Так уж складывается, что наши современники обращаются к страницам истории диссидентского движения, только когда уходит один из его героев. Нельзя сказать, чтобы в обществе вообще исчезло уважение к диссидентам. Но это уважение того рода, когда к человеку не очень-то внимательно прислушиваются при жизни, но тяжко вздыхают после того, как человек ушел.
«Она сжигала себя, спасая нас. А я даже не увиделся с ней после тюрьмы», — написал Михаил Ходорковский о Валерии Новодворской, когда увидеться уже было невозможно. Если сравнивать количество лет, проведенных в заключении, то Ходорковский, конечно, мог бы дать фору многим известным антисоветчикам. Однако они были именно диссидентами, а он — политическим заключенным. Советская эпоха могла породить Новодворскую, Сахарова, Стуса, Черновола, а нынешний постcовок оказался на такое неспособен. Оппозиционно настроенной интеллигенции — пруд пруди, но личностей уровня Новодворской в последнее десятилетие не появлялось. Почему? И так ли это на самом деле?
Иллюзия открытого мира
Одно из самых простых объяснений, как ни странно, — технический прогресс. Появление Интернета предоставило открытую публичную площадку любому желающему, советские диссиденты могли о таких возможностях только мечтать. Но в том-то и дело, что «любому» — здесь ключевое слово. И потом, чем проще добыть информацию, тем меньше ее ценность. Интернет породил представление об открытом мире, в котором и Новодворская, и безвестный семнадцатилетний философ могут поделиться своим мироощущением со всеми, кто заинтересуется. На самом деле, открытость мира — это иллюзия. В условиях Украины и России окном в мир для подавляющего большинства все равно остается телевидение, которое на мнение этого большинства и оказывает ключевое влияние и в котором диссидентам находится место лишь тогда, когда этого захочет собственник телеканала. В Украине до сих пор лишь пытаются реализовать мечту об общественном телевидении.
Интернет — это почти тот самый самиздат, только сорок лет спустя и гораздо более низкого качества. Блеклую четвертую копию перепечатанного «вредного» произведения нельзя было достать просто так. Нужно было вырваться из скорлупы собственной прокуренной кухни, на свой страх и риск общаться с единомышленниками (и не нарваться на провокатора), искать обладателя заветной книги. Сейчас можно позволить себе быть диванным оппозиционером, а на такой почве настоящие диссиденты не растут. Даже обычная передача запрещенной литературы из одних рук в другие — уже было действием, и уголовно наказуемым действием. Тогда как критика действующей власти в Сетив большинстве своем — всего лишь проявление политики неучастия.
И потом, самиздат создавал единую цепь в советском диссидентском движении, единый большой мир. Бороться ее звенья могли за разные идеалы, но друг друга знали лично, могли поддержать и публично выступить в защиту. Время разорвало эту цепь, а новую так и не создало. Звенья оказались рассыпаны — каждое в своем идеологическом уголке. Несогласные с политикой и методами действующей власти могут слиться в единую силу на Майдане или на Марше миллионов, но они не назовут диссидентским сообщество, которое готовы поддержать в своем протесте.
Демократия — ругательное слово
Для того чтобы стать диссидентом в Советском Союзе, достаточно было просто выступить в защиту прав человека. Главным диссидентским оружием тогда стала информация, а основным способом ведения боя — ее распространение. Передача материалов в зарубежные издания была в том числе своеобразным способом сообщить о чем-то соседям из квартиры напротив, настраивавшим приемник на «вражеские голоса».
Потом пришли 90-е, и свобода слова, равенство, многопартийность, демократия стали понятиями общераспространенными. Они не укоренились в полном смысле этого слова, но говорить о них и стремиться к ним стало состоянием естественным. Бессмысленно требовать гласности или верховенства права, когда вся государственная машина декларирует, что стремится к этому. И тогда роль правозащитника перешла из публичной плоскости в узкоюридическую. Бороться за права человека стало означать отстаивать их в конкретных судах или пытаться внести необходимые поправки в законодательство. А такая юридическая борьба хоть и эффективна, но… незаметна. О свободе слова говорят политики, а правозащитники отстаивают право на свободу слова отдельно взятого блогера. Да и потребности общества со временем меняются: вместо борьбы за торжество демократии — борьба с коррупцией, вместо потребности сохранить язык — необходимость сохранить государство.
Тогда же, в «лихие 90-е», коренным образом изменилось и отношение к ценностям, которые отстаивали диссиденты — слова «демократ» и «либерал» стали восприниматься практически как ругательные.
Радикализм и коррумпированность
Как заставить услышать себя и о себе в эпоху пресыщения новостями? На Западе нашли вариант ответа: методы действий правозащитных сообществ приняли радикальный характер — ведь именно радикализм попадет в новости и заставит телезрителей если не соглашаться, то хотя бы спорить. В советское время распространение Валерией Новодворской листовок в Кремлевском дворце съездов уже было радикальным действием. Не говоря о таких примерах отчаянного протеста, как самосожжение украинцев Василия Макухи или Алексея Гирныка. Но оказалось, что в постсоветском восприятии радикализм и диссидентство плохо совместимы, в ином случае очень легко получить ярлык неадекватного человека. Стоит ли удивляться тому, что одним из особенностей многих диссидентов старой закалки остается радикализм в суждениях — вероятно, хоть так можно зацепить внимание читателя.
И, кроме того, общество стало циничнее. Обличая антисоветчиков на пленуме ЦК КПСС, председатель КГБ Юрий Андропов заявлял, что их деятельность инспирируется подрывными центрами на Западе. С тех пор прошел сорок один год, но подобная аргументация все еще в ходу, и все еще благосклонно воспринимается жителями как России, так и Украины. И это еще не самый печальный вариант. Сейчас гораздо проще очернить правозащитника, заявив, что он куплен не далеким Госдепом, а вполне конкретным местным олигархом или претендентом на чиновничье кресло, или лидером политической силы. И если в советские годы ярлык «поклонника гнилых западных ценностей» был своеобразным «знаком качества» для диссидентов и им сочувствующих, то современное обвинение в продажности или «джинсовости» и близко не вызывает положительных бунтарских эмоций.
