Никто точно не знает, сколько человек находится в плену у сепаратистов в Донецкой и Луганской областях. В захваченных милицейских участках и подвалах СБУ неделями держат людей с завязанными глазами. Это журналисты, волонтёры, местные предприниматели и случайные прохожие, которых террористы заподозрили в связях с «Правым сектором». Считается, что больше всего невольников в Славянске, в подвале захваченного боевиками здания СБУ. Там обустроено что-то вроде пыточной для особо опасных врагов «Донецкой народной республики».
Несколько дней назад представитель Украинского Хельсинкского союза по правам человека Олег Веремеенко заявил, что в этом подвале удерживают 15–20 человек. Официальные данные страшнее: в конце апреля руководитель пресс-службы СБУ Марина Остапенко сообщила, что в Славянске находится около 40пленников. С фронта постоянно приходят сообщения о том, что кого-то выпустили, а кого-то взяли. Реальная картина неизвестна.
Ярослав Ерёменко, 25 лет, предприниматель (Краматорск). Несколько суток провёл в плену сепаратистов в Славянске
У меня всё началось с фонарика. Дело в том, что я занимался строительством небольшого проектного посёлка в Святогорске. Постоянно туда ездил из родного Краматорска через блокпост сепаратистов, который они соорудили на месте поста ГАИ. Обычно там человек двадцать дежурит. В основном местные — многие из Славянска, есть из Луганска, Донецка, Крыма, даже из Одессы. Это простые люди— пэтэушники, работяги, строители. 26 апреля, около шести вечера, я, как обычно, возвращался домой. Остановили, открыли бардачок в машине, увидели фонарик и решили, что это подозрительно.
Они были злющие в тот день, у них накануне какого-то парня убили. Начали шарить в машине и нашли патроны для пневматического пистолета, а затем и сам пистолет. Мне его друзья подарили. Времена у нас сейчас смутные — в городе столько оружия на руках, и никто его не контролирует. Надо хотя бы видимость защиты иметь. Сепаратисты, как пистолет увидели, сразу начали мне автоматом угрожать. Было страшно. Я видел их лица: глаза стеклянные, вроде как люди под наркотой. Понимал, что есть риск попасть под шальную пулю.
Надели наручники. На глаза положили салфетки и обмотали поверх скотчем. Но в щёлочку снизу всё-таки можно было видеть. В это время в салоне моей машины они нашли ещё шарф сборной Украины по футболу. Их украинская символика очень раздражает. Забрали ключи от машины, сумку с документами и деньгами. Прицепились, что у меня креста на шее нет. Поставили на колени, заставили прочесть молитву «Отче наш».
Задерживал меня человек по прозвищу Рысь. Личность известная, в интернете пиарится постоянно. Посадили меня в мою же машину — Хонду Аккорд 2010 года — на заднее сиденье. Рядом сел человек и приставил к моей груди автомат. Пока ехали, требовали признаться в том, что я член диверсионной группы «Правого сектора». Угрожали пытками. Я молчал, понимал, что разговор ничего не даст.
Привезли в бывшее здание СБУ, зарегистрировали в журнале заключённых. Отвели в подвал, в котором было уже около двадцати пленных. Почти всех держали с завязанными глазами и связанными руками. Одни сидели на лавке, другие на полу. Человек пять лежали на тряпках, набросанных на какой-то деревянный настил, и спали. Как потом выяснилось, спать разрешалось тем, кто уже давно сидит и своим поведением заслужил доверие сепаратистов.
В первые сутки новичкам спать не дают вообще. Надзиратели заходят через каждые пятнадцать-двадцать минут и бьют. Меня ещё шарфиком душили периодически. Когда руки сзади связаны, через два часа начинают затекать плечи. А если просидеть так ночь, руки синеют. Спереди руки завязывают после того, как ты в первый раз просишь сводить тебя в туалет. И обратно уже не перевязывают. Среди нас был один мужчина — руки у него были свободны, и на глазах повязки не было. Это местный предприниматель, у него бизнес отжимали и машину в качестве выкупа требовали. Он давал нам попить, едой делился, которую ему родственники приносили.
