Ярослав Жилкин четыре месяца помогает погибшим украинским солдатам вернуться домой. Он и другие волонтеры миссии «Черный тюльпан» ездят в зону, подконтрольную боевикам, несмотря на ультиматумы жен и риск оказаться среди убитых, — все ради того, чтобы ни один солдат не был потерян для своих близких навсегда.
Еще недавно Ярослав развивал собственный бизнес. Его жизнь кардинальным образом изменил один разговор с бабушкой, брат которой исчез в первые дни Второй мировой войны. Она часто плакала, говорила: «Найти бы хоть место, где он погиб». Это был 2008 год. Ярослав пообещал сделать все возможное, чтобы найти деда.
Но исполнить мечту бабушки не удалось — слишком тяжелый был случай. В 2011 году Ярослав Жилкин передал управление бизнесом супруге, а сам занялся общественной деятельностью. Он стал руководителем гражданской организации «Союз «Народная память», которая до сих пор занимается поиском солдат, погибших во времена Первой и Второй мировых войн.
Чувство опасности преследует нас постоянно. Но впервые по-настоящему страшно стало в самом начале, когда я только дал согласие на то, чтобы вместе с командой поехать за погибшими под Иловайск и на Саур-Могилу. Тогда внутри будто что-то сжалось. Сразу появились сомнения. А вдруг сам организм подает знак, и произойдет что-то нехорошее?
Мы не были полностью уверены — справимся с предстоящим заданием или нет, но заручились поддержкой духовенства, психологов и отправились в путь.
В первой поездке участвовали 12 человек и священник, который пытался исполнять роль психолога-вдохновителя. Мы были напуганы, не знали, чего ожидать. Батюшка всю дорогу подбадривал нас, рассказывал, насколько богоугодное дело предстоит совершить. Но все, что он говорил, я слышал лишь краем уха. Все равно думал о своем.
Всем нам раньше приходилось работать с останками солдат, пусть и в составе разных поисковых групп. Когда события на востоке Украины только начинались, мы с горечью шутили, что рано или поздно придется взяться за более современный период. Но все равно предложение военно-исторического музея при Минобороны отправиться на поиски погибших стало неожиданностью.
Мы знали, что это произойдет, но не думали, что так скоро.
Поначалу у нас не было ничего — ни снаряжения, ни точной информации. Мы нередко попадали под обстрелы «Градами» и влипали в разные неприятности. Опыт показал, насколько большая пропасть между тем, что приходилось делать раньше, и что теперь.
До сих пор помню, как увидел первую группу убитых. Они лежали около недели, а то и двух. Тела уже были частично мумифицированы. По лицам определить было ничего не возможно — стянутая кожа, мухи, запах. Тогда я узнал, что такое последствия смерти. Не просто «свежее» тело - а тело, над которым потрудилась природа.Когда находишь следы боев, случившихся больше сотни лет назад - это совсем другие эмоции. Сейчас же мы видим последствия недавних сражений: много органики, разбросанные бинты, жгуты, сухпайки. По этим вещам четко можно представить картину того, что происходило.
Мы старались не углубляться в переживания. Просто принялись за работу.
Потом нашли еще одного. Сначала из захоронения показалась кисть руки, а на ней — часы. Так вот часы шли. Я еще тогда ребятам сказал: «Человека уже нет, а часы идут».
Когда приходит чувство отвращения или паники, психологи советуют нам представить, что это не останки вовсе, а мешок картошки, или спеть что-то подбадривающее, отвлечься. Лично мне помогает песня.
Есть люди, которые приезжают на место и понимают, что не могут работать. Остальные замечают это и предлагают подменить. Работаем молча. Понимаем друг друга с полувзгляда. Видно, кто может через себя переступить, а кому с этим справиться не под силу. Это не вина людей. Не каждый готов к такому испытанию.
После первой поездки часть группы покинула миссию. Пришлось обзванивать знакомых, и набирать новую. C нами работают жители разных регионов Украины. Но из соображений безопасности стараемся не брать тех, кто живет западнее Житомира. Все-таки на въезде в «зону» паспорт проверяют, прописку в том числе.
На территории, которую контролирует Украина, мы не работаем. Этим должны заниматься следственные органы, прокуратура. В случае чего, мы готовы помочь, но такими вещами нельзя заниматься там, где украинские законы имеют силу.
Миссия работает под присмотром комбатантов с той стороны. Их присутствие в нашей машине дает основания надеяться, что с нами ничего плохого не произойдет. Потому, что группа людей, которые снуют по полю и что-то ищут может вызвать подозрения. Нас легче подстрелить, чем выяснять, кто мы.
Сначала с сопровождающими вовсе не общались. Молчали практически всю дорогу туда и обратно. Но когда три месяца изо дня в день работаешь с одними и теми же людьми, трудно не познакомиться.
Мы знаем их имена и то, кем они были в мирной жизни. Они обыкновенные. Без рогов и копыт. Со своими убеждениями, со своими взглядами на происходящие события. Они часто высказываются о чем-то, мы молча соглашаемся.
«Черный тюльпан» — гуманитарная миссия. В группе работают люди разных политических взглядов. Но там мы обязаны соблюдать нейтралитет. Для них мы — «укропы». Мы не спорим. Позволяют работать — и хорошо.
Бывает, находишь человека в машине. По бортовому номеру можно узнать, за каким экипажем она закреплена. Это одна из деталей, по которой реально идентифицировать солдат. А дальше уже — приблизительный размер обуви, какие-то прижизненные дефекты или еще что-то. Все в совокупности помогает опознавать военных.Наша главная задача — собрать на месте максимум информации, которая поможет опознать бойца. К сожалению, в Украине так и не ввели дивизионные жетоны, поэтому тела зачастую остаются без документов.
