Если через несколько лет после обвала 2008 года Украину настигнет кризис государственных финансов, никто особо не удивится. Ведь формально то же самое произошло с несколькими европейскими странами и дамокловым мечом нависло даже над экономикой США. Однако, как это часто бывает, внешнее, на макроуровне, сходство обманчиво. И причины, и возможные последствия отличаются так же, как и само общественное устройство. Что же в связи с этим ожидает Украину?
Начнем с того, чем закончили в прошлый раз («Цугцванг Януковича», ZN.UA, №38 от 26 октября 2012 года): финансовые проблемы никогда не бывают первичными, они всегда отражают более глубокие причины неблагополучия. «У них» корень зла в том, что государство годами, если не десятилетиями, перекладывало на плечи налогоплательщиков — причем не столько современников, сколько будущих поколений — финансовые проблемы неэффективных предприятий, а иногда и занималось просто откровенным популизмом. В нашем же случае главная, можно сказать, стратегическая причина — неадекватная реакция на проблемы: вместо ускоренной модернизации в ответ на кризис власть намерена во что бы то ни стало стабилизировать систему «ограниченного доступа», наведя «порядок» на принципах личного подчинения. Впрочем, многим кажется, что именно такой «порядок» и есть лучший ответ на вызов. На самом деле все наоборот: при «ограниченном доступе» кризисы проходят тяжелее и несут на порядок большие риски.
Норт, Уоллис и Уэйнгаст в своей уже многократно упомянутой книге «Насилие и социальные порядки» отмечают, что общественные системы «с ограниченным доступом» в современном мире, где есть у кого перенимать инновации, порой растут не медленнее, чем развитые страны с «открытым доступом». Их угрожающее отставание в долгосрочном росте, даже приписываемое некоторыми злой воле развитых стран, объясняется длительностью и глубиной кризисов, из которых общества с «ограниченным доступом» выходят с гораздо большими потерями, часто через социальные потрясения.
Экономический кризис, как известно, это не просто спад, а некий перелом, точнее, «омолаживающая обрезка», которая уничтожает старые и неспособные предприятия, но открывает возможности для роста другим. Кроме этого, бывают еще политические, династические и прочие кризисы, тоже бросающие вызов обществу. «Открытый доступ» лучше приспособлен к подобным переменам, поскольку сам основан на «созидательном разрушении», как назвал конкурентный отбор Йожеф Шумпетер. Кризис только делает такой отбор интенсивнее, как это бывает и в живой природе. Это пока единственный реально действующий механизм естественной эволюции, приспосабливания к постоянно меняющимся условиям. А поскольку общие правила игры сами по себе созданы для перемен, они остаются относительно стабильными — меняются преимущественно личности. Но и правила, в случае необходимости, можно подкорректировать, не меняя принципов общественного устройства и не прибегая к насилию, для этого есть все необходимые институты, хотя их и упрекают в медлительности и неизбежных искажениях.
«Ограниченный доступ» таких механизмов не только не имеет, но и, наоборот, их подавляет. Ведь он основан не на правах и законах, а на хрупком личном соглашении элит о разделе персональных привилегий. Любые существенные перемены внутри правящей коалиции при «ограниченном доступе» нарушают баланс сил, а значит, разрушают и вышеописанный договор. Поэтому они часто сопровождаются смутой — как минимум, масштабным переделом собственности, в ходе которого на первый план выходит насилие, а не обмен. От этого экономика обычно падает гораздо глубже, чем от самого шока: во-первых, неопределенность зашкаливает, во-вторых, руководителям не до своей непосредственной работы — нужно защищаться и нападать, а не созидать. Ведь победитель получает все, а побежденный — горе. В конце концов, ценой больших потерь элита (возможно, в несколько обновленном составе) заключает новый договор, и все начинается сначала. Но при этом, как отмечают авторы, нет абсолютно никакой гарантии, что разрушение будет созидательным: с тем же, если не большим успехом страна может и откатиться назад в своем развитии.
Поэтому страх перед смутой, вызванной переменами, делает власть имущих еще более косными, а население — еще более приверженным «стабильности». В результате реформы, необходимые для «конструктивного» выхода из кризиса, как правило, приносятся ей в жертву. Власть имущие при «ограниченном доступе» их не предпринимают, пока не клюнет жареный петух — не закончатся деньги в казне; а прекращают, как только потоки возобновляются. Ну и, разумеется, почти всегда опаздывают, а нерешенные проблемы тем временем накапливаются. Конечно, рано или поздно котел взрывается. В результате при «ограниченном доступе» вместо более-менее плавной эволюции за эпохой ложной «стабильности», как правило, следует настоящий, глубокий и всеобъемлющий, кризис. Примерно такой, как последовал за приснопамятным «застоем» советских времен. Причем наступает он именно тогда, когда заканчиваются деньги.