На второй день, ближе к вечеру, меня повели на допрос к «спецу» — по жаргону было понятно, что он профессиональный военный. Допрашивают у них только «спецы». Он был всё время в маске, я через нижний зазор в повязке это видел. Его интересовало, состою ли я в «Правом секторе». Рассказывали, что многих после первого допроса сразу отпускали. «Спец» со мной общался вежливо, не бил. Спросил об анкетных данных, выяснил место проживания. А я с мамой живу. Затем он мне сказал, что моя мать уже всех тут на уши подняла.
Благодаря ей меня быстро выпустили. Она каждый день приходила к СБУ и требовала, чтобы меня освободили, искала контакты тех, кто может повлиять на ситуацию. Возможно, из-за этого меня надзиратели не били так сильно, как других. Только по ногам, не по почкам. А бьют они без повода, некоторых прямо в подвале, некоторых выводят. «Спецы» в это не вмешиваются, а вот простые надзиратели беспределят. Они будто мстят за то, что у кого-то в бизнесе всё нормально или кто-то искусством занимается, в котором они ничего не смыслят.
Однажды они на улице поймали какого-то чувака из новой церкви, что-то типа свидетелей Иеговы, привели его к нам в подвал и заставили всю ночь молитвы читать. Пока он молился, надзиратели заходили и громко щёлкали затворами автоматов, чтобы попугать нас. А у этого парня, верующего, крыша поехала совсем. И вот ты сидишь такой — руки связаны, на глазах скотч — и слушаешь «Господи помилуй».
После первого допроса, если «спец» решил, что ты «чист» — то есть не «Правый сектор», тебе разрешают поспать и не трогают больше. На третий день меня решили выпустить. И пленные начали просить передать весточку родным. Один из них написал записку. В этот момент вошёл надзиратель и всё услышал. Меня обыскали, нашли бумажку. И вот тут нас всех начали прессовать. Назначили провинившихся — меня и ещё двух парней.
Нам очень плотно завязали глаза, рты и руки за спиной. Рассадили по разным углам подвала и принялись бить. Сильно. Ребят били руками и дубинками. Меня только дубинкой. Пакет на голову надели мусорный. А это страшная вещь. Его завязывают плотно, и потом, когда ты почти задохнулся, развязывают. Между пальцами зажимали отвёртку и прокручивали. Это больно. Очень. Потом по ногам били. Метили в одно место. По коленным чашечкам, по голени. До сих пор ноги синие.
Из-за записки всех пленников наказали за то, что не настучали. Но били в основном меня и ребят. Почти всю ночь. Разные люди подходили и лупили. Меня они назвали «почтовым голубем». После этого я ещё сутки сидел в плену. Было тяжело, есть хотелось, пить. Но нам троим ничего не давали. И вся «хата» на нас обозлилась за то, что мы вроде как их подставили.
У меня даже галлюцинации начались. Мерещилось море, лес. А потом митинг привиделся. Вроде я сижу связанный, меня бьют, а вокруг собрались сторонники ДНР, смотрят и тычут пальцами. На четвёртый день меня после воспитательной беседы со «спецом» отпустили. Сумку с документами и деньгами вернули, а про хонду мою сказали, что она ушла в пользу революции.
Евгений Гапич, 38 лет, фотокорреспондент (город Коломыя, Ивано-Франковская область). С 22 по 24 апреля находился вплену у сепаратистов в Славянске
Когда меня взяли в Горловке, я подумал, что сейчас, как обычно, проверят документы и отпустят. Но бывший беркутовец, надевавший наручники, сказал: «Я вас, сволочей, буду резать, убивать, рвать на части!..» Дал понять, что за Майдан, где горели его товарищи, мне придётся отвечать «по полной программе». Потом меня отвезли в Славянск, в захваченное здание СБУ. Заломили руки за спину, связали их скотчем, а на глаза надели повязку. Так провёл двое суток.
Меня не кормили, спать я почти не мог: постелью была обычная деревянная палета.В эти дни много думал о семье. А ещё сердце разрывалось от чувства несправедливости.
Почему меня, человека, который ничего плохого не сделал, мучают, бьют, оскорбляют? Почему ставят в вину западноукраинскую прописку? На одном из допросов в конце вторых суток мне приставили к горлу нож и сказали, что жить осталось несколько часов. Страха тогда не было, в тот момент я чувствовал себя сильнее. Может, потому что знал: правда на моей стороне.
