Исходя из статистики, все меньше преступлений в странах Европы, включая нашу страну, совершается по статьям, объединенным понятием «оскорбление чести и достоинства» (ст. 129, 130 УК Украины). Не потому, что в этой сфере более не преступают закон, — преступают, но реже жалуются; достоинство перестает быть предметом судебных разбирательств. Лет семь-восемь назад по стране пронесся вихрь гражданских исков, отстаивающих честь и деловую репутацию. Сегодня подобный тип судебной защиты поглощен более широкой категорией дел о «компенсации морального ущерба». В некотором смысле это одна из форм демократизации чести и достоинства, что наводит на определенные мысли.
Хотелось бы поговорить о роли унижения в современном мире. Кажется, очень многое в обществе замешано именно на личном опыте унижений. Это как приводной ремень, что ли. Гораздо чаще в этой связи вспоминают страх, въевшийся со времен действия тоталитарной машины. Но я уверен: социум «держит» людей, уже не страхом. Да, конечно, деньги и уважение, социальные лестницы в качестве положительного стимула. Но если учесть, что отрицательные методы часто более действенны, кнутом, который щелкает за спиной современного человека, в некоторых ситуациях выступает унижение.
Этот опыт у всех разный, и унизительным считается разное. Лично мне, например, кажутся унизительными, мало того, культивирующими унижение телевизионные шоу, в которых на сцене пляшут или поют обычные люди, чья нелепость подсвечена и усилена «эффектом рампы», а над ними, вместе со зрителями, потешаются судьи, якобы ищущие таланты, а на деле отнимающие хлеб у психиатра. Телевидение делает зрелище унижения привычным, как привычной была на городских площадях средневековья публичная казнь. Бог с ним, с ТВ… Но процедуре унижения, подчас безотчетно, подвергаются на каждом шагу. Иному, чтобы устроиться на работу или удержаться на ней, нужно пройти сквозь «очистительный огонь» корпоративного тренинга, унизительного уже тем, что так называемый позитивный лад, на который он настраивает, не совместим с богатством интеллектуальной и эмоциональной жизни — основой достоинства. Человек, обязанный быть сознательным настолько, чтобы не возникала потребность в третьих лицах, должен счесть оскорбительным тотальный контроль рабочего времени. Кого-то оскорбляет офисный дресс-код, кого-то — маленькая зарплата — при том, что он готов надевать на работу хоть водолазный костюм, лишь бы вовремя и хорошо платили... Одним кажутся унизительными брошенное поперек слово, неуместное воспоминание, а для других унижение в семейной жизни — это алкоголизм и безденежье. Женщины и мужчины нечасто сходятся во мнении, сколь унизительно тотальное потребление. И так далее и тому подобное. Мы расплачиваемся унижением за каждый поворот жизни, за каждый цент, за мелочь комфорта. И если страх, царствовавший еще в не столь далекие времена, был осязаем и предметен, то унижение, напротив, безобъектно и неуловимо, оно везде и нигде, оно заполняет пространство между предметами, как вода или воздух, мы его пьем, мы им дышим.
В сословном обществе прошлого унижение в чистом виде с трудом проникало сквозь плотно прилегавшие друг к другу параграфы табели о рангах с обязательным и негласным сводом правил. Перепутать «его величество» с «его превосходительством» — не унижение, а оскорбление. Когда дворянину дают пощечину, его еще не унизили, ведь всегда остаются пистолеты, решающие исход; другое дело, если, как в «Маскараде» Лермонтова, обидчика нельзя вызвать на дуэль. Таким образом, унижение — это ничем не компенсируемое оскорбление. И если в обществе нет твердой иерархии, значит, возникает множество неустоявшихся, неформальных градаций, и всегда можно найти точку зрения, вводящую человека в положение более низкое, чем ему бы хотелось. Триста, пятьсот, тысячу лет назад миллионы угнетенных были не столько унижены, сколько лишены чувства собственного достоинства — изначально. Выходит, эскалация унижений сегодня — обратная сторона роста собственной значимости (как если бы дворянскую честь поделили и раздали поровну), и этот пузырь играючи и шутя прокалывает реальность.
Давно миновала пора высшего света и правил чести, нет сословий, взамен пришло разнообразие ситуаций, более личные и глубоко спрятанные мотивы для обиды. И трудность объяснения, заставляющая молчать, — в признании самого факта унизительности того, что другой расценивает совершенно иначе, порой противоположным образом. Мало-помалу это становится личной темой, ни к кому отношения не имеющей. Но это вовсе не отдельная тема, никого не касающаяся. Подобно тому как число убийств, изнасилований используют в качестве четкого показателя степени общественного неблагополучия, так и более широкий опыт унижений самого разного рода является детонатором и индикатором человеческих действий. Чаще всего, испытывая унижение, человек действует втихомолку. Увольняется или подчиняется. Говорит: «Это еще ничего» или: «Так жить нельзя». Разводится или, наоборот, женится. Отмалчивается или выступает. Оправдывается: «Вы еще жареного не нюхали» или… Вариантов может быть множество.
