В августе 2014-го после боя, когда ВСУ покинули село Степановку, Иван Безъязыков поехал за телами погибших украинских солдат. Боевики долго не могли поверить, что к ним пришел начальник разведки сектора «Д». Причем пришел сам, без оружия и с белым флагом. Но по дороге назад его взяли в плен встретившиеся кавказцы. Дома остались старенькая мать, жена и трое детей.
«Три офицера Вооруженных сил Украины без оружия и с белым флагом пришли на место предварительной договоренности», - сообщили летом 2014-го в официальной сводке штаба АТО. Речь шла о майоре юстиции Валерии Шмигельском, капитане глубинной разведки Евгении Мандажи и полковнике, начальнике разведки 8-го Армейского корпуса из Житомира Иване Безъязыкове. Шмигельского и Мандажи обменяли. Безъязыков пробыл в плену почти два года. Говорили о нем крайне мало. Только жена Маргарита через год стала обращаться к журналистам. С мужем долго не было связи. Женщине выдавали различные версии: Иван перешел на сторону врага; его завербовали; он ушел к другой женщине и живет с ней в Донецке…. Она не верила. «Я переверну весь мир, но мужа найду», - говорила Маргарита Кушнирова в очередном интервью.
5 июля 2016 Глава СБУ доложил Президенту: «Из плена освобожден полковник Вооруженных Сил Иван Безъязыков». В СМИ появились первые фото:
Освобожденный из плена полковник Безъязыков встречает меня на площади в Житомире, куда приезжают автобусы из Киева. Улыбчивый мужчина в футболке, шортах и солнцезащитных очках. Заходим в кафе. Показываю ему пост главреда «Цензор.НЕТ» Юрия Бутусова, где произошедшее он называет «фантастическим головотяпством». «Да, сразу почему-то у всех вопрос: кто же принял такое решение и почему послали начальника разведки…», - вздыхает Иван.
«Говорили с диким акцентом: «зачем ты сюда пришел? Это мой земля!». Захват.
- После боя потери были, и надо было эвакуировать тела убитых, установить, сколько их. Была неразбериха, но взять дело на себя - это не был приказ, это была просьба командования.
- Литвин просил (генерал-лейтенант Петр Литвин, командовал тогда сектором «Д». - прим. Ред. )?
- Я разговаривал с начальником штаба. Он, можно сказать, попросил меня. И я понимал, что раз ко мне уже обращаются с такой просьбой, то те, кто должны были этим заниматься до меня, более низшие чины, по каким-то причинам не согласились, не захотели, или их не нашли... А я такой человек, что отказываться от такого - не в моих правилах. Мы же люди военные, всё знаем, да? Пока мир, тишина, все нормально, все получают зарплату, все довольны, ходят на службу, гордятся своей формой, страной. А когда пришло время «к ответу становись», пришло военное время - и тут началось «я не пойду», «я не хочу», «там опасно», еще что-то. Я считаю, что это уже непорядочно совсем. Раз до меня уже дошли с такой просьбой - у меня не было никакого сомнения, что я выполню ее.
- Не вините руководство за подобную просьбу?
- Нет, конечно. Я не виню, потому что им тоже было довольно тяжело. Сейчас обвиняют Литвина, что он неправильно командовал... Но это люди, которые не были на его месте. А вот как говорит Шота Руставели? «Каждый мнит себя героем, видя бой со стороны». Когда ты поставлен на это место, и ты должен, не понимая ситуации, не владея, принимать какие-то решения, от которых зависят жизни твоих подчиненных, - это совсем другое дело. Сейчас, конечно, спустя два года можно рассуждать - правильно или неправильно поступил. На то были причины. Я никого не осуждаю.
- А в чем заключалась задача? К конкретным людям нужно было поехать?