Допросы, судя по всему, вели спецы ГРУ России и бывшие беркутовцы. У меня пытались выбить признание в том, что я член УНА-УНСО. А я даже не знал, как это расшифровывается.
Когда в интернете появились новости о моём исчезновении, отношение ко мне изменилось. Руки развязали, сняли повязку с глаз, принесли поесть, вернули фотоаппарат. Деньги, мобильные телефоны и кое-что из личных вещей конфисковали.
На территории захваченного здания СБУ я видел российских военных и личностей «с характерной внешностью» — как я понимаю, бывших зэков. Но большинство бойцов — обычные донецкие парни, пытающиеся обратить на себя внимание; люди, которых власть никогда не слышала. Я не оправдываю их, но всё же я не стал бы называть их всех поголовно террористами. После двух суток, проведённых в Славянске, у меня возникло больше вопросов, чем ответов.
Елена Глазунова, 28 лет, переводчик (Донецк). Вместе с группой американских журналистов была задержана сепаратистами по дороге вСлавянск 2 мая
Мне предложили поработать переводчицей с группой американских журналистов. Они собирались посетить Славянск, Краматорск и Константиновку, а я неплохо ориентируюсь в этих краях. У нас была предварительная договорённость о встрече со Стеллой Хорошевой— пресс-секретарём самопровозглашённого мэра Славянска Вячеслава Пономарёва. Нам казалось, если что-то пойдёт не так, просто развернём машину и уедем.
Первый блокпост в Константиновке проехали без происшествий, на втором, в Дружковке, остановили. У «народных ополченцев», как они себя называют, вызвали подозрение бронежилеты. Их логика: если на тебе бронежилет, значит, есть и оружие. Никакие аргументы не действовали. Они вели себя агрессивно. Нас куда-то повезли. Глаза завязали платками, которые закрепили скотчем, обмотав вокруг головы. Привезли к какому-то контейнеру в поле — так мне показалось. Заставили стать лицом к стене и положить руки на стену. Думала, расстреляют. Обыскали, повели на допрос.
У нас были какие-то продвинутые бронежилеты, и ополченцы решили, что мы шпионы. Передо мной сидел человек и говорил: «Я не умею спрашивать, я могу только бить». Они не верили, что я переводчица. Они даже не верили, что я говорю по-русски. Переводчик, который пришёл на допрос, стал задавать вопросы то на русском языке, то на английском.
Нас задержали в 8 утра, а отпустили в 12. Это были адски долгие четыре часа. Когда освободили, в это не верилось. Мы боялись, что нас выследят и снова схватят.
В последние дни я слишком многое видела и слышала. И не знаю, что с этим делать. Люди, захватившие нас в Дружковке, говорили, что хотели жить в мире, а сюда пришла Америка и устроила резню. Что украинская власть работает на американцев. В общении с ними никакая логика не действует. Они повторяют как будто заученные фразы. И невозможно докопаться до личной позиции человека. Всё сводится к набору слов: референдум, Россия.
Те, кто шёл с нами на контакт, объясняли, что защищают свою страну. Но от кого? Какую страну? У населения панический страх перед всем украинским. В Славянске любого, кто вызывает хоть какое-то подозрение, сразу «записывают» в «Правый сектор». Люди ополчились против государства, в котором живут. Украинское — синоним фашистского. Это по-настоящему пугает.
Руслан Кухарчук, 32 года, президент ассоциации журналистов «Новомедиа» (Киев). Был задержан сепаратистами в Славянске 27 апреля
Меня взяли за видеосъёмку автоколонны с георгиевскими лентами. Во время задержания попытался возмущаться, но рослый боец с автоматом бесцеремонно сказал, что застрелит меня на месте. И всё же я был уверен, что произошло недоразумение и что после выяснения обстоятельств меня отпустят.
Так я оказался в здании горотдела милиции в Славянске. Никогда до этого не был в тюремной камере. Настраивался на худшее, чтобы быть готовым ко всему. Знаете, когда попадаешь в милицию, ты хотя бы формально можешь апеллировать к каким-либо нормам закона. Но там это было невозможно: вместо законов действовал принцип революционной целесообразности. Всё зависело от решения того или иного командира, который мог сделать со мной всё что угодно.
