В течение последних нескольких месяцев широкий международный резонанс получила тема существования в Украине незаконных мест лишения свободы, или, как их назвали, — «тайных тюрем СБУ«. Активная эксплуатация этой темы в российских СМИ, вынесение ее на уровень ООН могут быть акцией, направленной на подрыв международного реноме Украины.
С одной стороны, вроде все правильно: не может государство нарушать свои международные обязательства и допускать существование незаконных мест содержания под стражей и безосновательно держать там кого-либо. Ведь существуют международные стандарты и предусмотренный национальным законодательством порядок задержания, взятия под стражу, содержания под стражей, лишения свободы и т.п. С другой — возникает закономерный вопрос: в какой степени можно распространить действие соответствующих международных актов и отечественных законов на ситуацию войны, которая продолжается на востоке Украины?
Очевидно, инспирированную российскими спецслужбами и подогретую пропагандистскими СМИ тему существования в Украине незаконных мест лишения свободы следует рассматривать в контексте общей ситуации, сложившейся, начиная с весны 2014 г., в Донбассе. При этом следует выяснить ряд ключевых вопросов, ответы на которые прямо влияют на обоснованность выдвинутых Украине претензий и обвинений. К последним, в частности, в определенной степени приобщились председатель парламентского комитета по правам человека и отечественный омбудсмен, осудившие действия СБУ, которая не допустила к определенным местам Мониторинговую миссию ООН по правам человека.
Кстати, не следует забывать, что нынешний омбудсмен была назначена в пик правления Януковича (2012 г.) контролируемым им парламентом и, как тогда заявляли члены счетной комиссии, с грубым нарушением порядка избрания ее на должность (голосование недействительными бюллетенями) и процедуры приведения ее к присяге. Несмотря на эти обстоятельства, ставящие под сомнение легитимность указанного избрания, новоизбранный омбудсмен не только удержалась на должности при тогдашнем авторитарном режиме, но и комфортно чувствует себя при нынешнем демократическом. Хотя, по моему убеждению, позиция омбудсмена в вопросе защиты прав человека и гражданина не была надлежащей как тогда (во времена тотального нарушения конституционных прав и свобод, что и привело к Революции достоинства), так и теперь (когда обостряются проблемы с соблюдением прав и свобод во многих сферах — социальной, экономической, политической, информационной, военной и т.п.). По моему мнению, наряду со своей обеспокоенностью по поводу отказа СБУ допустить Мониторинговую миссию к определенным местам на контролируемой Украиной территории, омбудсмен в данном случае должна была бы особо акцентировать внимание высоких представителей ООН на вопиющем беспределе с содержанием наших пленников боевиками так называемых «ДНР» и «ЛНР», поскольку у террористических организаций, по определению, законных мест лишения свободы быть не может.
АТО или война?
Вопросы, подлежащие выяснению в первую очередь, — это четкая определенность в том, ЧТО ИМЕННО происходит на востоке Украины, начиная с весны 2014 г. Официально это назвали антитеррористической операцией (АТО). В действительности же — там идет настоящая война, вызванная вооруженной агрессией России против Украины. Война и АТО — это не просто разные названия, это, по сути, разные явления, имеющие абсолютно разный правовой режим и ведущиеся по разным правилам (законам). Но подменой понятий сути того, что происходит в Донбассе, не изменить. Войну невозможно «загнать» в рамки АТО, как и невозможно антитеррористическими мерами «перекрыть» военные действия.
Такая правовая неопределенность обусловливает огромное количество проблем и негативных последствий, в т.ч. связанных с правилами ведения боевых действий (когда «им» можно бить изо всех видов вооружения (включая артиллерию), а «нам» — только из стрелкового оружия, и только «при наличии непосредственной угрозы для жизни») и с соблюдением фундаментальных прав и свобод человека. И это будет продолжаться до тех пор, пока официально (в т.ч. на законодательном уровне) реальные вещи не будут названы их настоящими именами — война не будет названа войной. Вместо этого происходит политическое манипулирование: в своих заявлениях для СМИ политическое руководство Украины грозно называет ситуацию на востоке Украины войной, в законах и подзаконных актах — именует АТО, а в минских соглашениях стыдливо соглашается с констатацией каких-то «событий» и «конфликта».
По каким законам воюем?
Необходимо четкое и однозначное определение, по каким законам должны действовать наши воины и правоохранители, которые выполняют на фронте боевые и специальные задачи: по правилам войны или по законам проведения АТО. При этом следует особо подчеркнуть, что действуют они против вооруженного до зубов врага — террористов, их пособников, боевиков, российских военных и т.п.
Речь идет не о крайностях или общепризнанных человеческих ценностях, которые должны быть присущи поведению человека в любой ситуации. А о стандартном для войны поведении в условиях боевых действий, когда огонь ведется на уничтожение, когда предотвратить удар, обезвредить врага — означает выжить самому, выполнить боевую задачу и защитить Родину.
