Ванька Жуков, двадцатидевятилетний мальчик, бросивший три года тому назадученье у сапожника Аляхина, в ночь перед «Первомаем» не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева из ГРУ ушли на встречу с кремлевским курьером, он осторожно, по привычке, выработаннойгодами, вытащил из хозяйского рюкзака пузырь водки, пачку «Marlboro» и ручку с раздевающейся бабой. Опустошив залпом с горла половину огненного нектара, матерый урка закатил от удовольствия глаза. Смачно затягиваясь ароматной сигаретой разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать.
Прежде чем вывести первую букву, он попытался вспомнить, когда в последний раз это делал. Так ничего и не вспомнив он прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
«Милый Батюшка, Владим Владимыч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Нету у меня ни отца, ни маменьки. Отец окочурился от запоя по поводу моего рождения в тот же день. А маменьку я после второй ходки уже не застал. Только ты у меня один и остался».
Ванька по кличке «Ржавый» перевел глаза на темное нагромождение связанных и тихо стонущих тел двух студентов-молокососов и очкарика журналиста лежавших в углу кабинета еще три дня тому назад принадлежавшего начальнику местной милиции, и живо вообразил, как они вчера уделали этих уродов. Долго им пришлось с прибывшими от В.В. деловыми пацанами прятаться в переулке и ждать пока митингующие станут расходиться по домам. Ну тут и началась настоящая мужская работа. Сплюнув на пол от накатившего возбуждения он размял уставшие от биты руки.
Этот маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной с вечно смеющимся лицом картежного шулера и пьяными глазами напрягая весь свой имеющийся интеллект попытался найти нужные торжественные слова, но как назло все они были матерными. Он продолжил.
«У меня нет слов выразить тебе Батюшка свою благодарность. Ведь кем я был раньше?
Да никем! Ночами мне с братанами приходилось жрать дешевое пойло в вонючих забегаловках. Перебивался случайнимы налетами на лохов. А днем прятался и отсыпался где-нибудь на гаражах или в подвалах. Каждый мусор хотел взять «Ржавого» и получить повышение.
Даже представить не мог, что в один прекрасный миг я Вам уважаемый Владим Владимыч смогу быть необходимым и нужным. Я ж сейчас уже не просто урка «Ржавый». Я сейчас патриот и защитник великой страны от фашизма и всякой там бандеровской сволочи. Как же только раньше я мечтал заехать в морду какому-нибудь ученому профессору! Размозжить голову студенту! Меня еще вчера за это могли поймать и отправить надолго валить лес. А сегодня на центральной площади нашего любимого города. Средь бела дня. У всех на виду и ни от кого не прячась я седобородого академика одним ударом уложил на асфальт и ломал его старые кости как спички. У телок с желто-голубыми флагами, намотав на руку патлы,сережки рвал с ушами. И мне за это Ваш товарищ полковник при всех наших вынес особую благодарность.
Мне выдали камуфляжные штаны и фуфайку, украсили георгиевскими лентами как ветерана освободителя. Вручили две биты и калаш. Сплю, ем и живу я в бывших мусорских апартаментах. Меня сюда раньше на воронке в наручниках привозили. А сейчас в обезьяннике на моих родных нарах писатели, музыканты и прочая гнилая интеллигенция изловленная нами. Они оказывается Родину не любят! Сучары!
А меня с пацанами определили в кабинете бывшего начальника. И позывной мне дали «Сапфир».
Каждый день дают хавчик и пойло. Я впервые себя почувствовал правильным человеком. Я сейчас хозяин жизни».
Ванька восторженно вздохнул, допил пузырь и продолжал писать:
«Милый Владим Владимыч, сделай божецкую милость, возьми меня себе на пожизненную службу. Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить о твоем вечном царствии...»
Ванька покривил рот, потер своими натруженными кулаками глаза и растрогавшись всхлипнул.
