенсий нет. А люди их ждут. И это наши люди.
Перед самым отъездом ко мне подошёл мальчик лет десяти.
— Дядя, а знаешь, что у меня есть?
Я пожал плечами — мало ли что может быть у мальчишки в прифронтовой полосе: от гильзы и патрона до гранаты. Ребёнок, оглянувшись по сторонам, расстегнул курточку. Под ней, на груди, у него был спрятан флаг Украины.