Как быть в таких условиях с задержанными (захваченными) боевиками и российскими военными? Куда их поместить, как содержать? Да, сегодня ситуация на фронте существенным образом изменилась, а вспомните ее в 2014-м или 2015 годах, когда шла полномасштабная война! Когда наши подразделения, блокпосты или отдельные группы находились в окружении, в крайне сложной боевой обстановке. Когда на значительной территории Донецкой и Луганской областей не функционировали ни МВД, ни СБУ, ни прокуратура, ни суды. Когда имела место массовая измена работников милиции Донецкой и Луганской областей, когда работники спецподразделения «Альфа» Донецкого УСБУ перешли на сторону врага, а его руководитель возглавил штурмовую группу боевиков.
Как в таких условиях надо было поступать с захваченными (задержанными) боевиками или российскими военными? Оформлять протокол о задержании прямо на поле боя, в засаде или в тылу врага, куда разведка и другие службы ходили на выполнение боевых задач? Переправлять их в ближайшее СИЗО, в то время как у самих не было возможности прорваться к своим? Кто должен был принять соответствующее процессуальное решение (о взятии под стражу, проведении обыска и негласных оперативно-розыскных мероприятий, которые требовали разрешения суда и процессуального прокурорского руководства и т.п.), если в охваченном боями регионе правоохранительная система не только была парализована, но и в значительной степени действовала в интересах врага. Понятно, что порядок проведения указанных процессуальных и следственных действий регламентирован нормами Уголовного процессуального кодекса и безусловно должен быть соблюден, но в условиях реальной боевой обстановки и при отсутствии соответствующих органов досудебного расследования во всех районах зоны АТО это не всегда можно сделать.
Вспоминаю, как летом 2014 г. мы получили оперативную информацию о деятельности вражеской ДРГ во главе с действующим руководителем одного из местных правоохранительных органов, расположенного на контролируемой Украиной территории. Одной из задач этой ДРГ было похищение украинских силовиков и переправка их через линию фронта на оккупированную территорию для передачи боевикам и российским спецслужбам. Информация нуждалась в проверке, принятие процессуального решения — соответствующих доказательств. А действовать надо было незамедлительно, поскольку существовала реальная опасность, что ДРГ в любой момент может совершить свои акции. Исходя из этого, было принято решение задерживать предводителя ДРГ и таким образом нейтрализовать ее деятельность. С группой спецназовцев мы взяли его в тот момент, когда он по интернету переписывался с одним из руководителей боевиков Стрелковым. Позже были собраны неопровержимые доказательства его преступной деятельности, и предателя по решению суда арестовали. Но возможность взять под стражу этого террориста по решению суда у нас появилась только со временем. А как мы должны были действовать до тех пор, понимая, что, с одной стороны, мы на войне, с другой — Конституцию и законы Украины никто не отменял?
В целом на фронте такие дилеммы решались по-разному, исходя из реальной ситуации, реальных угроз и реальных возможностей. Задержанных (захваченных) удерживали в окопах, ямах, разнообразных помещениях (в т.ч. в подвалах), транспортных средствах и даже боевых машинах, защищая иногда больше, чем себя. Продолжительность такого содержания часто очевидно выходила за пределы времени, определенного Конституцией и УПК. Можно ли квалифицировать такие места содержания в качестве «тайных тюрем», а содержание в них — как истязание и грубое нарушение конституционных прав и свобод? Формально, с точки зрения международных актов, Конституции и УПК, — да. А какими законами надо было руководствоваться с точки зрения реалий войны? Это — только мизерная часть вопросов, на которые повсюду, непосредственно на фронте и в прифронтовой зоне, требовали четкого ответа не только сотрудники СБУ, но и военнослужащие ВСУ, бойцы добровольческих батальонов, работники милиции. Но, как известно, никто из «великих» в Киеве, в т.ч. омбудсмен и руководство парламентского комитета по правам человека, тогда не спешил давать ответ на них в виде специального официального заявления или разъяснения.
Действия тех, кто принимает участие в войне, нельзя оценивать по «мирным меркам», пусть и с учетом особенностей АТО. В то же время тот, кто воюет или иным образом противостоит вооруженному врагу, должен четко знать границы своих прав и обязанностей. В условиях нынешней правовой неопределенности ситуации в Донбассе — этого нет. Поэтому вина за многие содеянные там преступления или другие грубые нарушения закона лежит не на тех, кто их совершил, а на государстве, на его политическом руководстве. Исходя из этого, надо несколько иначе посмотреть на основания и адекватность привлечения к уголовной ответственности многих бойцов добровольческих батальонов и военнослужащих ВСУ. Бесспорно, речь не идет о тех действиях, которые в любых обстоятельствах однозначно являются преступными и выходят за рамки нормального человеческого поведения. Но надо понимать, что тот же формальный разбой (завладение имуществом с угрозой применениям оружия) мог быть содеян для боевых потребностей или просто для выживания в адских условиях войны.