- Нет. В том то и дело, что ситуация была совсем темная, непонятная - кто там, что там, сколько человек, где, какие силы, кто их атаковал. Было боестолкновение с применением тяжелой техники - танков, артиллерии. И отряды «ополченцев» выбили нашу батальонно-тактическую группу. Задача была - вернуть тела погибших. Но для того, чтобы их вернуть, надо было съездить в Степановку, посмотреть, кто там есть, установить контакт какой-то. Мы ехали с белым флагом. И без оружия. Нас было трое. На легковой машине. К ней мы привязали большое белое полотнище, чтоб было видно. В бинокль, чтобы можно было определить. Мы заехали на «высоточку», показали себя, постояли, подождали. Никто не отозвался, никаких признаков не подал. Мы начали уже спускаться с этой высоты, пробили колесо и меняли его. Потом поняли, что мы туда не заедем, потому что дорога была усеяна осколками «Градов». Вышли из машины, взяли этот флаг белый и пошли пешком. Шли, пока не наткнулись на вооруженных людей. Это были казаки какие-то в папахах.
- А часто так на фронте делают – вот чтоб с белым флагом ехать к противнику?
- Я думаю, это был первый и последний раз. Казаков человек пять было, один назвался командиром. Мы с ним провели переговоры, объяснили, что хотим забрать тела убитых. Он сказал: «Да, хорошо». Договорились, что на следующий день приедем со своим транспортом и начнем эвакуацию погибших. А на обратном пути уже, когда шли к своей машине, другая группировка выскочила на нас. Мы-то все думали в то время, что они под единым командованием все-таки. А оказалось, что там множество этих группировок, не подчиняющихся никому и друг другу. В последствии я узнал, что они еще жестко конкурируют, вплоть до боестолкновений, что между собой у них там происходит раздел территорий. Казаки все села «станицами» обзывали сразу, свои казачьи правила устанавливали - нагайка, плеть за нарушения... С Северного Кавказа какие-то банды были - там свои правила. И это продолжалось довольно долго, насколько я знаю, где-то только к весне 2015 года пошел процесс установления единовластия.
- Так на кого после казаков наткнулись?
- Ну какие-то кавказские товарищи, судя по говору. Или осетины, или чеченцы, не знаю.
Явно не жители Донбасса. Мы сказали, что с казаками договорились. Они говорят: «Мы их не знаем, это вообще не наши. Поэтому нам все равно, о чем вы там договорились. Стоять здесь, ложись на пол, а то буду стрелять...».
- А то, что вы с белым флагом, без оружия?
- Они флаг выбросили, ботинки сняли, средства защиты, каски, бронежилеты, что на нас были надеты, сняли...
- Это ж вопрос чести?
- Вопрос чести не до всех доходит и распространяется не на всех. Всякое бывает на войне. Они нас захватили и привезли на какую-то большую базу. Издевались, избивали, током били, электрошокером, за ногу подвешивали. Одежду на мне порвали, потому что кто-то подумал, что я должен нести с собой какой-то «жучок», чтоб что-то подслушивать, подсматривать, фотографировать... Люди своеобразные...
- А они сразу знали о вашей должности, о том, что вы разведчик?
- Да, практически сразу. Я был без документов. Но в общем-то, скрывать особо свою должность смысла не было. Говорили с диким акцентом: «Зачем ты сюда пришел? Это мой земля!» В такой ситуации лучше просто молчать, не раздражать, чтобы тебя не прибили. А ночью уже приехали из Донецка за нами, видно кавказцы уже сообщили. Погрузили, связали и повезли в Донецк. На каждом блокпосту была остановочка развлекательная: «Мы везем украинского полковника. Кто хочет - может побить его»... Блокпостов было немало, около пяти.
- Они действительно ненавидят?
- Кто-то - да, искренне так с остервенением бьет. Кто-то бьет просто для того, чтобы другие товарищи ему не сказали, что «ты укропов прикрываешь». Там же стадное чувство тоже присутствует.
«Хотели, чтоб я перешел на их сторону». Плен.
- В Донецке меня поместили в бывшее здание СБУ, в подвал. Мы были все в куче - свои, чужие и кто попало. Со мной был человек, рассказавший свою историю. Он жил в селе, и когда началась война, чтоб не участвовать в этой всей катавасии, решил поехать к своим родственникам в Ростовскую область. Распечатал Google-карты, по каким дорогам ему надо ехать, и поехал. И доехал он ровно до первого блокпоста «дээнэровского», там его взяли. Нашли эти карты и решили, что он разведчик и диверсант. Тоже был «душевно» принят, избит до полусмерти, раздет, ограблен и брошен в этот же самый подвал СБУ. Таких было много. Все были под подозрением, свои - тем более. В каждом видели каких-то разведчиков, лазутчиков.
