Упрямцев у нас в стране — хоть отбавляй. Но зачастую упрямство заканчивается там, где начинаются деньги или слава. Более непреклонных разочарование настигает там, где возникает необходимость материализовать собственную принципиальность.
Общество, разумеется, принципиальных людей уважает. Не в последнюю очередь потому, что упрямцы молча делают за них их работу. Если нужно взять и посадить сепаратиста, построить блиндаж, вырастить батальон, создать оборонный проект, не отклоняющийся от замысла, как луч лазерного целеуказателя, они это делают.
Упрямцы неудобны тем, что создают довольно неприятный контраст для лентяев, саботажников и просто дураков, на каком бы уровне власти они ни находились. Таких неуемных активистов и не замечать уже нельзя, и реагировать — себе дороже. Они квалифицированы, опытны и тем самым неуязвимы для демагогов.
Юрий Касьянов относится именно к такому типу упрямых людей. Последние полтора года его имя постоянно было на слуху и ассоциировалось с волонтерским движением «Армия SOS».
В то время как рядовые волонтеры все чаще страдали от эмоционального выгорания, а лидеры их организаций погрязали в ведомственных скандалах и междоусобицах, Юрию Касьянову удалось создать вокруг своего имени «тефлоновый эффект». Причем специально этим не занимаясь — большую часть времени он проводил на фронте, а не в медиапространстве.
Но все же случилось — Юрий Касьянов публично попросил не отождествлять его имя с проектом «Армия SOS». Кроме того, он кратко анонсировал свой проект принципиально нового типа — как более соответствующий военным вызовам и духу времени.
С одной стороны, это было ожидаемо, поскольку в гражданском обществе назрел серьезный кризис отношений — как между собой, так и к внешним проблемам, — усугубляемый информационной импотенцией власти. Картина вырисовывалась, мягко говоря, неприятная. Общество стало напоминать беспилотник, за пульт управления которого начали драку с десяток разных операторов.
С другой — примеры, что делать, как вести себя рационально и последовательно в ситуации, близкой к истерической, найти довольно трудно.
Люди, занятые конкретным делом, не очень публичны и разговорчивы. А публичные, умеющие доходчиво изложить свои светские мысли, зачастую уже малоинтересны. Найти оптимальное сочетание этих качеств довольно трудно. Но у нас получилось.
— Юрий, каков, по вашему мнению, в сегодняшнем волонтерском движении процент тех, кто пытается конвертировать наработанный социальный капитал в деньги, звания, награды и прочее? И в чем причина этого?
— Как ни странно, небольшой. Дело в том, что в моем понимании волонтер в чистом виде — это человек, который выносит «утки» в госпиталях, помогает встать на ноги раненым, перевозит тела погибших, помогает соседям, чьи мужья или сыновья ушли на фронт, или батальонам, сформированным в его местности. Я часто встречаю таких людей на фронте. Об этих «щирих українцях» мало кто знает.
А среди тех, кто известен… Конвертировать что-то во что-то можно только, если это что-то у вас есть. Наработанный социальный капитал люди, безусловно, конвертируют во что-то. И в большинстве случаев это, наверное, нормально. Среди людей, имеющих такой социальный капитал, процент пытающихся его конвертировать достаточно высок. Когда человек чего-то добился, объединил усилия других людей, почувствовал силу и возможность влиять на общественное сознание, то в условиях некоего затишья на фронте, неопределенности государственной политики в отношении восточной территории Донбасса и Крыма; в условиях, когда государство, надо признать, начинает что-то делать самостоятельно, он пытается найти себе применение.
Некоторые при этом совершенно искренне считают, что смогут что-то изменить, если пойдут в местные депутаты, в политику. Безусловно, многие потом разочаруются. Есть люди, которые верят, что их приход в Минобороны изменит ситуацию. С этим я не могу согласиться, потому что такие ведомства в первую очередь нуждаются в глубокой реформе и в профессионалах, а не в тех, кто по зову сердца бросился возить на фронт носки, трусы, гречку, лук и морковку.
— Каково, в таком случае, ваше отношение к команде Ю.Бирюкова в Минобороны?
— Я не могу говорить о команде Бирюкова: со многими из этих людей я не знаком. Когда о ком-то говорят: «Волонтер такой-то с первых дней…» Волонтеры, с первых дней бывшие на фронте, наперечет. Я их всех видел и знаю. К проекту под названием «Волонтерский десант» всегда относился скептически. Считаю его личным политическим проектом Ю.Бирюкова и таким себе пиар-проектом президента. Типа — мы очень много сделали, привлекли общественность.