Задержанные (захваченные) в зоне АТО — кто они?
Еще один вопрос, который надо выяснить, — это правовой статус лиц, задержанных (захваченных) нашими воинами и правоохранителями. Кем они юридически являются: задержанными, подозреваемыми в совершенном преступлении, пленными (но ведь войны юридически нет)? По каким критериям и на основании каких законов его определять? По нормам Уголовного и Уголовного процессуального кодексов, что, как отмечалось выше, во многих случаях было просто невозможно сделать? Согласно указанию высшего командования? Исходя из собственной совести? Эти вопросы — ключевые как для определения правомерного поведения относительно таких лиц, так и с точки зрения ответственности за определенные действия против них. Но однозначного и четкого ответа на них нет. Точнее, ответ этот, безусловно, в законах есть. Но это — законы мирного времени, которые в условиях войны часто применить просто невозможно.
В то же время, как кажется, политическое руководство государства для себя этот ответ нашло. И зафиксировало его в минских соглашениях от 5 сентября 2014 г. и от 12 февраля 2015 г., которые от лица Украины по поручению действующего президента Порошенко подписал бывший президент Кучма. В них как об обязательстве Украины речь идет об освобождении и обмене всех «заложников и незаконно удерживаемых лиц». Вдумайтесь в содержание этой формулировки! По сути, она утверждает, что все захваченные (задержанные) украинскими бойцами и правоохранителями боевики и их пособники — это заложники и другие незаконно удерживаемые украинской властью лица.
Подписав в таком виде минские соглашения, Украина фактически признала, что она, во-первых, является государством-террористом (поскольку захватывает и удерживает заложников), во-вторых, вопреки базовым международным документам и национальному законодательству, незаконно удерживает каких-то лиц. Надо так понимать, что лиц, захваченных (задержанных) с оружием в бою, во время проведения ими подрывной деятельности против Украины, подготовки и совершении различных тяжких преступлений. То есть российских военных, пророссийских боевиков, террористов, их пособников и т.п. Ведь именно их обменивают на наших людей, находящихся в плену у врага. То есть из содержания минских соглашений следует, что украинские бойцы и правоохранители, осуществлявшие задержание (захват) оккупантов и террористов, будто бы сами являются террористами и прочими преступниками, поскольку они захватывали заложников и незаконно удерживают людей. Или я неправильно настоящие соглашения трактую, не учитываю какого-то секретного приложения к ним, с толкованием употребленных в них терминов?
Кроме того, если Украина в минских соглашениях признала, что ее власть незаконно удерживает заложников и других лиц, то, по логике, есть места, где их удерживают. Поскольку заложники и незаконно удерживаемые лица, по определению, не могут помещаться в официальные места лишения свободы (СИЗО, ИВС, тюрьмы и т.п.), следовательно, они содержатся в незаконных местах — «тайных тюрьмах»? Если это так, то украинской власти не следует «вилять», а надо обо всем правдиво рассказать представителям ООН и показать места, где находятся «заложники и незаконно удерживаемые лица».
Кстати, в минских соглашениях есть множество формулировок, которые сразу не постичь, а постигнув — невозможно поверить, что это «освящено» именем Украины. Для примера, террористы-боевики так называемых «ДНР» и «ЛНР» в них названы «вооруженным формированием отдельных районов Донецкой и Луганской областей». Название даже не нейтральное, а героическое! Другое положение настоящих соглашений обязует всех подписантов (в т.ч. Украину) к «разоружению всех незаконных групп». Возникает закономерный вопрос: под эти «группы» украинские добровольческие батальоны случайно не подпадают? А то как-то после подписания в феврале 2015 г. документов Минска-2 их начали передислоцировать, переформировывать, ликвидировать... Может, забыли, какую роль в защите Родины в самом начале войны сыграли именно добровольческие батальоны вместе с волонтерами? Теперь они как патриотически настроенная и самоотверженная военная сила уже не нужны, поскольку кем-то воспринимаются в качестве потенциальной угрозы пребывания при власти?
Кого и как обменивают?
В контексте этой темы остро стоит вопрос обмена «заложников и незаконно удерживаемых лиц». Кто именно и по каким критериям определяет, кого, когда и на кого обменивать? Как быть с обменом тех удерживаемых в Украине лиц, относительно которых есть юридические решения (в т.ч. суда) об их виновности в совершении преступлений, — они что, тоже подпадают под определение «заложники и незаконно удерживаемые лица»?