Определенные шаги в решении этих проблем стали уже тривиальными. Много пишут о национализме, расизме, ксенофобии. Феминистки в мельчайших подробностях исследуют случаи несправедливости и насилия по отношению к женщинам. На Западе существует такое понятие, как «харассмент», определяющее недопустимость вторжения в приватную жизнь. Горы статей, исследований, масса опросов, статистика; здесь уже примерно ясно, как обстоят дела. А вот что делать с этой «мелочью», с унижением? Ведь за одной не очень большой и не обязательно самой важной деталью прячутся все остальные проблемы. Бывают ситуации, к которым не применишь сухой язык исследовательской работы. Между тем чувство унижения — один из регуляторов в обществе, определяющий то, как работают люди, как относятся друг к другу в семье, ладят ли в транспорте, на дороге и даже наедине с собой, в воспоминаниях и мечтах. Более того, если унижение в течение долгого времени непреодолимо, согласно классической теории Макса Шелера, наступает рессентимент, мазохистское принятие ситуации со всеми сопутствующими изменениями в психике.
Источник унижения — несоответствие воспитания (или, говоря шире, истории формирования личности) и реальности. Унижение — это встреча с действительностью, к которой человек не подготовлен. Поэтому в унижении всегда есть момент внезапности (не ожидал, что меня так встретят, так назовут, таким посчитают), а количество унижений зависит от контрастности социума, от вероятности столкновения с незнакомой, чуждой средой.
Унизительными — именно потому, что этим чувством невозможно поделиться и получить компенсацию в виде понимания — оказываются нарушения установок, которые для конкретного человека привычны и очевидны. Допустим, кого-то научили в детстве, что ни при каких обстоятельствах нельзя не вернуть долг, врать о любви, требовать денег за работу, которую сделаешь и бесплатно, и т.п. До тех пор, пока эти максимы не подвергнутся внутреннему пересмотру, каждое столкновение с реальным миром, для которого твои табу и запреты не столь категоричны, вызывает жгучее чувство унижения. Унизительно видеть, как спокойно живет и улыбается человек, занявший у тебя денег и забывший об этом; унизительно, когда в лицо врут о любви и т.д. Можно пересмотреть установки: а что, никто не «парится» по поводу долгов, все вокруг врут и прочее, — и тогда ситуация переходит из насущно жизненной в обычную житейскую категорию. Уже не унизительно потребовать возврата долга или дать взятку. Другими словами, чувство унижения — это реакция на обманутые ожидания. И коль скоро в нашем социуме нет общих табу, нет и понимания того, что именно унижает, а униженный остается один на один со своей скрытой обидой.
Если мы принимаем как верное, что источник унижения — в несоответствии воспитания и реальности, в разнице культурных форматов, то число униженных прямо пропорционально частоте смены культурных парадигм. Чем быстрее меняется жизнь, принцип общения людей, технические навыки, мода и т.п., тем больше людей бывают униженными. «Общество унижения» возникает, когда изменения в культуре, экономике, социуме опережают оптимальный средний темп, когда перемены, происходящие в человеке, не поспевают за ежечасно обновляющейся средой или картиной мира. Тем самым развитие любых областей, меняющих социальный формат, — от языка до техники, от политики до экономики — обязано сопровождаться мерами против «падения нравов», страхующими от неприятных последствий, которые в обществе унижения неизбежны. Собственно, это и есть мораль. В разное время разные социумы пытались демпфировать возникновение общества унижения определенными средствами. Сегодня они, конечно, не годятся — обществу современного типа нужны новые решения, причем с появлением новых институтов устройство общества обязано будет измениться. Это будет иной социум, чей прагматический смысл в том, что он окажется способным с минимальными потерями выдерживать высокий, скоростной темп изменений, им же порожденный.
Возникает вопрос: можно ли зафиксировать некий неснижаемый уровень свободы, конгруэнтный неснижаемому уровню достоинства, обеспечив при этом нормальное существование и функционирование общества? Для того чтобы на этот вопрос нашелся хороший ответ, унижение должно стать заметным. Оно должно выделиться из фона. Человек униженный склонен воспринимать ситуацию унижения как нормальную, продуцируя такие же рецепты спасения: не обращай внимания, бывает хуже, это твое личное дело, так живут сейчас все и т.п. Человек скрепя сердце начинает терпеть. Ведь так живут все, а значит, в унижении нет ничего особенного, да и не унижение это вовсе, так, пустяки, дело житейское, «бывает и хуже». И когда говорят о прозрачности границ, доступности информации, свободе сала и слова, об унижении уже не упоминают, не так ли? Как бы подталкивая к мысли мудреца, сказавшего, что чувства, в которых вас оскорбили, никогда не бывают лучшими.