— Среди волонтеров существует некий молчаливый консенсус: публично они говорят значительно меньше, чем знают. Волонтерское движение на самом деле выглядит так, как о нем пишут и говорят? Где заканчивается волонтер? И насколько существующая в массовом сознании картинка соответствует реальности?
— Если мыслить примитивными категориями, то на 50%. Если говорить серьезно, то надо понимать, что такое волонтерское движение. Я уже обозначил, кого считаю волонтерами.
Так называемые крупные волонтерские организации, объединяющие людей одного региона, чтобы помогать отдельному подразделению, части или направлениям в боевых действиях, представляли интерес для общества. Поэтому они на слуху, о них пишут, они достаточно публичны. А люди всегда активнее жертвуют деньги тем, у кого видят больше сил, возможностей, тем, кто грамотно пиарится. В то же время, как и в любом виде деятельности (в той же политике или бизнесе), есть реальное, и есть то, о чем мы пишем или говорим — кто как умеет преподнести.
Например, мое имя до сих пор связывают с «Армией SOS» только потому, что я с первых дней войны оказался на фронте. Мой старший сын поехал в батальон Кульчицкого, и мы занимались его поддержкой. Накануне начала активной фазы операции под Славянском мне позвонил Антон Геращенко, сказал, что будет война и, если можете, обеспечьте бронежилетами. И мы повезли 50 бронежилетов вслед за батальоном. Из Павлограда они двинулись в Изюм. И я остался там на полтора месяца. Еще через две недели была вторая длительная командировка, третья…
Находясь там, я активно рассказывал о ситуации в зоне АТО, о том, что происходит, звал людей на помощь. Меня стали узнавать и связывать со мной «Армию SOS», я стал как бы ее пиарщиком. Но я никогда не руководил этой организацией. У меня на это просто не было времени — я в основном был на фронте.
Организация из-за этого стала расти, получая, в первую очередь, некие дивиденды доверия общества, а во вторую — средства, помощь и специалистов в разных областях.
Вопрос, где заканчивается волонтерство и начинается что-то другое, непростой. Потому что я вообще не считаю волонтерством то, чем занимаюсь уже больше года. На начальном этапе — да. Когда я приехал в Изюм и скупал в магазинах спальники, возил бутилированную воду десятками литров, средства от комаров, продукты, бинты, аптечки — все, что было необходимо, это было волонтерством в чистом виде. Волонтерством можно даже назвать то, что мы пробили скважину на горе Карачун. Хотя, по сути, это больше было боевой операцией.
Но с момента, когда я больше стал заниматься проблематикой ведения боевых действий именно в зоне (а это случилось где-то в десятых числах мая), активно использовать людей, проживавших в Славянске, Краматорске, Красном Лимане, чтобы организовать разведсеть и получать оттуда информацию, это перестало быть волонтерством. Это стало добровольчеством. А человек, занимающийся добровольчеством, — скорее, комбатант, участник боевых действий. Даже если он сидит дома, собирая развединформацию, которая имеет чисто военное значение.
Волонтерами еще можно назвать людей, бесплатно собирающих, тестирующих и передающих войскам беспилотники. Но людей, которые, помимо этого, ездят на фронт, проводят разведку, обрабатывают информацию, доносят ее до штабов, координируют деятельность военных, спецслужб в зоне, так называть нельзя. А я именно этим занимаюсь.
— То есть вы хотите сказать, что массовое сознание просто не различает добровольчество и волонтерство?
— Мне трудно говорить о массовом сознании. Я социологических замеров не проводил. Но меня постоянно называют волонтером, и я не спорю, поскольку мне трудно назвать себя как-то иначе. Если я скажу «доброволец», меня тут же спросят: «В каком батальоне служил?» Я — доброволец, без статуса участника боевых действий, не стоял на блокпосту, не сидел в окопе. Хотя на самом деле сидел и нахожусь там всегда с оружием, попадал под обстрелы и в случае необходимости готов участвовать в боевых действиях.
— Наверняка вы сталкивались с ситуациями, когда собранная вами информация, требующая оперативного или тактического реагирования, по политическим или каким-то другим неизвестным соображениям не используется, а просто выбрасывается. Как показывает практика, это доводит до отчаяния. Бывали ли у вас такие случаи? И если да, то почему вы продолжаете этим заниматься?
