— Выходим мы как-то раз с малой на двор, слышу: минометы пошли шарашить. Малая куриц гоняла, голову подняла: «А, хохлов бьют», — и давай опять бегать. Три года человеку, прикинь?
— А мой младший и под минометы спит, и под «грады». Ему вообще фиолетово. Старший, как стрельбу слышит, — так падает. Близко же. У нас дым с Украины прям со двора видно…
Пожарные Слава с Пашей сидят на скамье у пожарной части села Куйбышево (6 тысяч жителей, 5 км от украинской границы). Защитные костюмы и каски свалены рядом, другие пожарные суетятся у машин. Наряд только что вернулся с загоревшейся во время обстрела степи. Снаряды регулярно прилетают в поля за селом, накаленная жарой степь вспыхивает мгновенно и выгорает иногда раньше, чем приедет расчет. Пожарные, правда, не очень спешат: приграничная полоса местами заминирована.
Граница Украины с Ростовской областью — две тысячи километров, петляющие между кукурузных полей, угольных терриконов и крошечных хуторов. Все годы после распада СССР граница была обозначена только на карте. Жители России ходили на Украину за дровами и в магазин, пасли там стада, подворовывали на продажу уголь с брошенных терриконов (50 рублей за ведро) и играли на контрабанде сахара и бензина, словно на бирже: покупали по дешевке в украинском Свердловске — продавали подороже в Гукове или Ростове, выжидали, пока украинские цены пойдут вверх — и везли в Свердловск назад.
Теперь примерно на 200 километров от русского города Донецк до села Марфинка тянется зона самых страшных боев. Почти вся территория по ту сторону границы остается под контролем сепаратистов, бои с украинской армией идут почти непрерывно, беженцы сплошным потоком едут через единственный открытый русский КПП «Донецк» (в конце прошлой недели машины там ждали в очереди на въезд почти трое суток), а жители русских приграничных хуторов свыклись с непрерывным грохотом минометов и «градов» и осколками снарядов у себя во дворах.
Корреспондент «Новой» проехал вдоль условной, практически не существующей границы между украинской войной и русским — условным — миром.
Куйбышево
— Самое главное — чтобы не было войны, — бабушка Валя щурится на солнце и ждет обстрела. Последние недели он начинается каждый день около часа дня. Я тоже жду начала обстрела, но все равно подпрыгиваю: первый выстрел оказывается внезапен, оглушителен и раздается, кажется, в соседнем дворе — не на границе, а с обратной стороны от нее.
— Это эхо, — говорит соседка бабушки Вали Лена. — У нас низина, вот звук от холмиков и идет.
— Просто эхо, — вторит другой сосед.
Последний месяц и семья Лены, и бабушка Валя живут, как все в селе: поставили в погреб под домом скамейку, положили теплые вещи, фонарик и «закрутки», но вниз почти не уходят: надеются, что повезет.
Хуже приходится жителям соседних хуторов Примиусский, Заречный и Репяховатый — их эвакуировали уже несколько раз. «Эвакуация — это как? Вечером они переезжают к нам в Куйбышево к родным, а утречком рано — домой. У нас когда бои? С 8 вечера и до утра, потом с позднего утра и до обеда, — говорит глава Куйбышевской администрации Александр Криворотов. — Хотел совсем выселить, говорю: «Уходите ребята, зачем вам эти подвиги». Старики отказались».
О полной эвакуации в администрации стараются не думать. В случае войны вывозить придется все жилые пункты в радиусе 50 км от границы, а в Куйбышевском районе из 33 населенных пунктов самый дальний расположен в 25 км.
Пока что о возможной войне здесь не думают, но Криворотов расстроен, что обстрелы могут поставить крест на хозяйственных планах: «Козью ферму делаем, карьер открыли, дробилку установили, трехэтажное здание построили, — перечисляет он. — Только стали привлекательны для инвесторов — и тут война. Кто ж будет сюда вкладываться? Железнодорожное сообщение прекращено, даже рельсы бандеры разобрали…»
Отступая, «бандеры», по словам Криворотова, минировали поля, поэтому все лето уборка урожая в приграничных районах выглядит так: трактористы едут в бронежилетах и касках, перед каждым идет сапер.
С урожаем в Куйбышевском районе вообще беда. 1022 га люди боятся убирать из-за близости артиллерии и мин, еще 500 га уничтожено пожарами после прилетевших в поля снарядов.