Насилие ко мне уже не применяли. Составили карту военнопленного, записали мои данные. Задача их заключалась в том, чтобы проводить «воспитательную работу». Садят перед экраном, показывают разрушения Донецка, убитых и раненых мирных жителей, дети там разорванные, руки-ноги валяются.... Говорят: «Вот что вы наделали!» Психологическая обработка началась. Потом меня отдельно держали, и более глубоко начали со мной работать – хотели, чтобы я перешел на их сторону.
- А что обещали?
- Особо ничего. Просто «на стороне добра» поучаствовать предлагали. Говорили, мол, «вы же понимаете, что вы не правы, вы воюете против своего народа Вооруженными силами, руководство ваше преступное, вы выполняете преступные приказы» - это основная идея.
- Вас в одном месте все эти два года содержали?
- Нет, я поменял несколько мест. Пока там эти группировки друг с другом боролись, я переходил к победителю. В «республиканской гвардии» я побывал, в каком-то особом отделе, подчиняющемся только Захарченко. И в итоге, крайняя группировка, в которой я находился, это РГСО – «Республиканская государственная служба охраны».
- А с самим Захарченко вы встречались?
- Нет. С Кононовым встречался (Владимир Кононов – называет себя «министром обороны ДНР», - авт.). Беседа была своеобразная. Это же сейчас у него звание (не знаю, кто ему присвоил) генерал-лейтенант. А в августе 2014 года он еще был полковником. А он же вообще не военный, тренер какой-то там по борьбе. И он мне: «Видишь, я уже министр обороны! У нас в стране возможен карьерный рост такой дикий» (смеется. - Ред. ). Себя рекламировал, что он такой молодец.
- Вас били там?
- В одном месте да, было. Вот в «Республиканской гвардии» этой. Хотели моего признания в том, что я так хитро засланный к ним разведчик. Имитировали, что пальцы отрежут. Трое человек держат, один пилит палец штык-ножом. Не отпилили, конечно, но на психику это действует. В карцере держали, это такое помещение под лестничной клеткой, где в полный рост не встать. Два раза по трое суток не кормили, не поили. Может судить хотели как-то показательно потом. Бог их знает. Мне тяжело было на эту тему с ними разговаривать, потому что эти так называемые следователи, пацаны лет по 22-23 - молодежь какая-то дикая, уколотая, вечно пьяная. Понимая, что морально они не могут на меня воздействовать, начинают бить. «А чего добиваетесь?, - спрашиваю. Говорят: «Вот ты ж разведчик, тебя ж не могли так просто отправить за трупами, тебя специально к нам заслали, что-то ты хочешь сделать нам плохое».
- С той стороны не мог никто поверить, что вас, командира разведки корпуса, отправили?
- Было тяжело как-то объяснить, что действительно полковник, начальник разведки поехал за телами. Наверное, это со стороны выглядит как-то нелепо. Но я вас уверяю, что на то время, когда было принято мной это решение, наверное, других вариантов не было.
- Что было самым тяжелым там за эти два года?
- Ну самым тяжелым, конечно, было психологически, психически как-то держать себя. Знаете, сразу кажется, что тебя бросили, никому ты не нужен, паника наступает. У многих людей. Я, в общем-то, был более готов к этой ситуации, должность обязывает, я все эти методики в свое время прочитал и знал, какие бывают симптомы, как с этим бороться. Пытался поддерживать и наших ребят, которые со мной были в одной камере. Человек десять было. Офицеры. По званию я самым старшим был, и понимал - если я начну паниковать, то остальным будет намного тяжелее. Поэтому мне приходилось и себя держать, и других подбадривать, говорить, что конечно, государство о нас заботится.
- С родными связи никакой?
- Сначала была возможность позвонить родственникам. А потом, когда в «республиканскую гвардию» эту попал (это был май 2015-го), я долго не имел никакой связи, никто обо мне ничего не знал. В ноябре уже потом с одним бойцом наладил контакт, и он, нарушая все свои законы, втихаря дал мне свой телефон - один звонок сделать. Я позвонил маме, сказал, что жив-здоров. Разговор длился минуту, может, две. Мама еще не поверила. Она у меня пожилая уже женщина...
- А почему этот боец дал вам телефон?