— По политическим соображениям могу вспомнить только один случай, когда россияне заняли Новоазовск, а наше политическое руководство, всячески от этого отбрыкиваясь, готово было сдать Мариуполь.
И лишь добровольческие части, находившиеся там, стали цементирующим, сдерживающим фактором. Их было там очень мало. На весь Мариуполь — около 100 бойцов, не считая ненадежной местной милиции. Дистанция от Мариуполя до Новоазовска была фактически под контролем двух батальонов, один из которых добровольческий. И ребята-вэвэшники. Хотя, конечно, россияне могли занять Мариуполь. У них были для этого возможности. И наше правительство об этом знало.
Я считаю, что был некий заговор. Войска оттуда отвели загодя. Мы видели, как они потоком шли назад, тащили артиллерию, увозили танки. Это даже не игнорирование информации, а предательство. При понимании того, что происходит, — фактически сдача национальных интересов.
Что касается других моментов, то была ситуация в ДАП, когда мы потеряли терминал, но самое главное — людей. Потеряли фактически даром, из-за вопиющей безграмотности руководства.
Была информация о том, как все происходит, какие цели и так далее. Туда поехал наш «великолепный» начальник Генштаба В.Муженко, и мы пытались донести ему эту информацию в виде готовых снимков разведки. Он от нее отмахивался и просто не принимал.
Но отчаяние? Нет, не было. Потому что мы работаем напрямую с командирами частей, батарей, с орудийными расчетами местной разведки, которая заинтересована в том, чтобы выжить и вести нормальные боевые действия. К В.Муженко те данные не попали. Они попали прямо к артиллеристам, параллельно, не дожидаясь. Мы постоянно так работаем.
Мы знали и о том, что будет наступательная операция противника в Дебальцево. По данным агентурным и воздушной разведки приблизительно знали, как она будет развиваться. Постоянно обеспечивали целеуказание. Например, в Алчевске есть люди, которые поставляют нам информацию. Они видят: из Алчевска в сторону Дебальцево выходит колонна. В ней, условно говоря, пять танков, десять градов, грузовики с БK, пехота… Идут на Вергулевку. Там подтверждают. Ночь, мы сидим с артиллеристами, летать и вычислить невозможно. Приблизительно рассчитываем скорость движения колонны (как прошла этот участок, состояние дорожного покрытия, как может идти дальше) и удары наносятся по точкам, где она может быть. Результат — два подбитых танка, шесть сожженных «градов», детонация БК во многих машинах. То есть это работает. И не надо стучаться головой об стену.
— То есть на данный момент вы просто не видите смысла сотрудничать с Генштабом и Минобороны?
— Ну почему же? Я обеими руками «за», и по возможности сотрудничаю. Поверьте, и в Генштабе, и в Минобороны, и в штабах секторов есть нормальные люди. Мы сотрудничаем со всеми. Я стараюсь не сотрудничать только с подонками, мерзавцами и предателями, пытающимися или навредить, или использовать информацию для своего карьерного роста.
— В чем суть конфликта с «Армией SOS»?
— Ну я бы не говорил о конфликте с организацией. В «Армии SOS», как и в Генштабе, — разные люди.
— Тем не менее, вы больше не хотите с ними ассоциироваться.
— Вы не правы. Есть люди, от которых я, безусловно, хочу дистанцироваться, потому что мы не совпадаем ментально, по-разному воспитаны, у нас разные нравственные истории. Просто на каком-то этапе мы оказались в одной лодке. Как во время войны: мобилизация, все берут оружие и идут сражаться, все — побратимы. Война закончилась, и оказалось, что, к примеру, с этим человеком я даже за один стол не сяду. Так и здесь. Некое затишье, непонятки, недостаток финансов от народа и борьба за них привели к тому, что появилось много центробежных течений. Как говорится, тот, кто владеет финансами, владеет миром.
Я никогда не имел отношения к деньгам. Вернее, я их собирал на свою карточку только тогда, когда это было необходимо для текущих расходов по передвижению в зоне, ремонту автомобиля и прочего. Но никогда не держал тумбочку с деньгами, и даже не знаю, где они в организации хранятся.
Так получилось. Мы стали сильно различаться. Это уже давняя история — еще с прошлого года. Я приезжал с фронта и видел здесь офис, некий корпоративный дух, новых, незнакомых мне людей. Потом опять уезжал на месяц на фронт. Все говорили: Касьянов — это «Армия SOS», а я приезжал и видел какую-то совершенно незнакомую мне организацию.