Понимаю, что затрагиваю крайне болезненную и сверхчувствительную проблему, непосредственно касающуюся освобождения украинских пленников, находящихся в руках боевиков или в российском плену. Могут упрекнуть, что сейчас не следует выяснять, кто и на каких основаниях задержан (захвачен) или удерживается. Важно — освободить наших ребят и как можно скорее вернуть их в Украину.
Однозначно — да. Но есть одно «но». Оно заключается в том, что наше общество не знает, кто в действительности с украинской стороны играет в обмене ключевую роль, что кладется в его основу, какими являются условия обмена. Кто непосредственно в «теме» обмена, хорошо понимает, о чем я говорю. И если проанализировать, кого и при каких обстоятельствах Украина передала России и боевикам так называемых «ДНР» и «ЛНР», то может возникнуть много серьезных вопросов относительно осуществленного обмена.
Это при том, что украинские позиции в таком обмене несравненно сильнее во всех аспектах — правовом, международном, общегражданском и т.п. Поскольку у «них» находятся наши воины, которые защищали независимость и суверенитет Украины, действовали на основании Конституции, законов и норм международного права. А у «нас» — военные захватчики, террористы, их пособники и другие преступники, осуществившие вооруженную агрессию против Украины, посягнувшие на ее конституционный порядок, совершившие государственные и другие тяжкие преступления, что во многих случаях уже доказано судом. И это хорошо всем известно, включая членов «нормандской четверки», США, ОБСЕ, ООН.
Но наши пленники с самого начала находятся в проигрышной ситуации по сравнению с боевиками. Не секрет, что у российских военных, воюющих на территории Украины, пророссийских боевиков, террористов, их пособников есть четкое понимание того, что в случае попадания в плен их обменяют на украинских пленных. Когда россияне вербуют в свои ряды боевиков, то, кроме прочего, они им гарантируют освобождение из украинского плена. Следовательно, есть обстоятельства, которые разрешают им это гарантировать? Вместе с тем украинским воинам никто таких гарантий не дает. И еще один показательный нюанс: захваченные российские военные довольно быстро возвращаются в Россию. А наши военные?
Не задумывались, почему так? А следует это сделать. Более того, на этом этапе общество уже вправе требовать от власти публичного отчета хотя бы об общих результатах уже осуществленного обмена. Вместо пиара, который периодически демонстрирует высшее политическое руководство государства на возвращении наших пленных, пусть проинформируют в цифрах и по категориям — кого на кого обменивали. Это никоим образом не повредит будущему процессу обмена (наоборот — может содействовать ему), но многое прояснит.
Как отмечалось в начале статьи, вбрасывание и раскручивание на весь мир темы существования «тайных тюрем» в Украине является, очевидно, удачно реализованной спецоперацией российских спецслужб. Предположу, что это могло произойти после того, как россияне не увидели кого-то из «своих» в списках для обмена, предоставленных украинской стороной. Не найдя их «следов», они начали информационную атаку с последующим привлечением международных механизмов проверки «вброшенной» в СМИ информации о существовании «тайных тюрем» и истязании в них людей.
Бесспорно, обнародованная информация о продолжительном безосновательном удержании в местах лишения свободы людей (тем более теперь и далеко от района боевых действий) должна быть тщательно проверена компетентными государственными органами, с дальнейшим обязательным наказанием виновных в случае ее подтверждения. Поскольку какого-либо серьезного оправдания (в отличие от ситуаций, описанных выше) этому нет: одно дело, когда задержание и удержание осуществляются в боевой обстановке или прифронтовой зоне в чрезвычайных условиях, совершенно другое — когда это происходит далеко от фронта, в условиях стандартной ситуации. В таких случаях война не может служить оправданием злоупотреблению властью и должностным преступлениям.
В целом же надо немедленно и кардинально исправлять ситуацию с официальным определением того, что происходит в Донбассе, с предоставлением нашим воинам правового статуса, который соответствует реалиям войны. Поскольку указанные неопределенность и сущностная подмена затянут Украину в смертельную пропасть. Это должно быть очевидно всем. И прежде всего власти, создавшей такую ситуацию. Ее руководителям надо перестать манипулировать патриотизмом и внешней угрозой ради достижения эгоистических целей — политических и частных.
Это позволит вести переговоры с врагом на совершенно иных, принципиальных основаниях, категорически выдвигать требования (в частности, о прекращении огня и обмене пленными, в т.ч. на основании принципа «всех на все») и настойчиво добиваться их выполнения. И не только потому, что это записано в минских соглашениях, а главным образом потому, что это предусмотрено базовыми международно-правовыми актами, которые составляют основу мирового правопорядка. А еще потому, что право и правда в этой войне однозначно на стороне Украины. Которой, к сожалению, в течение всех 25 лет со времени обретения независимости не везет с властью. Что является самой большой проблемой в демократическом и правовом развитии нашей страны, а сегодня — еще и в защите ее территориальной целостности, суверенитета и независимости.
