В один день, 15 июля, в трех областях Украины был объявлен траур. В Луганске — трехдневный, в связи с гибелью 17 человек во время обстрела жителей города; в Донецкой области — однодневный, по всем погибшим в Марьинке и Снежном мирным жителям; во Львовской области — по двум погибшим под Зеленопольем военнослужащим. И невольно возникают мысли о том, что не существует критерия, по которому чиновники принимают решение об объявлении траура. Потому что, по идее, траурным мог бы быть объявлен практически любой день за последние несколько месяцев — ведь сводки о погибших приходят ежедневно. За время АТО погибли 258 солдат (данные на все то же 15 июля), но когда одновременно — 49, как месяц назад в сбитом Ил-76, — это, безусловно, повод для траура, а если 49 человек погибнут в течение десяти дней — то нет?
Будем откровенны: в нашей стране в обозримом прошлом и в настоящем культ самоценности человеческой жизни так и не стал массовым явлением. И вроде бы даже с чисто демографической точки зрения давно прошли те времена, когда расход человеческого материала можно было оправдать тем, что «бабы новых нарожают», и общеевропейское «смягчение нравов» коснулось Украины в виде отмены смертной казни — а мысль о том, что каждая жизнь бесценна сама по себе, потому что это — жизнь, так и не пустила крепкие корни в сознании миллионов.
Точнее сказать, был непродолжительный момент, когда казалось, что убийство протестантов в центре столицы станет точкой невозврата в отношении к человеку, что память о «Небесной сотне» станет предостережением для современников и потомков, но… Но циничное утверждение, что смерть одного человека — это трагедия, а сотен человек — уже просто статистика, в очередной раз нашло подтверждение в нашей стране.
Война забирает жизни ежедневно, и война же, как явление несовместимое с представлениями о том, что жизнь бесценна, устанавливает на жизни вполне осязаемые расценки и даже «обменные курсы».
Существует логика боя, согласно которой жизни солдат абсолютно неравноценны. Во-первых, потому, что жизни «врагов» не стоят вообще ничего по сравнению с жизнями «наших». Но и жизни «наших» тоже стоят не одинаково. Жизнь офицера ценнее жизни рядового — эту мысль прививают с детства, и любой новобранец знает, что, закрыв грудью командира, он будет представлен к награде. Ничего трансцендентного в офицерском существовании нет — чистый расчет: на подготовку командира государство тратит время и ресурсы, не сравнимые с затратами на рядового. Все знают и о том, что из окружения вместе с ранеными эвакуируют генералов. И в этом тоже есть чистый рационализм: генералы — товар штучный. Да и забота о раненых тоже продиктована не состраданием, а железной логикой войны: боевой дух солдат напрямую зависит от их уверенности в том, что каждый раненый будет спасен товарищами (даже если им придется пожертвовать ради этого здоровьем и жизнью).
А вот с пленными уже сложнее. Не секрет, что пленных обменивают — и курс обмена всякий раз зависит от личности пленного.
Цинично прозвучит, но война вообще начинается с того, что государство и общество вступают в сделку, определяющую цену человеческой жизни. Это очень легко проследить на примере Украины. Например, когда речь шла о Крыме, восторжествовала точка зрения, что жизнь ценнее территории — и война из-за Крыма просто не началась. С этим, кстати, далеко не все были согласны. И когда речь зашла о востоке — территориальная целостность государства уже стоила дороже человеческих жизней.
Воюющей стороне приходится исходить и из чисто экономических соображений. Что такое война с точки зрения менеджмента? Это поиск решения задачи о максимально эффективном использовании ограниченных ресурсов в решающем месте в четко определенное время. Еще в ходе Первой мировой было подсчитано, что для убийства вражеского солдата необходимо потратить больше металла, чем весит сам солдат. Штабы, собственно, и занимаются скрупулезным подсчетом того, сколько железа, свинца, меди, бинтов и бензина нужно потратить в день N на каждом участке фронта. От их наличия или нехватки и будет зависеть чья-то жизнь. Удастся воюющей стороне сделать так, чтобы килограмм человеческого мяса обходился противнику слишком дорого в пересчете на свинец, — победа почти в кармане.
Война и шизофрения всегда идут рука об руку. И множественность «обменных курсов», одной из переменных в которых выступает человеческая жизнь, — ярчайшее тому подтверждение. Вот еще простой пример: «свой», казалось бы, тысячекратно ценнее «чужого» — но представьте ситуацию, когда группа бойцов отправляется захватывать ценного «языка». Жизнь потенциального пленного врага будет стоить дороже жизней разведчиков. Атака на ключевую вражескую позицию, которую продолжает удерживать горстка противников? Жизни атакующих будут оценены дешевле, чем жизни обороняющихся: можно пожертвовать и батальоном, чтобы уничтожить окопавшийся взвод. Будущие офицеры учат формулы, по которым определяется, каким перевесом должна обладать наступающая сторона (в городском бою, например, 7:1). «Обменные курсы» жизней на войне — ко всему еще и не линейны. Недаром же военные оперируют понятиями: «процент допустимых потерь», «непропорциональный урон».
Кстати, война за территориальную целостность, которую ведет на востоке Украина, — далеко не самый жестокий вид обмена жизней на победу. Ведь бывают и войны на уничтожение, целью которых является геноцид проигравшей стороны (например, резня в Руанде, затеянная тутси и хуту). Обольщаться, правда, не стоит, логика войны всегда подталкивает противоборствующие стороны к повышению эмоционального накала. Воюющей стороне чрезвычайно трудно удержаться от соблазна представить дело таким образом, что победа врага обязательно обернется уничтожением проигравших. Если хотите заглянуть в будущее, вспомните и перечитайте эренбурговское «Убей немца!» — это логический и неумолимый итог использования «языка войны».
Впрочем, война на востоке — это не совсем война за территорию. Противников интересуют не поля и перелески, не нефтегазовые месторождения и золотые прииски, а города. И в этом случае государству и обществу приходится определяться с ценой жизни тех, кто в этих городах проживает. «Обменный курс» в таком случае зависит от того, какой именно идеал победы интересует воющие стороны. Цена жизни мирного населения может быть близка к нулю, если целью войны является уничтожение противника. Или, наоборот, спасение жизни мирных граждан объявляется высшей ценностью — и та сторона, которая примет подобную логику, будет стремиться не к боям, а к переговорам. Правда, существует риск, что противник, зная о том, что жизнь мирных граждан признана безусловной ценностью, прибегнет к шантажу — поэтому слишком активно такие цели стараются не афишировать.
И мирным гражданам остается только надеяться на то, что их жизни стоят дороже чьих-то смертей.
А после окончания войны всем будет очень и очень сложно привыкнуть к простой мирной мысли о том, что «все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах».