Единственное подразделение, которое я полностью создал с нуля, — это беспилотная авиация.
Но и здесь появились некие центробежные течения. Нельзя уволить человека из волонтерской организации. Он пришел сюда добровольно. Я убежден, что после принятия общего решения все разногласия должны быть оставлены. Но ставится общая задача, а человек решает ее как-то иначе. Приезжаешь с фронта и обнаруживаешь, что кто-то делает что-то свое, распыляя ресурсы. Начинаешь выяснять отношения, человек бежит к руководству, сидящему в офисе постоянно, и находит у него поддержку. Потому что руководство, не разбираясь в сути вопроса, считает: у господина Касьянова слишком много славы, он зарвался и витает в облаках. В конце концов, все это приводит к тому, что различия в воспитании и морально-нравственных качествах позволяют кому-то плюнуть на твою машину или матерно тебя послать. И ты понимаешь: все, ребята, до свиданья. Кто готов работать со мной, тот будет работать. Но тащить на себе весь этот груз, прикрывать своим именем людей, не совпадающих с тобой этически, нельзя.
Нет в волонтерских организациях никаких брендов. Так было и после Майдана: Автомайдан, Автодозор, мы создали бренд, мы — все вместе. Я был и там, и там. Мы делали Майдан, потому что это было нужно. Как можно сделать партию «Автомайдан» только на том основании, что люди ездят на машинах? Общими должны быть идеология, ценности, даже моральные устои.
Так и здесь. Когда нет общего цементирующего начала, нивелирующего все эти различия, возникают центробежные течения и силы. Мне особенно смешно слышать, что кто-то хочет сохранить бренд. Для чего? Конвертировать можно свои личные умения и наработки, а не некий корпоративный бренд.
— А у вас не возникало желания конвертировать во что-то свою популярность и наработки?
— Нет. Никогда.
— И в выборах вам не предлагали поучаствовать?
— Ну почему же? И на прошлых парламентских выборах предлагали, и на этих. Раньше — чаще. Теперь основные игроки на этих полях поняли, что мне предлагать бесполезно, а занимающие властные кабинеты — что я довольно серьезный оппонент.
Явно и неявно предлагали занять какие-то властные кабинеты, в которых человек на самом деле ничего не решает. Типа «Волонтерского десанта». Я отвечал, что не буду этим заниматься без реальных полномочий. Или мне просто неинтересно, потому что я не профессионал. Карьера чиновника мне не интересна.
Меня интересует мой маленький рекламный бизнес, который еще как-то держится на плаву, только благодаря тому, что с 21 ноября 2013 года им занимается моя жена. Меня интересуют мои взрослые дети. Простые вещи.
Мне предлагали возглавить батальон. Но на тот момент я посчитал это неэффективным, потому что активно занимался беспилотными средствами разведки. Это было необходимо везде и зависело от меня.
Но я пойду воевать, если будет какая-то серьезная, очень активная фаза войны. В том или ином качестве, неважно. В прошлом я — кадровый офицер.
В политику… Я уже не раз высказывался, что у нас ее нет. Быть одним из 450 депутатов и нажимать кнопки — это несерьезно. В политику у нас можно идти только в качестве президента, который все решает. Но президентские выборы пока не объявляли. Я шучу, конечно.
К сожалению, у нас такая ситуация, когда в стране нет политики, нет политических партий и даже политической культуры. Все, что мы называем этими словами, на самом деле — продолжение отношений между нашими феодалами, захватившими экономические рычаги в стране. Это просто их публичное выражение, некая псевдодемократия, оболочка, выдаваемая Западу и телевизионному миру за демократию.
К власти пришли и правят бал наперсточники и гангстеры 90-х и старая партийная номенклатура вместе с «красными директорами». Кто-то из них — более наглый и откровенный бандит. Кто-то пытается действовать более цивилизованно и в галстуке. Но давайте будем называть вещи своими именами: они воры и обокрали страну.
— Мрачные перспективы вырисовываются…
— Это не перспективы, а действительность, которая была и пока есть. Поэтому идти в это так называемое правительство означает служить какому-то конкретному феодалу, создавшему некую партию, чтобы выражать и защищать свои интересы публично. Я в эти игры не играю. А создавать свою партию — на это у меня нет ни сил, ни желания. И я не считаю это правильным. Потому что как только я создам партию имени Касьянова, находясь сейчас в некоем ореоле славы, туда тут же потянется масса проходимцев, пытаясь пролезть за моим именем, как это уже бывало.