У нас сейчас, возможно, созревают предпосылки для именно такого развития событий, поскольку существующая система оказалась неспособна адекватно ответить на очередной вызов — в отличие от 90-х, когда за каждым кризисом следовала волна системных реформ. Хуже того, реакцией на кризис стала «стабилизация» — стабилизация «ограниченного доступа».
В чем же заключался вызов? Валютный кризис и спад 2008—2009 годов оказались такими глубокими и болезненными, прежде всего, потому, что существенное повышение жизненных стандартов в период 2000—2008 годов произошло не столько за счет роста производительности труда (она выросла, по подсчетам МакКинзи, на 86%, а реальные доходы населения — в 4,6 раза), сколько благодаря ожиданиям, то есть в долг. Именно они (на фоне общемировых причин) способствовали раздуванию кредитного бума в Украине. Но, как и всякий бум, он отнюдь не улучшил реальную эффективность экономики. А революция, породившая особо радужные ожидания у всех, от простых людей до крупных иностранных инвесторов, при этом, увы, не принесла улучшения предпринимательского климата в том числе и потому, что очень уж мало кто тогда понимал прямую зависимость политических свобод и конкуренции от экономических. Да и вообще, в полном соответствии с вышеизложенной теорией, пока денег в бюджете хватало, реформы почти не проводились или не доводились до конца. А зачем, в самом деле?
К счастью, «безлад», то есть отсутствие единого и неоспоримого центра власти, немного способствовал повышению конкурентности и без специальных мер. Ведь в эти годы бизнес, который становился жертвой попытки монополизации, особенно силовой, как правило, мог найти защиту у другой стороны. Но этого оказалось недостаточно ни для того, чтобы поддержать рост бюджетных расходов, ни для того, чтобы оправдать повышением реальной конкурентоспособности стабильную и даже укреплявшуюся гривню, ни для того, чтобы диверсифицировать экономику. В ней по-прежнему доминируют несколько десятков крупнейших предприятий-экспортеров, которые, в свою очередь, всецело зависят от конъюнктуры мирового рынка. Когда цены на нем обвалились, провалился и раздутый курс, а с ним — и слабые или проворовавшиеся банки (тем более что рейдеры очень «кстати» спровоцировали панику вокруг Проминвестбанка). Но кризис не пришел к нам извне: еще задолго до этого начали лопаться сугубо отечественные «пузыри», прежде всего, на рынке недвижимости. Да и инфляция зашкаливала из-за популизма чисто домашнего разлива. Увидев (а кто-то — и предвидев) такие дела, инвесторы, тогда еще только портфельные, стали разбегаться кто куда, и бегство капитала завершило картину.
Таким образом, особенно с учетом достаточно уверенных и авторитетных прогнозов насчет второй волны, из того кризиса следовало бы сделать три основных вывода: отпустить в свободное плавание гривню, стабилизировать бюджет за счет его сокращения (для этого достаточно было бы навести порядок с госзакупками и льготами) и, главное, радикально улучшить условия ведения бизнеса в стране не только для избранных, чтобы поднять эффективность экономики.
Однако ничего из этого сделано не было, поскольку нынешняя власть ставила перед собой совсем другие цели — прежде всего, консолидацию «ограниченного доступа», — которые были в корне несовместимы с последней из этих задач и косвенно мешали решению первых двух (подробнее — в следующей статье). Ведь реальное улучшение делового климата для всех усиливает конкуренцию и означает отказ от привилегий, на которых держится общественный порядок с «ограниченным доступом». В отличие от этого, отсечь от бюджета «кровосисей» в принципе возможно при любом общественном устройстве. Но при «ограниченном доступе» это сделать сложнее, поскольку обиженные, как правило, требуют компенсации, да и власти невыгодно терять такой гибкий ручной инструмент подкармливания нужных людей, не говоря уж о себе любимой. А вот плавающий валютный курс вообще никак не угрожает основам «ограниченного доступа». Разве что сама по себе «стабильность» для такого уклада является сакральным понятием. И это — одна из главных причин его исторического поражения.
