Обострившееся неприятие коррупции в нашем обществе на самом деле означает неприятие «ограниченного доступа», только большинство людей этого еще не осознает.
Парадокс, на который давно обратили внимание социологи: на словах все поголовно осуждают коррупцию и даже ставят ее на второе место среди проблем Украины (согласно недавнему опросу группы «Рейтинг»), сразу после безработицы. Причем так думает почти половина (48%), в то время как рост цен отметили только чуть больше трети. Между тем на деле подавляющее большинство (более 60% — здесь и далее, по данным прошлогоднего опроса, проведенного Европейской исследовательской ассоциацией и Киевским международным институтом социологии) давало взятки (35,8%) или пользовалось «связями» (15,3%). (Куда у авторов исследования подевались еще 10%, не совсем понятно.)
Причем добровольно, используя наличные или знакомства (а чаще всего, наверное, и то и другое — взятки редко берут у незнакомцев!), наши сограждане действовали практически так же часто, как вынужденно, — 25,3% предложения взятки и использования знакомств против 25,8% вымогательства. Неудивительно, что только в прошлом году процент тех, кто совершенно не приемлет коррупцию, почти догнал соответствующий показатель для допускающих исключение (41,2 и 41,9%). Еще в 2009-м эти цифры были на уровне 36,9 и 43,5% соответственно. Но что интересно: если сопоставить их с вышеупомянутым процентом вовлеченных в коррупцию, то окажется, что кое-кто из «непримиримых» на деле вынужден был все-таки платить или прибегать к «связям».
Впрочем, участвовали респонденты преимущественно в мелкой бытовой коррупции, когда человек, скажем, «благодарит» врача, или сдает деньги на лекарства, ремонт школы и прочие подобные нужды, либо платит за ускоренное оформление документа. Такая коррупция скорее способствует вознаграждению хорошей работы, чем наоборот. Да и как бороться с мелкой коррупцией — давно и хорошо известно. Тут есть три очевидных решения, каждое из которых по-своему работает: либо сделать все частным и платным (хотя Конституция не велит), либо заставить государство тратить деньги именно на образование и здравоохранение, а не на помощь бизнесу, либо зафиксировать существующий уровень с помощью ваучеров на образование и минимальных страховых полисов на базовые медицинские услуги и легализовать все дополнительные платежи, как, впрочем, и оплату «сверхурочных» чиновникам.
Наибольшее возмущение и озабоченность справедливо вызывает системная коррупция, пронизавшая все государственное управление. Впрочем, очевидно, что и здесь смешаны принципиально разные явления. Одно дело — взятки и «связи» как единственная возможность пробиться через барьеры, выставленные на пути, например, того же бизнеса. Совсем другое — когда чиновник строит себе дом стоимостью в несколько десятков своих годовых зарплат за счет этих самых барьеров. Даже если он с их помощью не вымогает взятки, а просто, скажем, ограждает от ненужной конкуренции бизнес своего сына, а то и помогает тому отнимать чужую собственность. Каким бы странным такое ни казалось, но это даже хуже, чем пресловутое разворовывание бюджета!
Ведь главный ущерб от коррупции — не в украденных суммах, как бы велики они ни были. Гораздо опаснее, что искажаются стимулы: государство начинает работать не ради нас с вами, а в пользу «нескольких семейств»; рынки монополизируются; права собственности попираются; бизнес душится;
социальные лифты отключаются или начинают поднимать не тех; бюджет тратится неэффективно и т.д. Поэтому с экономической точки зрения коррупцию нужно мерить не количеством уворованного, а ущербом от упущенных возможностей — потерянными процентами роста, безвременно ушедшими или своевременно уехавшими согражданами, составлявшими цвет нации, не рожденными вследствие бедности и неуверенности или неоцененными гениями…
Впрочем, все это выглядит таким образом с позиций современного либерально-демократического общества, уклада «с открытым доступом», как назвали его Норт, Уоллис и Уэйнгаст (подробнее см. «Занимательная реформистика…», ZN.UA №10 от 16 марта 2012 года). Если же посмотреть с точки зрения «ограниченного доступа» (там же), при котором нам доводится жить, то слияние бизнеса и власти — это просто способ существования такого общества.