Но братских захоронений все равно не избежать. Помню случай, когда нашли машину, а в ней — от трех до семи человек. Они полностью сгорели, осталась горстка пепла. ДНК-анализ не помог бы. Кто там был, можно только предполагать.
В поездке, из которой я только что вернулся, мы обнаружили двух парней - на поле лежали. Указали на них местные жители. Одного фермер какой-то землей присыпал. Другого - комбайнеры случайно увидели, когда урожай собирали.
Последний все еще был в бронежилете, но его кости обглодали и растащили звери. Рядом лежали пустые обложки от паспорта, военного билета и бумажка — именное приглашение на выборы. Она была выцветшая, пережила дожди. Один порыв ветра — и ее бы унесло. Раньше мы проходили мимо этого места много раз. Но убранный подсолнух напоминает кости, отличить их на первый взгляд трудно. Прошел бы еще месяц-два, и человек был бы потерян навсегда. Родители, жена или близкие его бы уже не дождались.
А сколько таких лежит еще? Но что ты с этим сделаешь? Говорят, что война не закончится, пока не будет похоронен последний солдат. Так вот вряд ли это когда-нибудь произойдет. И это вызывает ощущение полного бессилия. Оно присутствует постоянно и ужасно угнетает.
Бывает, стоим на блокпосту при въезде в «зону». Проверяют документы. С пристрастием так проверяют. А рядом народ ведет огонь в какую-то посадку. Приходится делать вид, что нам это безразлично, что ничего не замечаем.
Когда солдат на фронте, у него есть оружие, от него хоть что-то зависит. Он может за себя постоять. А мы предоставлены ситуации, и ничего не можем сделать. Это состояние, будто у тебя связаны руки и ноги, а ты вот-вот можешь упасть в воду.
Стоит ли рисковать жизнью ради погибших?
Мне много раз казалось, что я нашел ответ на этот вопрос. Но это не так. Я понимаю, что рискую. Так же, как и мои товарищи, которые работают рядом. У них есть дети, есть жены, ставящие ультиматум: «Либо развод, либо езжай в свою «зону». Но каждый раз мы находим для себя какое-то оправдание.
Психологи нам не раз говорили: «Ребята, кроме вас, никого нет. Единственные, кто согласился – вы». Эта мысль как-то помогает держаться и работать дальше. Слова, которые люди пишут нам в Facebook, тоже приободряют.
Моя жена совсем не понимает, зачем я взялся за эту работу. Говорит: «Этим должно заниматься государство». Вот вам и повод для семейных ссор. Но стоит признать, что, в принципе, жена права.
Нормальное государство всегда предпринимает максимум усилий для возвращения тела домой. Не говорю уже о пленных и эвакуации раненых. Семья должна обрести могилу погибшего. Если ее нет - это долгая и незаживающая рана.
Представляете, как больно матери осознавать, что она даже не знает, где могила сына, где он лежит? Это страшная вещь. Не дай, Бог, это кому-либо пережить.
Для нас вообще нет никакой разницы, кто погиб и за кого он воевал. Если мы находим тела погибших той стороны, мы передаем их судмедэкспертам в Донецк. Не должно быть так, чтобы «умирал солдат известным – умер неизвестным». Это не по-человечески, не по-христиански.
Самое сложное в нашей работе — сохранить нормальное моральное состояние, побороть отчаяние и апатию.
Тяжело на душе, когда возвращаешься домой без результата. А когда везешь кого-го, наоборот, понимаешь, что не зря рано вставал, нервничал, рисковал.
10 дней — максимальный срок, который можно там выдержать. Я заметил, что через 5-6 дней, в группе начинаются конфликты. Поэтому у нас тоже есть ротации.
Ездим в основном за свои деньги и за счет пожертвований. А еще военные иногда помогают топливом.
К мирной жизни возвращаться трудно. Все равно потом тянет обратно. Мы, как сталкеры. В одноименном фильме Тарковского есть очень много аналогий, много фраз, передающих суть того, что происходит в «зоне».
Там самое важное достижение — выжить. Здешние же проблемы кажутся настолько мелкими, что в голове не укладывается, как это всё может сосуществовать.
Я понимаю людей, которые возвращаются с передовой и с агрессией смотрят на происходящее. Мне сложно видеть кричаще радостные лица. Но и бесконечно сопереживать чужому горю тоже невозможно.
Все, что происходит сейчас в мире, уже происходило. Одни и те же призывы, сценарии, причины. Меняются люди, география, даты. Все остальное повторяется.
Нынешний сценарий уж слишком похож на то, что было вначале Первой мировой войны. События в Украине приобретают те же оттенки.
Я боюсь, что это может привести к действительно горячему конфликту мирового масштаба. Тогда счет жертв пойдет даже не на миллион. Но вспомните, какие итоги Первой мировой. Все империи рухнули. Даже победившие страны, понесли тяжелые потери.
Конфликт – это нежелание договариваться. Люди забывают, что любой конфликт рано или поздно заканчивается миром и переговорами. Вопрос только в том, какую цену нужно за это заплатить.
К сожалению, сейчас я не вижу никакого желания ни с одной, ни с другой стороны сесть за переговоры.
Ситуация усложняется еще и тем, что наше общество сейчас нездорово. Оно, как сжатая пружина - малейший повод, и выстрелит. Общество нельзя долго держать в напряжении. Это может привести к событиям, более страшным чем то, что сейчас происходит. Достаточно мелкого повода.
Я не знаю как, но политики должны остановить эту войну. Она ни к чему хорошему не приведет.
Раньше старики говорили: «Ой, деточки, лишь бы не было войны». Все-таки не оценили мы эти слова. Пришлось по-новому ощутить все эти страдания.
