А сегодня, чтобы не надоедать лекциями и нравоучениями - еще одна сказка народов мира на ночь.
* * *
- Ндуду, твой старший сын совершенно не уважает твоих жен, - сердито сказала Бебе.
Ндуду подумал, затем приоткрыл один глаз и слегка повернул голову на подголовнике лежанки, сбитой из деревянных ящиков от юаровского консервированного сока, покрытых поверху соломенной циновкой.
- И какую же именно из моих жен он не уважает? – без интереса спросил Ндуду.
- Ту, которая приходится ему матерью! – еще более сердито сказала Бебе.
Ндуду закрыл глаз и вернул голову на место.
- Ага, – с пониманием сказала Бебе. – С тех пор как ты взял еще двух младших жен, старую Бебе перестал уважать не только ее сын, но и отец этого сына. Знаешь, что я тебе скажу?..
Ндуду отрицательно помотал головой, не столько в рамках диалога, сколько отгоняя от лица слепня.
- А надо бы знать, а еще лучше вспомнить, что отец матери твоего первенца, а твой тесть – начальник таможни в Лутумбу, тоже может однажды перестать уважать тебя. Начальник таможни в Лутумбу, помнишь Ндуду?
Ндуду опять приоткрыл один глаз.
- А когда он уйдет на пенсию, - размеренно продолжила Бебе, - начальником таможни в Лутумбу станет его старший сын Бебо. Между прочим, любящий брат матери твоего старшего сына, который и раньше тебя особо не уважал, и считал оборванцем из Нквайо, и бедной Бебе пришлось очень долго убеждать своего любящего брата Бебо в обратном. Как ты думаешь, если прямо сейчас бедная Бебе сядет на свой велосипед…
- Это мой велосипед! – Ндуду рывком вскинулся на лежанке.
- Хорошо, - смиренно ответила Бебе. – Тогда мать твоего сына сядет на тот велосипед, на котором однажды приехала к какому-то оборванцу из Нквайо, решив, что из него когда-нибудь получится хороший муж и отец, и привела в приданое четырех коров. А ты сядешь на свой собственный велосипед, если найдешь такой, и приведешь четырех коров обратно в Лутумбу. На тамошней таможне тебя начнут уважать еще больше!
- Ну, вот чего ты пристала! – с досадой сказал Ндуду, зевая и обводя взглядом двор, в красноватой пыли которого греблись длиннохвостые куры. – Видишь, я занят. Вон! – он торжествующе ткнул пальцем в дыру в плетне. – Забор чиню!
Бебе потянула носом воздух, всхлипнула и зарыдала на весь двор, громко и безнадежно, распугав длиннохвостых кур, метнувшихся в дыру забора. Выскочив своей будки ей так же горько завторил старый и черный трехногий Ожимбе, завывая и взлаивая в особо трагических местах. Ндуду стало тревожно.
- Да что такое случилось? Можете объяснить нормально? Я вот сейчас тебя палкой по хребту как вытяну... Бебе, да я не тебе, я Ожимбе, чтоб он сдох, крысоед блохастый!
- Сын твоей жены хочет пойти в армию! – всхлипывая и успокаиваясь сказала Бебе. Ожимбе согласно подгавкнул и забрался в будку, позыркивая оттуда – не требуются ли опять услуги плакальщика?
- И что? – недоуменно спросил Ндуду. – Пусть идет, дело хорошее. Я сам четыре раза в армии служил. Два раза у господина Савимби в УНИТА, и два раза у товарища душ Сантуша в ФАПЛА. Я бы и в пятый раз пошел, но после третьего дезертирства и у тех, и у других расстреливают. А так – почему не пойти? Главное, с оружием не убегать, тогда форма и ботинки – твои. Ботинки лучше сразу продать, а форму...
- Ндуду, - горько сказала Бебе. – Сын твоей жены не хочет служить ни империалистам, ни коммунистам. Он хочет воевать с фашистами за границей. Скажи мне – как ты вырастил такого сына твоей жены, совершенно не уважающего свою мать и даже ее мужа, который приходится зятем самому начальнику таможни в Лутумбу?
Ндуду растерялся окончательно.
- Погоди, с какими фашистами?
Бебе ткнула под нос мужу вырезку из газеты. Под непонятными словами, где буквы R и N были нарисованы не в ту сторону, красовалась фотография черноликих решительных парней в странных касках с фонариками во лбу.
- Хм... - озадаченно сказал Ндуду. Тутси? Нет, не похожи. Масаи? - нет. Северные какие-то морды. Может, арабы? Тогда почему такие черные? Где это вообще?