Если при этом еще вспомнить, что изначально государство было создано «стационарными бандитами» (как назвал их М.Олсон) специально для того, чтобы собирать с подданных дань и обирать их с помощью монополий, то все становится на свои места. Дань присваивают — а для чего же еще ее собирали? Это подданные должны еще спасибо сказать за то, что власть имущие «поделились» и направили часть отобранного на те нужды, которые трудно профинансировать в складчину! А уж за то, что позаботились о неимущих, так вообще в ножки кланяться… Ведь от себя, можно сказать, оторвали! Впрочем, «хозяева страны» на это идут добровольно: приходится пастухам ухаживать за стадом, ничего не поделаешь. Зато с бизнесом у них вообще разговор короткий: «Кто тебе разрешил работать? Кто твоя крыша? Кому платишь?». Или вообще: «У нас в районе уже есть один научно-технический кооператив, хватит!» (все эти фразы автор слышал лично). Непотизм, говорите? Так кого же продвигать, как не родственника или кума, если весь смысл назначения — личная преданность? То есть в таком обществе ни поборы, ни конфликт интересов, ни разворовывание, ни непотизм на самом деле коррупцией не являются, поскольку это просто часть исторически сложившегося порядка вещей.
Настоящая коррупция — напомним, в переводе «разложение» — в режиме «ограниченного доступа» выполняет скорее положительную функцию, приоткрывая окно возможностей для самых талантливых (которые смогли заработать на взятку) и мотивированных. Не исключено, что это — одна из причин, по которым традиционно коррумпированные страны Юга и Востока во времена тотального господства такого уклада жили куда лучше более «правильных» северных и западных стран. Зато когда власть (точнее, сущность государства) там поменялась — она была в основном поставлена на службу гражданам, Северо-Запад взял свое. Хотя, не исключено, власть в этих странах потому и переродилась, что жителям этих стран было некомфортно все время преодолевать законы, и они набрались решимости установить такие правила, по которым можно жить без коррупции.
А что же у нас? Да практически все, «как у людей». Разве что самые экономически опасные формы коррупции — вымогательство взяток у бизнеса и использование «связей» для монополизации — у нас происходят под прикрытием закона, в форме «гибкой» законности (мой термин), или «мягкого правового ограничения», как назвал этот феномен московский экономист Кирилл Рогов. Да, закон как бы есть, но, поскольку он не вырос из жизни, а наоборот, сделан неисполнимым или попросту противоречит здравому смыслу и общепринятой практике, то его нарушают все. То есть о неотвратимости покарания речь не идет, ибо всех наказать невозможно. Поэтому правоприменение неисполнимых норм не может не быть избирательным. И тот, кто уполномочен решать по собственному усмотрению, кого карать, а кого миловать (это право называется «дискреция»), волшебным образом из скромного чиновника — народного слуги превращается во всемогущего Начальника. Сама Власть по-российски (а мы недалеко ушли от этой традиции государственности) держится на избирательном применении неисполнимых законов. Российский социолог Вадим Волков отслеживает появление такого феномена по крайней мере до Петровской эпохи, когда на патриархальные традиции были жесточайшим образом наложены чуждые народу формальные нормы. А эти традиции взяли, да и проросли сквозь формальный кокон, приняв вид коррупции.
В связи с этим можно вспомнить и классическую формулу американского исследователя этого явления (и, кстати, консультанта-практика с большим опытом) Роберта Клитгаарда:
коррупция = монополия + дискреция – подотчетность.
При «ограниченном доступе» монополия — норма жизни, поскольку такое общественное устройство основано на подавлении конкуренции. Дискреция, как описано выше, — это унаследованный нами от Российской империи способ осуществления власти в системе «ограниченного доступа». Наконец, подотчетность в демократической системе обеспечивает политическая конкуренция. Поэтому при «ограниченном доступе» чиновник подотчетен только вышестоящим. Но от них сама логика «ограниченного доступа» требует наделять подчиненных источниками ренты, чтобы обеспечить их лояльность, в том числе и соучастие в коррупционных действиях начальства.
Таким образом, то, что больше всего возмущает наших сограждан, на самом деле называется не «коррупция», а «ограниченный доступ». Справедливому народному гневу нужно просто придать правильное направление: против корней, а не плодов.