— Приехало к нам телевидение, поднимаюсь с ними на холм — вижу: огонь ревет и поле горит. Вызываю пожарных — а они не идут: страшно нам, говорят. Там и растяжки могут быть, и снайперы. А какого хрена? Страшно — пусть залазят в подвал, трясутся. Мне, что ли, не страшно? А что делать? Взял помощников — втроем поехали, наломали веток акаций и три километра сами тушили…
Украинцев Криворотов — да и все в селе — называют исключительно «нацисты». «Старики же войну застали, говорят: «Фашистов мы добили, а умирать приходится при новых», — говорит Криворотов. И вспоминает, как через границу приносили раненых украинских солдат. «Одному оказывают первую помощь, а он шипит: «Мне бы автомат, я б вас, москали, гадюки…», а у самого мозги почти вывалились».
В политических оценках и в Куйбышево, и вообще все встреченные мне жители приграничья оказываются едины: войну, по общему мнению, развязал Порошенко вместе с Обамой, и теперь «нацисты делают геноцид».
— Я и сейчас не могу поверить, что Порошенко разрешил убивать нас, никак не могу, — Надежда Ивановна, учительница из украинского Снежного, стоит во дворе приютивших ее куйбышевских знакомых и трет опухшие от слез глаза: вчера она узнала, что в Снежном погиб ученик из ее класса, и проплакала всю ночь.
— Это все давно началось. Сначала развалили Советский Союз, — перебивает стоящая рядом замглавы администрации Ольга Викторовна. — Уже тогда гребаные америкашки просунули свои щупальца, спланировали все из-за бугра…
— А потом Ющенко бандеру эту поднял, — вторит Надежда Ивановна, — и еще Янукович… Хорошо, у Путина столько терпения! Другой давно бы эту бандеру сам растоптал…
— А не страшно вам, что рядом стреляют? — пытаюсь я перевести тему.
— Страшно, но мы уже поняли, что стреляют не по нам, а от нас. Просто наши отпугивают фашистов от границы.
— Вообще у нас граница такими изгибами идет, что кажется, что от нас стреляют, — вмешивается Ольга Викторовна. — И еще эхо…
— И еще эхо, — соглашается учительница.
Матвеев Курган
В Матвеевом Кургане (15 тысяч человек, 20 км от границы) оказывается спокойнее. Вечерами молодежь гуляет по единственному бульвару, доносящийся от границы грохот заглушают магнитолы припаркованных в центре машин. Зато расположенный прямо на границе хутор Авило-Успенка обстреливают вовсю.
— Стою я ночью на КПП (в Авило-Успенке. — Е. Р.), смотрю: только начинают из минометов шарашить — пол-Успенки садится в машины, срывается на трассу и стоит там, пока стрельба не пройдет. Взяли, тоже мне, моду, ночами шарахаться, — житель Матвеева Кургана, пограничник Андрей, весело ржет.
Сам КПП эвакуировали только один раз, когда бои шли прямо за ним. «Правда, население не очень спокойно. Иногда и ночью звонят. Но мы всем внушили: не надо выходить и смотреть на пули! Донесли меры безопасности, тактико-технические характеристики пулеметов, — рассказывает глава администрации Матвеево-Курганского района Александр Рудковский. — Моя мама уже разбирается, где подствольник стрельнул, где гранатомет…»
Войны и эвакуации Рудковский боится не очень («Россия провела работу, чтобы наши жители были защищены, вблизи границ на всякий случай стоят войска…»), пугает его лишь экономический спад:
— Люди только почувствовали, что начали жить. Перед этими событиями мы начали работать над чем — выполнять майские указы президента о повышении зарплат. Теперь все это отбросит нас назад. Но я думаю, все будет хорошо. Хотя мы раньше интегрировались в Европу, сейчас мы понимаем, что надо развивать безопасность, быть независимыми в еде, сделать отдельную платежную систему. Санкции против России укрепят ее и позволят стать державой нового уровня. Санкции укрепят рубль. Я настолько верю в Путина, в его государственный подход…
— Мы все в него верим, — кивает молчавший до того зам.