— Вы не раз упоминали о том, что у вас есть видение того, как строить новую организацию. Чем она будет отличаться, каким будет ее модуль, формат?
— Я считаю, что время волонтерских организаций закончилось. Они больше не играют ключевой роли, как это было вначале. Но все еще пытаются остаться на плаву. Доходит до того, что они считают, сколько нужно «заработать» до конца года, чтобы существовать дальше — оплачивать аренду, склады, поездки на фронт и т.д. То есть работают сами на себя. Какая-то бессмыслица.
Сейчас это смешно звучит, но год назад я надеялся, что к концу августа государство раздуплится и волонтерство будет не нужно. Я пиарил «Армию SOS», чтобы привлечь необходимые средства, но не собирался заниматься этим долго.
Я считаю, что, в первую очередь, должны быть эффективные государственные институты. Должна быть реформа. Для этого нужно только обозначить, какой должна быть армия — профессиональной, хорошо оснащенной, с хорошими командирами…
— Учитывая то, что вы перед этим сказали, в скором времени этого не случится.
— Я пытаюсь быть реалистом. Организация будет не нужна, если появится национальный лидер или лидерская команда, не связанная с олигархатом, и понимающая, как надо делать реформы.
Мои проекты не новы. Из того, что я обозначил, новое — только давняя задумка по созданию информпространства для общения людей и пропаганды. Все остальное — действующее, работающее, то, чем я активно занимаюсь. Причем не все. Просто теперь я хочу заниматься этим только с теми людьми, которые мне доверяют, четко делегируют мне определенные полномочия и даже свою свободу и время. Я хочу, чтобы это была добровольческая полувоенная структура. Хочу усилить централизацию. Это совершенно нормально. Если мы собрались делать беспилотник, то он должен делаться. А не так, что завтра человек уже не захочет это делать, и я ничего не смогу ему сказать, потому что он — волонтер.
— С зарплатой или без?
— Если будет возможность платить людям какую-то не зарплату, а материальную помощь, будут достаточные финансы и понимание общества, что это необходимо, то да. Меня, слава Богу, немножко кормит мой бизнес. Но есть люди, которым не на что жить. У них маленькая зарплата и дети. Чтобы они эффективно могли организовать свое время, им надо помочь. Пока такой возможности нет, но я надеюсь, что она появится.
— Как вы намерены сохранять режим секретности?
— Очень просто. Не допускать людей туда, где секреты.
Чтобы обеспечить безопасность людей, я никого не допускаю к информации, которой владею, о тех, кто находится на оккупированной территории. Ни волонтеров, ни госорганы. Информацию, получаемую оттуда, я передаю только после моей обработки — в виде разведсводки.
Что касается волонтеров, которые ездят на фронт (например, наши мобильные группы работают там с беспилотниками), то они сами заинтересованы в непубличности. Иначе за ними будут охотиться ДРГ, их могут накрыть минометным огнем. Ну и, безусловно, у нас четкая координация с военными. А при необходимости — проживание в окопах, блиндажах.
Мы получаем информацию о противнике. По сути, для нас она не является такой уж секретной. Если она станет публичной — ну противник узнает, что мы знаем о нем. Иногда это даже хорошо, иногда, когда готовим секретную операцию, — плохо. Но в этом случае мы предпринимаем все меры, чтобы утечки не было.
А так эта информация попадает в нашу разведсеть, в которой почти 100 человек. Некоторые из них — такие же поставщики информации, как я. Большинство — командиры батальонов, батарей, бригад на местах. Далеко не все. Некоторые просто не идут на контакт.
— Кого-то из известных волонтеров вы позовете в вашу новую формацию?
— Я не знаю известных волонтеров. В том-то и проблема.
- Хорошо. Мы уже поняли, кто такие настоящие волонтеры в вашем понимании. А людей квалифицированных?
— Любых. Которые разделяют мои ценности и принимают принципы работы.
Если бы я постоянно сидел на месте, то, наверное, мог бы сделать тыловую структуру более эффективной. Но если периодически не ездить на фронт, не иметь эмоциональной и информационной подпитки оттуда, то теряешь ощущение происходящего там и начинаешь делать ошибки уже стратегического характера. Этого я допустить не могу.
— Вы считаете, что проект, который вы намерены реализовать, будет востребован?
— Безусловно. Война не закончилась. Это не от нас зависит. Мы находимся в состоянии обороняющейся стороны.
— Обороняющейся или проигравшей?
