Всякая национальная карта рисуется в «патриотической проекции»: моя страна посредине, остальные вокруг. Точно так же пишется всякая национальная история.
Поскольку глобус круглый, то его всегда можно расположить так, чтобы родная страна была на уровне глаз смотрящего. Таков естественный порыв гражданина. Поэтому карты делаются именно таким манером. Карта под названием «Российская Федерация и сопредельные государства» рисует просторы Евразии несколько иначе, чем карта Китая, Пакистана, Турции или Белоруссии. Она по-иному отцентрована.
Впрочем, что там Евразия с Россией и Китаем. Я видел карту, на которой в самом центре величественно раскинулась Новая Зеландия. Где-то внизу искрилась снеговая шапка Антарктиды, где-то наверху в скошенную даль уходила Австралия и Евразия, а слева и справа едва угадывались контуры Африки и Америки.
Это, повторяю, естественно.
«Я не знаю, где встретиться
Нам придётся с тобой.
Глобус крутится-вертится,
Словно шар голубой,
И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы...»
Была такая песня, очень популярная в начале 1960-х. Геологи и целинники, физики и военные пели её каждый по-своему, применительно к особенностям профессии. Хорошая была песня. Её даже партийное начальство поддержало. «Вот летит она по свету, песня неизвестного автора...» — лирично писала газета «Правда». Меж тем автор у песни был. Львовский Михаил Григорьевич. Который написал (помимо всего прочего) великую песню про Тихорецкую, а также сценарий фильма «В моей смерти прошу винить Клаву К.».
Этот сюжет только кажется сторонним и отвлекающим.
Мы движемся по строго логичному маршруту. Следующая остановка — мыльная опера. Латиноамериканский сериал со страстями и подменами. Центральная сцена:
— О, Мария-Луиза! Я открою тебе главную тайну! Ты считаешь, что Хосе-Антонио — твой отец? Тебя подло обманули. Он — твой сын!
Вот такая мыльно-глобусно-фольклорная ситуация разворачивается в любой национальной историографии. Особенно в странах, обретших независимость (была провинцией империи, стала государством, членом ООН). Или в странах, перешедших из одной геостратегической рамки в другую (была членом «блока демократии», стала участником «альянса свободы»).
И уж конечно, в странах, где произошла коррекция политического режима разной степени радикальности (была монархия, стала республика; тянулась стагнация, начались реформы; стиль Fusion сменился стилем Khaki). Во всех описанных случаях возникает запрос на перезагрузку национальной идентичности. А без истории тут никуда.
Константой любой национальной истории (а также истории литературы, искусства и т.п.) является здоровый пупоземлизм. Во всех странах история бывает отечественная и всемирная. На изучение отечественной истории (и литературы) уходит от двух третей до трёх четвертей учебного времени. На всемирную — что останется. Хотя во «всемирной» литературе будут Данте, Стендаль и Достоевский, а в «отечественной» — авторы, о которых в Италии, Франции и России слыхом не слыхивали.
Разве что на научных конференциях, да и то в секционных заседаниях. То же и с политической историей — в галопом пробегаемой «всемирной» остаются Ватерлоо и Сталинград, независимость американских колоний и лютеровская реформация, меж тем как в «отечественной» тщательно изучается царствование никому не известного принца Z, а также битва при деревне, которой на наших картах не сыскать.
Но это правильно. Ибо глобус на то и круглый, чтобы его было удобнее вертеть.
Другое дело, что в соседних городах и странах может возникнуть некоторое недоумение. Как это у Маяковского: «Откуда, мол, и что это за географические новости?» Речь шла, напоминаю, о Польше, которая возродилась в 1918 году по Версальскому договору, а в 1939-м исчезла снова, чтобы появиться в 1945-м уже как сателлит СССР (своего рода мягкое возвращение в лоно империи) — и так до 1990-х. Ясно, что географические новости сопровождаются новостями политическими и историческими. Осталось научиться «сбегать на то место», как говорила актриса Лидия Сухаревская.
В этом смысле великой державе, огромной стране с многомиллионным народом, многовековой историей и многотомной всемирно признанной литературой — парадоксальным образом труднее жить. Труднее признать правомерность существования иной точки зрения.
Подчёркиваю, правомерность не самой точки зрения по существу её содержания, а правомерность самой возможности другого взгляда. Например, право африканских народов считать британцев, французов и португальцев не благородными цивилизаторами, а жестокими колонизаторами.
Великой державе это признание даётся труднее, чем стране средних размеров или вообще маленькому государству с немногочисленным народом, недлинной историей собственной государственности и двумя-тремя бережно лелеемыми классиками. Великая держава редко бывает великодушной. Почему? Да потому что там точно такие же люди живут, как в маленькой свеженезависимой стране.
В их психике работает точно такой же «механизм вытеснения». Всё славное, прекрасное, доброе — наружу, напоказ. Всё стыдное, ошибочное, злое — прочь, вон из памяти, из истории, из идеологии, из личного и национального самосознания. Моя личная жизнь — пример благородства и доброты.
Наша история — величественный монумент побед и свершений на фундаменте самопожертвования и просвещения. Всё, что не вписывается в этот золочёный ампир, отвергается вполне аргументированно: «А разве не мы принесли письменность и пенициллин? Победили врагов? Сочинили симфонии и романы?» Вот почему великой державе так трудно вступать в историографический диалог.