- Луганда, - всхлипнула Бебе, - и Донбабве. На них напали фашисты, и сын твоей жены, наш сын, хочет ехать в Луганду, чтобы...
- Луганда? – Ндуду нахмурился и задумался. – Может, Руанда? Да нет, рожи не тамошние. Вот этот, крайний слева, немного на хуту похож, но остальные вообще не пойми что.
Бебе опять откровенно, по-бабьи заревела. Трехногий Ожимбе немедленно присоединился к ней, на всякий случай не вылезая из будки. Ндуду досадливо поцокал языком и решительно встал с лежанки.
- Бери велосипед, поедем к Чарли Букве на почту. Узнаем – что это за Луганда. Здесь скайп указан. Только не с пустыми руками поедем, ты нашего Букве знаешь – он за просто так даже марку не полижет.
Бебе мгновенно перестала плакать, метнулась в птичник, вынесла оттуда десяток куриных яиц и затолкала их себе за пазуху. Затем выкатила велосипед на улицу, взгромоздилась на сиденье, дождалась, пока Ндуду займет свое место на багажнике, и покатила в направлении пост-офиса. По дороге Бебе непрестанно дилинькала звоночком – не потому что мешали пешеходы, а чтобы все видели – Бебе, жена Ндуду, едет на своем велосипеде на почту.
* * *
Почтмейстер Чарльз Ф. Букве в одних форменных шортах сидел на ступеньках пост-офиса и ел из почтмейстерской фуражки орехи, отсвечивая мокрой черной лысиной.
- Добрый день, Чарли, - вежливо сказал Ндуду. – А мы к тебе на почту.
- Обед, - лениво ответил Букве.
- Нам интернет нужен.
- Тока нет, - Букве сплюнул шелуху и опять запустил руку в фуражку.
Ндуду цокнул языком, и подбежавшая Бебе осторожно опустила в синюю фуражку со скрещенными почтовыми рожками куриные яйца, извлеченные из-за пазухи. Букве одним глазом, как птица, пересчитал яйца, вздохнул и поднялся на ноги, вытирая от шелухи руку о шорты. Не оборачиваясь, толкнул дверь почтового офиса ногой.
- Идем. Только женщина пусть на улице ждет. Сглазит еще казенный компьютер. У женщин глаз злой, а про Бебе давно уже слухи ходят.
Бебе покорно отошла к велосипеду, а Ндуду двинулся вслед за Букве в полумрак офиса, прошел через пустой зал приема выдачи корреспонденции, миновал барьер и вошел следом за почтмейстером в служебную комнату, в которой вялый вентилятор над потолком бестолково месил горячий воздух в клетушке без окон.
Букве смел со стола пустые жестяные банки от колы, одноразовые стаканчики и коробки от биг-маков, бережно примостил на него фуражку с яйцами. Затем стащил с древнего квадратного монитора огромный полиэтиленовый кей-мартовский пакет, полез под стол и клацнул на системном блоке кнопкой «power». Компьютер всхрапнул, дернул диск, с воем начал его раскручивать, загружаясь и тестируясь. Дождавшись полной загрузки, почтмейстер пощелкал пальцами, получил от Ндуду газетную вырезку с адресом и надолго склонился над замызганной и забитой останками биг-маков бежевой клавиатурой.
- Да чего ты там столько возишься, - нетерпеливо сказал Ндуду. – Клацай уже быстрее!
- «Возишься»? – возмутился Букве. – На вот, посмотри, как это набрать? Esaul_Khristophor_Aphanasievitch_Troitsyn-Nogovitsin. Это же руки сломать можно! – и опять начал неспешно поклевывать тонким черным пальцем клавиатуру.
Наконец программа приняла адрес, где-то далеко, в Луганде пошел вызов, экран озарился коннектом, и на нем появился абонент.
У Ндуду и Букве отвисли челюсти и рефлекторно втянулись животы. С экрана на них смотрел не какой-нибудь сержант-вербовщик, а настоящий Белый Фельдмаршал. Неимоверные усы торчали далеко за пределы лица, заправленная в портупею борода спускалась чуть ли не до пояса по целому иконостасу крестов, орденов и медалей, полуднем сияли золотые погоны, а венчала все это великолепие фуражка с красным околышем и трехцветной красно-бело-синей кокардой.
Букве с грохотом опрокинул стул и замер навытяжку.
- Здравия желаем ваше высоко-превосходительство! – хором рявкнули Ндуду и Букве и по уставу шлепнули о пол босыми ногами. Почтмейстер попытался незаметно прибрать фуражку с яйцами со стола из поля зрения веб-камеры.