«Грех осуждения Порошенко»
Никольский храм в Куйбышево стоит на отшибе, на высоком холме. И здесь, и в соседних хуторах регулярно проводятся крестные ходы и молебны о прекращении войны, панихиды по усопшим воинам и невинно убиенным на Украине. Кем убиенным, настоятель храма, иерей Максим, не уточняет: «Мы молимся, а Господь видит, кого надо вразумлять».
Настроения, по словам отца Максима, в Куйбышево панические. Кто-то уже продает машины и здания — «потому что завтра война». Многие приходят с грехом уныния, увеличилось количество думающих о суициде.
Мы сидим в церковной библиотеке, на улице снова начинается артобстрел, и священник рассказывает, что к обычным грехам прихожан прибавился «грех осуждения украинского правительства».
— Прихожане вечером «Вестей» насмотрятся — и приходят жаловаться с утра, — рассуждает иерей. — Я думал, начнутся обстрелы, придут беженцы — станет больше прихожан. А их как было, так и есть человек 80 — и все. И на этом аминь.
В первые дни обстрелов по селу пошли слухи, что Никольская церковь — самая высокая в районе, и если пальнут по поселку — то сразу по ней. «Одно воскресенье вообще не было прихожан, — вспоминает отец Максим. — Одна бабка пришла, рассказала: «Дочь не пускала, говорит, сегодня будут стрелять, и тебя на службе убьют». А я ей говорю: зато в церкви умрешь, будешь мученица Божия, будешь у Христа».
Сверху, с церковной колокольни, видно украинские села, столбы дыма там, куда падают снаряды, — можно проследить ход боев.
Отец Максим с гордостью показывает новые колокола, ударяет в один. Над селом повисает низкий протяжный звук, я пугаюсь, что жители сочтут его сигналом к эвакуации, но священник только отмахивается: «Зато увидите, как они с чемоданами побегут».
Мы уже поворачиваем вниз, на узкую лестницу, когда я слышу позади громкий, тяжелый мерный гул.
— «Град» пошел, — невозмутимо говорит отец Максим.
Мы бежим по лестнице вниз. Развивается черная ряса, проносятся мимо белые ступени, блестящие оклады икон, рокочут падающие в паре километров снаряды...
Увидеть «Град» мы не успеваем. Лишь снаружи, во дворе церкви, задрав голову к небу, стоит церковный сторож.
— Красиво летел, — говорит он.
Хутор Примиусский
Ивана обстреляли 22 июля. Вечером он возвращался домой в Куйбышево со своей пасеки на хуторе Примиусский (1,5 км от границы, 4,5 км от Куйбышево), когда снаряд взорвался метрах в 50 от его машины.
— Слышу — свист и разрыв, — вспоминает Иван. — Выскочил с машины, бросился на асфальт, камешки мелкие по ногам…. Машину бросил прямо с ключами, сам по кустам — и назад, на хутор. А стрельба! Добежал — и в подвал. Отсиделся, с подвала вышел — люди говорят: по тебе, Вань, стреляли, в кого же еще…
Примиусский вообще обстреливают регулярно, местные говорят, там разорвалось уже 20 снарядов.
— К нам один прилетел, а к Валере три, — перечисляет 15-летняя жительница Примиусского Настя, показывая нам выбитые стекла и большую яму на огороде. — Когда у тети Люси день рождения — тогда и прилетали. Собака неделю молчала, только вчера гавкать начала…
Серьезный артобстрел Примиусского случился 25 июля, когда на хутор приехали журналисты телеканала «России- 24».
— Там как будто наводчик сидел. Только приехали — сразу начали бабахать, — вспоминает глава администрации Криворотов. — Ваши хлопцы попадали от выстрела, а потом как побежали! Я не думал, что корреспонденты так бегают.
Через пару часов на место происшествия приехала проверка следственного комитета и попала под новый обстрел. Проверяющие не пострадали, но взрывной волной контузило маленькую девочку. «Хотя это у нее больше испуг, — говорит Криворотов, — а курей убило! Кукурузу, тыкву, кабачки разорвало… Собака оглохла, стекла повылетали… В пчел попало — так они вообще исчезли…. Коз обстреляли из миномета, две головы убили. Правда, коз неумышленно, а корреспондентов — умышленно. Прямо залп дали».
Главный вопрос — кто стреляет по хутору. Иван уверен, что это сделала армия Украины: 15 июня она заняла КПП «Мариновка» по другую сторону границы, сейчас там висит желто-голубой флаг, и ополченцы регулярно обстреливают украинские посты.