- По доброте душевной. Там же люди не все убийцы и идиоты. Есть и нормальные, и, в общем-то, добродушные. В «ополчение» у них сейчас уже идут служить в основном потому, что нужно семьи содержать. А там деньги платят, какие-никакие, но платят. С некоторыми можно было пообщаться, если никто не видит, не слышит. Были и идиоты какие-то, наркоманы отпетые - опасаешься, как бы не обкурился чего-то и не пристрелил тебя. Разные есть.
- А что помогало держаться?
- Во-первых, книги давали мне. Это уже было хорошо. Плюс я распорядок дня составил -загружал себя по максимуму. Утром встал, если есть возможность - умылся. До обеда книгу читаю, после обеда отжимался от пола, полтора часа где-то занятие. Потом на работы стали меня привлекать. Снег покидать, например, почистить территорию. Потом в столовой я стал работать, посуду мыл, картошку чистил.
«Меня в списках на обмен не было». Освобождение
- Почему вас не меняли? Я не могу понять цель, с которой они вас держали…
- А этого никто не знает. Не было такой необходимости менять. Меняют же в основном полевые командиры, которые стоят друг против друга на линии фронта. Они между собой договариваются: у меня там трое твоих пленных - дай мне трех моих. А у РГСО («республиканская государственная служба охраны», - авт.), где я был, пленных своих не было. И для них не актуален этот вопрос.
- А в рамках Минских соглашений? В рамках обменов, которые СБУ проводит?
- Понимаю... Даша Морозова у них списком пленных заведует (Дарья Морозова, называет себя «уполномоченной по правам человека ДНР», - прим.ред.), но в нем в основном те, которые в здании СБУ сидели. А я же у этих из РГСО сидел в телецентре. Там есть и такие, как я – меня в списках на обмен не было. Командир подразделения, где я находился, не считал нужным подавать мою фамилию этой Даше Морозовой. Ну она ему не нравилась, к примеру.
- Как-то глупо и бессмысленно…
- Ну да, там смысла особо искать не надо.
- А на кого обменяли вас?
- Не знаю, про обмен вроде бы речи и не было.
- Что, просто отдали вас?
- Детали мне никто не раскрывал. И в общем-то в наших интересах это… Может, еще придется договариваться.
- Как вас освободили?
- Обычно – «собирайся, поехали!» Собрался, поехал. Глаза не завязывают. Приехали на блокпост крайний. Стрельба слышится где-то вдалеке. Злые «ополченцы» ходят (смеется ). Подождали. Потом выехали на разделительную линию, пересадили меня из машины в машину. Меня встречал представитель группы «Патриот» и сотрудник СБУ. Они начинают поздравлять друг друга, что все прошло благополучно. Ну и меня за одно. Но я, конечно, еще до конца не осознал. Когда на какой-то заправке Маргариту (жена полковника Безъязыкова, - авт.) встретили, тогда пришло осознание большое. Она плакала, конечно.
- А вы?
- Из меня тяжело слезы выдавить, но, конечно, накатывалась слеза.
«Я тоже считаю, что нужно вести переговоры с Захарченко и Плотницким»
- Как по-вашему, когда война закончится?
- Я думаю, это будет долго. Во всяком случае какими-то силовыми действиями с нашей стороны это вряд ли решится, потому что там за ними стоит «старший брат», который будет держать до последнего, пока не изменится что-то в политическом мире.
- Переговоры?
- Переговоры нужны в любом случае. Любые форматы. С кем только можно.
- Надежда Савченко, например, говорит, что нужно напрямую договариваться с Захарченко и Плотницким …
- Я тоже так считаю, что нужно вести переговоры с Захарченко и Плотницким. Если есть такая возможность, то от попытки нельзя отказываться.
- А с ними о чем переговоры вести?
- Да хотя бы об обмене военнопленными! Не через минский формат. Потому что минский формат - это формат, где Россия договаривается с Францией о каких-то своих проблемах. Только фишечки «Донбасс», «Украина» тасуют - кому что сдать.
- Но разве Захарченко и Плотницкий не полностью в подчинении России? Они могут самостоятельно решать, кого и когда обменивать?
- Возможно, и могут. Ну вот в Минске обсуждается список военнопленных, но есть на Донбассе и такие люди, как я - которые непонятно где. Возможно, этих людей Плотницкий и Захарченко и могли бы обменять.