Примерно в полночь в камеру влетели три бойца в балаклавах, меня повалили на землю, надели на голову полиэтиленовый пакет и уткнули в спину ствол автомата. Думал, конец. Но оказалось — начало допроса. Периодически били дубинкой по спине, кулаком по почкам и ладонями по ушам. Обещали отрезать ухо и застрелить, приставляли к затылку автомат.
Во время допроса очень удивила ненависть бойцов к украинскому языку. Меня обвиняли даже в том, что меню в мобильнике на украинском. «Следователи» объясняли своё поведение тем, что киевская власть, по их мнению, пытается уничтожить русский язык и славянскую культуру. Но они, «славяне, православные», не допустят этого и будут стоять до конца.
Градус агрессии немного снизился, когда мы заговорили о Боге и о вере. Но, несмотря на это, после допроса мне заломили руки и снова бросили в камеру. Спать я, конечно, не мог. Думал о родных. И молился. Словно в ответ на мою молитву около трёх часов ночи в камеру вошёл человек в камуфляже и приказал охранникам утром меня отпустить.
То, что отпустили, похоже на чудо. Как и то, что меня не отправили в здание СБУ, куда обычно доставляют всех задержанных журналистов. Думаю, в том здании всё могло закончиться для меня гораздо хуже.
Андрей Петренко (имя изменено),33года, активист партии «Батькивщина» (Донецк).Провёл в плену сепаратистов в Донецкенесколько суток
С друзьями я отмечал первомай в кафе. Вышел покурить, появились люди, взяли меня под руки и потащили куда-то. Думал, это милиция, и не сопротивлялся. Позже оказалось — боевики «Донецкой народной республики». Я был одним из координаторов отправки людей в спецбатальон «Днепр», так что моё лицо многим было знакомо.
Привезли в Донецкую областную администрацию, начали допрашивать. Комната для допросов там, как в гестапо, вся в крови. После допроса спина была синей от ударов резиновой дубинкой. Но сначала я не почувствовал боли, потому что находился в шоковом состоянии. А потом те, кто меня допрашивал, предложили уколоть «обезболивающее» и ввели в вену что-то вроде «сыворотки правды». На следующий день мне показали видеозапись, которую они сделали: я нёс жуткую околесицу. Было очень стыдно за то, что оказался в таком состоянии. Но «следователи» остались довольны.
Отобрали ключи от квартиры, устроили обыск. Думали, у меня там военный склад. Какие-то активисты приезжали к отцу, бабушке, рассказывали им, что они воспитали фашиста. Бабушке потом дважды скорую вызывали.
Не знаю, что было бы со мной, если бы не товарищ, который неожиданно для меня оказался не последним человеком в ДНР. Когда я находился в здании обладминистрации, он приставил ко мне вооружённую охрану. Она защищала меня от тех, кто хотел лично приложиться к «Правому сектору». Таких было много, а объяснений, что я из партии «Батькивщина», которая не имеет никакого отношения к «Правому сектору», никто не слушал. Здесь все, кто против, — «Правый сектор».
Пленных обычно редко кормят, но меня, благодаря заступничеству товарища, кормили. Даже медиков ко мне допускали, и они чуть подлечили спину. Спал я на сложенных вместе стульях, хотя заснуть было непросто — всю ночь там движение. Да и когда одна рука прикована к батарее, не очень-то поспишь.
Когда мой друг — советник министра внутренних дел Украины по Донецкой области — пришёл, чтобы забрать меня, оказался вместе со мной в плену. Потом нас решили обменять на пленных сепаратистов. В ночь со 2 на 3 мая нас привезли в Донецкий телецентр. 4 мая туда доставили ещё троих задержанных, среди которых были шахтёры Александр Вовк и Александр Гуров, тот самый, у которого срезали с плеча татуировку — герб Украины. Во время обмена, к счастью, удалось уговорить сепаратистов отпустить вместе с нами и этих ребят.
Если бы сказал, что не боялся, когда был в плену, соврал бы. Да, у меня была охрана, но на меня не раз нацеливали автоматы, лязгали затворами. Один случайный выстрел — и всё.