Бородатый Белый Фельдмаршал что-то прокаркал на рычащем и шипящем языке, и вопросительно уставился на абонентов.
- Он по-русски говорит, - одними губами сказал Букве. – Я знаю, я на кубинской базе служил в столовой. Там русские нас своему языку учили. «Хуй, пизда, таварищ. Макака черножопая».
- Так ответь ему, - тоже прошептал Ндуду. – Спроси – где эта Луганда? Сын, мол, желает послужить. Хочет воевать с фашистами! Ну и про оплату тоже.
Букве, собрав лоб в черные складки, запинаясь, тоже закаркал и зашипел в микрофон камеры. «Тар-рищщ... пр-рибычь в р-ращ-щположьение... др-рущ-щьба...» Ндуду завороженно смотрел, как по ходу разговора лицо Белого фельдмаршала начало меняться – глаза округлились, усы встопорщились, а борода начала искрить. Ндуду не понимал – радуется большой бвана или сердится, в мимике белых, которые, как известно, все на одно лицо, он разбирался слабо.
Внезапно Белый Фельдмаршал рывком придвинулся к камере, и в мониторе все завертелось, только изредка показывались черные начищенные сапоги – как будто лугандийский военачальник схватил свой ноутбук и куда-то побежал с ним. Затем изображение восстановилось, показывая лицо Белого Фельдмаршала на фоне белого кафеля и с медицинского вида белым бачком с цепочкой разместившегося над фуражкой с красным околышем. Большой Бвана отдышался и снова заговорил на русском, но на этот раз негромко, и шипения в его словах стало намного больше, чем карканья.
Чем дольше он говорил, тем отчетливее черный почтмейстер Букве приобретал серый оттенок, на верней губе чиновника появилась испарина, а с лысины просто текло и капало на клавиатуру. В особенно важном месте Белый Фельдмаршал как-то совсем уж не по-генеральски взвизгнул и перекрестился справа налево, Букве тоже взвизгнул, перекрестился и резко выдернул сетевой шнур из розетки. Монитор компьютера погас. Букве тут же начал напяливать на него пакет кей-марта, словно опасаясь, что из монитора в мир вырвутся демоны.
- Да что такое, ради святого сердца Марии? – потрясенно спросил у приятеля Ндуду. – Что случилось-то?
- Уходи, - дрожащим голосом сказал Букве, - Пожалуйста. На вот, яйца свои забери. Прямо так, с орехами забирай. И с фуражкой. И уходи. Тебя здесь не было, меня тоже.
Букве буквально силой втиснул в руки Ндуду почтовую фуражку с яйцами, и на глазах ошалевшего приятеля начал выдирать из-под обоев оптоволокно интернета, затем открыл сейф, выгреб оттуда несколько бумаг, разовал их на клочки, и начал трясущимися руками заталкивать патроны в кургузый револьвер позапрошлого века. «Луганда, Луганда», - бормотал Букве, - «О, Иисус сладчайший, о, Мария благословенная... Как так можно жить белым людям? А если, действительно, приедут - что будет с черными?»
Ндуду стоял недвижно, соляным столпом с фуражкой и яйцами.
* * *
Пошатываясь, со злосчастной почтовой фуражкой, в которой лежали орехи кола и десять куриных яиц, Ндуду вышел из почтового офиса на раскаленную площадь. Бебе толстой наседкой метнулась к нему.
- Ну что, получилось? – с надеждой спросила Бебе, заметила фуражку, и тут же угасла. – Не получилось?
Ндуду пихнул ей фуражку, выпрямился и заговорил. Голос его звучал торжественно, как на собраниях предков вокруг священного огня.
- Слушай меня, женщина, мать моего сына! Мы продадим корову... нет, две коровы! Мы продадим всех коров, Бебе! И отправим нашего оболтуса в Преторию учиться на фармацевта.
- Да, я знаю, Бебе, что таким образом мы берем на себя ответственность за смерть многих людей. Но я никогда не отправлю своего первенца в эту дикую страну, в которой белый фельдмаршал с такими вот усами и полной грудью крестов и орденов готов заплатить две тысячи американских долларов, и написать расписку еще на восемнадцать, за наш бугандийский паспорт, гражданство, и возможность убежать оттуда к нам в Буганду.
- В таких страшных местах на Земле, Бебе, как эта Луганда, люди жить не должны!
Бебе всхлипнула и уткнулась в черное плечо мужа.