- А вы себя как видите в дальнейшем? Вот та же Савченко вернулась и активно ворвалась в политическую жизнь.
- Ну она будучи в заключении уже была активна в политической жизни (смеется). Я более скромно себя вижу. Я дивидендов никаких не собираюсь грести с этого.
- Вернетесь на службу?
- Собираюсь. Может, не на фронт, но послужить еще хочу.
- Вы не раз во время интервью сказали слово «ополченцы». Почему именно это слово?
- Ну они себя так называют. Я с ними прожил два года... (смеется). А как их называть?
- Этот вопрос постоянно муссируется в обществе: как называть их - российские военные, боевики, террористы, ополченцы...
- По истечении двух лет, что я там находился, могу сказать, что я не встречал регулярных, действующих военных, офицеров российской армии. Может, они где-то есть, советники какие-то… По телевизору видел, когда бурятские танкисты попали. Вот в это я могу поверить, что да, действительно были какие-то танковые части Российской Федерации. И я могу поверить еще по другой причине - когда мы попали в плен и нас доставили на базу (правда, мы были с закрытыми глазами, с повязками, но слышать я мог четко и определял), на этой базе была как минимум танковая рота, то есть десять машин. И это были именно танки, не какие-нибудь там БТРы, БМП. Я понял, что именно эта рота участвовала в боях за Степановку и подумал, что много танков у боевиков откуда-то...
- А ни в Луганске, ни в Донецке такого количества танков не может быть?
- Конечно, нет! Они всегда говорят, что это захваченная у ВСУ техника. Но чтоб отбить роту танков?! Этого не может быть, потому что у нас танки были рассеяны по блокпостам, концентрировано не находились. Поэтому предполагаю, что во время тех боев и были кадровые регулярные части Российской Федерации. На то время настолько организовать «ополченцев» этих, боевиков, чтобы это была цельная танковая рота, практически было невозможно. Думаю, что применялась и артиллерия российская, регулярные части, потому что, опять-таки, шахтеры и рабочие вряд ли смогли бы научиться эффективно применять артиллерию за такой короткий период времени. Но, повторюсь, лично я перед собой не видел офицеров российской армии или солдат.
- А во время плена к вам фээсбэшники не приходили?
- Еще в начале, через неделю после того как захватили, меня вывозили куда-то. Возможно, в Российскую Федерацию. Я был с закрытыми глазами, передвигались в микроавтобусе, но можно предположить, что примерно такое время надо затратить, чтобы выехать в Ростовскую область. Но там, опять-таки, я тоже никого не видел - весь разговор был с закрытыми глазами. В затылок - ствол. Вопросы. На чистом русском языке, не на суржике. Думаю, что это были какие-то спецназовцы. Вот это был единственный момент, когда я скорее всего сталкивался с российскими солдатами.
- А что спрашивали эти предположительно российские спецназовцы?
- Их больше интересовали тактические какие-то задачи. Где блокпосты, к примеру, по каким дорогам идет снабжение. Можно предположить, что это для каких-то диверсионных задач.
- А вас же уже допрашивали наши спецслужбы, проверяли, не завербованы ли вы? Это же процедура обязательная.
- Я думаю, что она еще не закончена. Это ж дело не одного дня... Естественно, люди должны как-то проверить меня. Потому что два года провел человек непонятно где.
- А вы что-то в итоге рассказывали боевикам?
- Военные тайны? Нет, не рассказывал (смеется)
- Ну военные тайны - это громко сказано. Ну, например, расположение блокпостов?
- Дело в том, что у них, довольно развитая сеть осведомителей. В каждом населенном пункте активисты были, которые передавали информацию, поэтому особой тайны из этого делать нет смысла. Сейчас и техническая сторона дела продвинулась. Разведсистемы, квадрокоптеры, беспилотники кружат, не переставая. Поэтому что-то в тайне сделать, под покровом ночи, практически невозможно.
- Вам тяжело плен вспоминать?
- Сейчас вспоминается как страшный сон какой-то. Если забудется, тут уже я не буду против. Но, наверное, не забудется.
- Снится плен по ночам?
- Наверное, больше людям снятся какие-то взрывы и пожары, а плен - чего ему сниться? Плен да и плен, сидишь там... Главное не сойти сума от одиночества.