Да, но помимо народного бессознательного существует ещё и рассудок образованного сословия, разум элиты, не побоюсь этого слова. Именно элита во всей своей полноте (это крайне важно — не отдельные умные люди, а элита как социальный организм) должна сказать, что и в нашей истории были некоторые моменты, которые следовало бы спокойно обсудить. И понять, что в истории — как на свадьбе: одна идёт под венец, а другая плачет в сторонке. Неужели ей кто-то крикнет: «Дура, счастья своего не понимаешь!»
Вызывает изумление и омерзение, что в некоторых соседних странах, как бы назло гуманности, здравому смыслу и Нюрнбергу, прославляют эсэсовцев, членов преступной организации. Но иногда кажется, что именно непонятная упёртость нашей великой державы в оценках событий 1939—1940 годов сыграла тут свою печальную роль. Чего было не сказать, вздохнув: «Да, зря мы это тогда, конечно... неправильно поступили.
Время такое было, ситуация во всём мире, да и у нас в стране... Сами знаете, что в 30-х годах делалось, страшно вспомнить. В общем, нехорошо вышло...» Вместо этого великая держава с поразительным упорством утверждала, что всё было законно, демократично и свободно. Чуть ли не либерально и правозащитно. Злоба и ярость слабых возникает в ответ на глухоту и бездушие сильных. Так начинается вражда.
Но в любом случае мы должны иметь в виду: всякая национальная карта рисуется в «патриотической проекции»: моя страна посредине, остальные вокруг. Точно так же пишется всякая национальная история.
Вернее, не пишется, а непременно переписывается, коль скоро речь идёт о новом государстве. История Украины, к примеру, — это уже не глава из истории СССР (или Российской империи). Украина — это как раз та самая Мария-Луиза, которая думала, что Хосе-Антонио — её отец.
Но теперь она считает его своим сыном. Раньше украинский народ считался младшим братом русского; сейчас украинцы думают ровно наоборот. Все народы бывшего СССР, обретшие свою государственность, адресуются и к исконной древности, и к пересмотренным концепциям современности, дабы пересоздать свою идентичность на новой основе.
Фельетонами про «украинца Адама» и гневными письмами про «эстонский фашизм» тут не отделаешься. Нужен серьёзный разговор — и по общему пониманию европейского развития, и по отдельным фактам тоже. Популярная историография давно уже стала чем-то вроде фольклора.
Народный певец не утруждает себя доказательствами и сопоставлениями, он поёт, как ему поётся, — хоть про сорок веков (!) русской истории, хоть про очередную разгадку загадки смерти Сталина. «Достовернее ли стала история с тех пор, как размножились историки?» — уж позвольте перефразировать старинный вопрос про источники. Что-то пока не похоже. Наоборот, наблюдается всё больший и больший разброс мнений и оценок, интерпретаций и, главное, самих фактов.
«На похоронах жены Сталин едва стоял на ногах от горя. Мы с Кагановичем держали его под руки», — вспоминал Молотов.
«На похороны жены Сталин демонстративно не пришёл. Мы с Молотовым шёпотом обсуждали это», — вспоминал Каганович.
Это, конечно, злая шутка. Но не случайная. По воспоминаниям очевидцев (да-да, очевидцев, участников событий!) совершенно невозможно понять, был ли Сталин на похоронах Надежды Аллилуевой или нет; а если был, то как себя вёл — был потрясён, растроган; раздосадован, озлоблен; официален, равнодушен? И уж подавно неясно, как погибла несчастная. Застрелилась, была застрелена или у неё был острый перитонит в результате аппендицита?
«Дайте нам факты! — чуть не кричат люди, интересующиеся историей. — А выводы мы уж сами сделаем!»
Но что такое факт? Исторический, к примеру? Если подытожить всю философскую полемику по этому поводу, то определение будет довольно скромным и отчасти обескураживающим: факт — это то, что приводится в учебной или научной литературе в качестве факта.
Отсюда ясно, что во времена цензуры и единого государственного учебника с фактами было проще. Фактов было меньше, зато все они были взвешенными и проверенными. Не то что сейчас. Но сделать с разбросом фактов и мнений уже ничего нельзя.
Времена, когда энциклопедическую статью «Берия» спешно вырезали и заменяли расширенной статьёй «Беринг», — эти времена прошли безвозвратно. Поэтому я думаю, что комиссия по противодействию фальсификации истории, недавно учреждённая президентским указом, в конечном итоге стимулирует научную и общественную дискуссию, весьма полезную в наших обстоятельствах. К сожалению, в России не было ничего похожего на знаменитый «спор немецких историков» 1980-х годов. Тогда в Германии после сорокалетнего молчания начался серьёзный разговор о том, ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО СО СТРАНОЙ.
Такой разговор нужен новой России. И совсем неплохо, что этот разговор будет касаться разного понимания истории Второй мировой войны в бывших странах-сателлитах и в бывших провинциях империи.
Вестфальские принципы 1648 года никто не отменял. Государства суверенны на своей территории и равноправны в международных делах. Применительно к нашей теме это значит вот что: каждая страна имеет право на свой взгляд. Но общий язык — необходим.