— А стреляют-то откуда? — спрашиваю я Настю, тщетно пытаясь разобраться в расположении ополченцев и украинских сил.
— По-разному, — вмешиваются прибежавшие на разговор соседские подростки Саша и Артем. — Бывает, наши стреляют, бывает, и мы, и они. У наших за речкой (Миус. — Е.Р.) «Град» закопан. Стрелял дня три назад…
И все трое согласно кивают.
ФСБ
В полицию меня сдал Иван. Сначала он потребовал у меня паспорт и редакционное задание, затем вспомнил Быкова и Латынину, назвал «пятой колонной» и бдительно сдал.
С преступностью в Куйбышево было не густо, поэтому посмотреть на меня собрались целый начальник угрозыска, прикомандированный из Ростова старший лейтенант ФСБ и все сотрудники УВД. В отделении оказалось прохладно и очень тихо, так что артобстрел над поселком был слышен отчетливо, словно снаряды вылетали из соседнего двора.
— Это «Град»? — осторожно спросила я.
— Это гром, — отшутился дежурный.
— А я вообще ничего не слышу, — подхватил второй.
— Это не обстрел, это салют, — заключает, отводя меня в отдельное помещение, старший лейтенант ФСБ (имя редакции известно). — Мне жена звонит — я так ей и объясняю: опять свадьба! Веселый народ…
— А вы уверены, что этот салют к вам на крышу не прилетит? — уточнила я.
— Да вы не бойтесь, — усмехнулся он. — Салют — не у них. Салют — у нас.
— И что, только здесь празднуют? — спросила я.
— Да нет, не только. Проедете вдоль границы — поймете.
— Вы же понимаете, что я могу об этом написать?
— Конечно. Просто тогда придут мои коллеги, более убедительно объяснят вам, что это салют.
Армия
Российских военных на границе с Украиной нет. Министерство обороны РФ твердит об этом постоянно, невзирая на заявления Пентагона, ОБСЕ и НАТО, которые утверждают, что Россия наращивает на границе группировку войск и может использовать их для вторжения «под предлогом миротворческой либо гуманитарной миссии».
Не верит Министерству обороны ни ОБСЕ, ни бабушка Зина из хутора Новоровенецкий под городом Гуково.
— Когда приехали, их только 20 человек было, — бабушка Зина сидит на скамейке напротив своего дома. Граница проходит метрах в трехстах от нас, где-то позади слышен звук минометной стрельбы, но бабушка даже не вздрагивает: каждую ночь ведь стреляют. — Высадили солдатиков в поле. Пацаны наши к ним сходили, прибежали: «Бабушка, там солдаты наши воды просют». Ну, понабрали бутылки, отнесли. Потом приходят: «Солдатики кушать просют, уже три дня не едят». Кухню-то полевую не привезли, они на сухом пайке. Ну, мы как поволокли им у кого что есть! Женщины, кто помоложе, дежурства установили и по очереди месяц готовили. Первое, второе, молоко. Пирожки пекли. Как в войну…
Кормили солдат месяц, потом к ним приехали еще человек 30, привезли полевую кухню. Вообще-то российские военные появились в приграничье больше двух месяцев назад. Сначала военные грузовики, БТРы и «Ноны» «блукали» (как говорят местные) по поселкам, распугивая гусей и спрашивая дорогу у прохожих. Затем встали лагерями в «посадках» — узких полосах искусственно посаженного леса между широкими полями.
Теперь военная техника стоит вдоль всей линии границы. «Танк к танку, БТР к БТРчику!» — немедленно выдают военную тайну новоровенецкие старушки.
«И контрактники у них, и сверхсрочники, — говорит глава администрации Куйбышевского района Александр Криворотов. — Хорошо, снабжение их на нас: магазины и кафе выручку делают…»
Неделю объезжая приграничные села и не ставя себе задачу специально искать военные лагеря, мы с коллегами натыкалисьсь на них повсюду. По трассе М4 «Дон» в сторону границы идут военные грузовики, БТРы, караваны платформ с танками Т-72. По трассе около Таганрога — боевые машины с зенитными ракетными комплексами «ОСА-АКМ», по проселочным дорогам носятся БТРы с автоматчиками на броне…
Перед самым КПП «Гуково» расстилался огромный военный лагерь, счет военных фур шел на десятки.
