…Третий класс, третья четверть: дети, у нас новенькая, знакомьтесь… В восемь лет я не очень уверенно находил Армению на карте, но просмотр программы «Время» был семейным ритуалом — я знал о землетрясении. Да, вот она оттуда. Спитак.
Не сойти с ума
Классная руководительница еще за неделю до прихода новенькой объяснила, что к чему. Так, как могли объяснить в советской школе, уж не смейтесь: «Дети, на нашу землю пришла беда…» Беда разрушила ее дом. «Дети, мы должны не напоминать…»
Хоть убей, не помню, как ее звали. Какое-то самое обычное имя, никакой экзотики. На перемене ее окружили одноклассники. Каждый хотел познакомиться: дружить нужно, напоминать нельзя — но… Нам по 8–9 лет. Долго ли мы будем помнить о таком запрете? Она так и не рассказала, как оно бывает, когда трясется земля и рушится родной дом, — мы и отстали: нудная тихоня. Тем более что в параллельном классе есть пацан из Ленинакана, который рассказывал и рассказывал.
А потом была «военная тревога». Обычные учения ГО: родной город строил авианосцы для самой миролюбивой страны в мире — и мы к ГО привыкли: вышел из класса, спустился в подвал. Прикольно. Лучше, чем математика. Вот только девочка из Спитака не догадалась, что это всего лишь учебная тревога. Что ревущая сирена и бегающие взрослые — это тренировка. Она подумала, что все повторилось — и на новом месте тоже. Опять земля уходит из-под ног. А никто и не догадался предупредить-разубедить.
Чем закончилось? «Скорой» для девочки, «скорой» для классной руководительницы. Девочку мы больше не видели, но то, как она кричала, я помню и четверть века спустя…
Выборами не закончится
Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев делится статистикой: в начале августа «было перемещено внутри страны» 117 тысяч человек, к 1 сентября таковых насчитывается уже 260 тысяч. В эту цифру входят и дети, которые пойдут в новую и чужую школу впервые, — на правах беженцев. Тысячи не пойдут вообще никуда, тысячи формально будут числиться начавшими учебный год: до первого снаряда, не более. Минувшее лето для них закончилось не хрестоматийным «мальчики возмужали, девочки похорошели». Кое-кто из мальчиков (и девочек) возмужал настолько, что по звуку отличает «Град» от «Урагана», а по силуэту Т-64 от Т-72.
«Дети веселы, бесхитростны и бессердечны». То, о чем взрослые скажут вполголоса в узком кругу, дети прокричат на весь класс. А потом еще в «контактике» напишут — да так, чтоб все видели. «А папа сказал, что вы все — дармоеды, и нечего было к нам сюда ехать». Думаете, ничего такого еще не было произнесено на переменке? Блажен, кто верует.
Но и дети беженцев в школах — тоже часть проблемы. Конъюнктурно выпукло видимая в начале сентября. А есть еще выборы. Выборы по старому законодательству, внести изменения в которое так и не хватило духу доживающей последние дни Раде. И сотни тысяч человек останутся без права голоса. И от этих людей власть будет считать себя вправе требовать… Чего? Злобной фразы: я тебя не выбирал?
А если копнуть еще глубже?
Дома нет
Украинцы очень привязаны к малой родине. Анекдот о киевлянке, которая в пятницу вечером «домой едет», возник не на пустом месте. Соцопросы свидетельствуют: свыше трети граждан в первую очередь считают себя жителями родной местности или города, еще процентов 10–15 — жителями родного региона. И лишь треть — жителями Украины в целом. Причем в Донбассе (и в Центральной Украине, что любопытно) подобный местный патриотизм развит более всего. Да, его там культивировали, что тоже не секрет. «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был?» — дончане гордились своей исключительностью. А теперь они смогут задать и другой вопрос: что ты знаешь о мире, если…
Восточный регион, кстати, по свидетельству тех же социологов, был и регионом, жители которого реже других покидали родные места — даже с ознакомительными целями. Об этом тоже нужно говорить: многие вынужденные переселенцы оказались за пределами своей области впервые в жизни.
Да, в первую очередь приходится думать о том, как их накормить и расселить. Во вторую — где найти им работу. Чисто гуманитарные страдания отходят на третий план. Это естественно, но не лишает необходимости подумать о том, что чувствует человек, малая родина которого просто уничтожена: «…сожгли родную хату, убили всю его семью…» — да, для многих это уже не строчки из песни. Но если семьдесят лет назад разрушенный Донбасс восстанавливала вся страна, причем сталинскими методами и темпами, и на это все равно ушло лет пять-шесть — то не будем врать себе: Украина так восстанавливать не будет. Мысль, что далеко не все поселки и шахты стоит восстанавливать, озвучена уже не раз — пусть даже из самых лучших побуждений: перспектив-то у них все равно нет.
Но люди-то есть. И 260 тысяч только «официальных» беженцев — верхушка айсберга. Еще сотни тысяч сидят на чемоданах, они и рады бы уехать, но, как сказал друг, чья мама все еще в Донецке: «Ехать опаснее, чем остаться. В дороге сейчас меньше шансов выжить».
Что думает, что чувствует, на какие поступки способен человек, которому больше негде жить? У этого вопроса есть и исключительно практический подтекст, который всплывет в милицейских сводках и статистике Минздрава. А социологи констатируют: девиантное поведение, аномия.
По-своему правы те, кто говорит: давайте сначала закончим АТО, а потом уже… Волонтер, купивший бронежилет на последние деньги, может так сказать. Офицер, похоронивший полвзвода, может. Они — не железные, и у них не сто рук. Но если оглянуться по сторонам становится ясно: офицеры и волонтеры — не в большинстве. И думать о том, что «проблемы нужно решать по мере их поступления» — непозволительное легкомыслие.
Разошлись торжественные линейки. Центризбирком приступил к формированию окружкомов. Речь всего о двух гранях общественной жизни (а их больше, намного больше). О том, что прямо сейчас происходит в школах, и о том, что через два месяца произойдет на выборах.
…«Дети, у нас новенький. Он из Донецка. Что сейчас происходит в Донецке, дети?..»