— Обороняющейся, безусловно. Проиграем мы только тогда, когда опустим руки. Все остальное — не проигрыш. Война. Противник, условно говоря, может занять Киев. И проиграет.
Вопрос ведь даже не в войне за территории. Общество ощущает эту войну как продолжение Майдана и необходимость модернизации как его самого, так и государственных институтов. Когда это произойдет, тогда мы победим.
Но если, условно говоря, завтра противник заберет всех своих коллаборационистов, танки, бронемашины и уедет, оставив только ватных старушек и, по сути, проукраинское население, а мы придем и займем эти территории, это не будет победой. Потому что у нас все то же государство, и ничего не изменилось. На эти территории придут те же олигархи, чтобы стравливать, и все вернется на круги своя.
При отсутствии национальной политики (вообще понимания, что и как делать) не только в отношении восточных территорий и возвращения Крыма, но и в отношении всего государства, при отсутствии соответствующей информационной политики, достойных людей, в которых верят и за которыми пойдут, «заповедник космических идей» будет плодиться и размножаться.
У нас в головах сохранилось крепостничество. Кстати говоря, и у волонтеров. Сейчас, когда уже нет ресурсов и нужно уходить, люди, добровольно пришедшие волонтерить, начинают считать хозяином того, кто держит тумбочку с деньгами. Ключевой фигурой становится человек, назначенный бухгалтером организации. Ну какой хозяин?!
Увы, люди у нас — крепостные. Вся страна — крепостная.
— Ваш проект — это попытка построить структуру, альтернативную государственной?
— Ни в коем случае. Я не собираюсь подменять государство. Это только помощь. Костыли, увы, необходимые сейчас больному. Я обеими руками за то, чтобы государство реформировалось, и таких подпорок не было. Гражданское общество имеет свои рычаги влияния, какие-то институты, но все это хорошо при наличии сильного государства, профессиональных менеджеров, государственных институтов.
Все эти конфликты между ведомствами — просто непрофессионализм. У нас нет единого разведоргана. Разведкой занимаются служба внешней разведки, ГУР, Минобороны, фронтовая разведка, Генштаб, Нацгвардия, СБУ, финансовая разведка и так далее. Куда эта информация потом девается? Вот я и пытаюсь наладить координацию. Хотя бы на каком-то уровне. Пока это необходимо. Никакой другой цели у меня нет.
— Сейчас, во время иллюзии перемирия, средства под ваши проекты будет искать сложнее?
— Конечно. Раньше за день на карточку могло упасть 10–20 тыс. грн. Сейчас суммы очень скромные. Деньги доставать труднее, но я больше рассчитываю на патриотический бизнес, ориентированный на демократические ценности и страдающий от нашего феодализма. Среди людей, построивших свой бизнес с нуля, много умных, воспитанных и патриотично настроенных.
На самом деле в стране есть деньги, если колоссальные суммы тратятся на политические проекты, если нечистоплотный командир блокпоста в зоне может заработать 100 тыс. грн в день…
Таких уж огромных сумм у нас никогда и не было. Например, на беспилотную авиацию за год, с учетом поездок, самолетов, построенных для себя и других, было собрано менее 4 млн грн. А государство покупает у определенных фирм беспилотники по 30–50 тыс. долларов…
— То есть деньги будете искать в стране?
— И в стране, и за рубежом. Какая разница? К финансовой стороне вопроса я отношусь спокойно. Будет мало денег — значит, будем действовать в этих рамках. Но мы что-то делаем. Важно даже не то, сколько ты привез, подарил, построил ли беспилотник, а то, что ты смог повлиять на честное сознание, кого-то убедил, нашел честного человека, на которого можно опереться. Не все меряется деньгами.
— Если бы вернуться на полтора года назад, вы бы занимались тем же и так же?
— Конечно. Тогда я делал то, что было необходимо. Ну, может, я бы критичнее относился к некоторым людям. Хотя и тогда понимал, какие это люди.
Это как в армии. Я был офицером, сам подчинялся и мне подчинялись. Люди совершенно разные: по специальности, физическому состоянию, моральным ценностям. Один читал книжки, другой их в руки не брал, третий — гомосексуалист, четвертый — ярый антисемит. Из них нужно сделать боевое подразделение, потому что на данном этапе это необходимо.
В прошлом году я этим, по сути, и занимался — был в контакте с совершенно разными людьми, чтобы сиюминутно решить какую-то насущную задачу и создать перспективные проекты.