Между Куйбышево и хутором Новая Надежда шелестели поля кукурузы, желтели головки подсолнухов, а собранные в баррикады ящики от 152-миллиметровых снарядов перегораживали дорогу. Из соседней посадки виднелись плохо замаскированные военные машины.
— Сюда нельзя! Нельзя, уезжайте! — выбежал навстречу испуганный часовой. Стоило проехать дальше, к реке Ясиновке, как стало видно палатки, у спуска к воде валялись пустые упаковки шампуней — лагерь явно стоял долго.
— Это территория Министерства обороны, — снова прогнал нас человек в камуфляже без шевронов и погон. — У нас же ЧС, вы не знали?
По дороге к хутору Васецкий (2 км от границы, 9 км от Гукова) торчала прикрытая маскировочной сеткой радиостанция. Сразу за ней начинался военный лагерь с флагами десантных войск, у шлагбаума дежурил срочник из Ярославля. На следующий день в этом месте мы уже никого не видели. Как объясняли местные, еще недавно все военные лагеря стояли вплотную к границе, но после появления наблюдателей из ОБСЕ их передвинули дальше, за приграничные хутора. Утром 4 августа между хутором Новоровенецкий и Гуковом впервые в истории случилась пробка — колонна БТРов отступала от границы куда-то вглубь, оставляя на асфальте широкие белые следы.
…Прикопанные в землю, спрятанные за полем подсолнухов, торчали в посадках за Гуковом неизвестные мне орудия.
— Это «Нона», — охотно объяснил часовой. — Мы тут с Рязани, срочники, ага. Вдоль всей границы стоим, охраняем…
Мимо, подпрыгивая на кочках и сминая подсолнухи, проехала военная фура без номеров.
— Спецназ ГРУ, — уважительно сказал парень.
— А это ваши вчера с минометов стреляли? — спросила я.
— Нет, это чеченцы, они всегда с разных мест ездят, стреляют, — откликнулся парень. — А у вас сигарет нет?
Про «чеченский спецназ» и «кадыровцев» нам рассказывали все местные. Якобы это они, неуловимые, ведут минометный обстрел, вместе со спецназом ГРУ рассекают на фурах без номеров вдоль границы, периодически ее пересекая.
— У нас автолавка с Ворошиловки ездит, колбасу возит, хлеб возит, и сыр, и масло, — рассказывает бабушка Зина, — Говорит, «кадыровцы» останавливают, отовариваются…
В «спецназ ГРУ» я не верю до сих пор, «чеченский спецназ» обнаружился скоро.
Поздним вечером напротив единственного в Куйбышево кафе стояла припаркованная военная фура без номеров. Играла музыка, за дальними столиками сидели люди в камуфляже без знаков различий, в полутьме можно было разглядеть черные бороды и восточные глаза.
Сначала на танцполе вяло топтались две грустные девушки, затем военные врубили звук на полную громкость и включили лезгинку. В красном свете дискотечного шара на танцпол вышли человек семь: хлопали, отбивали ногами ритм. Движения были четкие, острые — в Кабардино-Балкарии или Осетии танцуют не так. Я подошла к одному из танцоров, он оказался дагестанцем. «Мы тут служим — ну, типа того. Да вон тут, за поселком, недалеко. В палатках, да. Будем стоять, сколько Родина скажет. Пошли танцевать». Я отказалась, и дагестанец долго обиженно ворчал:
— Защищаешь их, защищаешь. Что, …, за неблагодарный народ…
Миус-фронт
Вечером Александр Дадукин, заместитель главы администрации Куйбышево, везет меня на окраину Куйбышево — к небольшому белому монументу со звездой. С 1941 году в этих местах шел Миус-фронт — оборонительный рубеж вермахта, проходивший от Азовского моря по реке Миус. Примерно в этих же местах теперь — украинская граница, и местные словно запараллеливают линию того фронта — с фронтом теперь.
Мы останавливаемся у поля подсолнухов. Сразу за ним начинается граница, в вечернем приглушенном свете Украину видно, как на ладони, — по словам Дадукина, пограничники жаловались, что украинская нацгвардия показывает им «неприличные жесты» — «например, рукой по горлу проводит».
Прямо за полями подсолнухов — отвоеванная украинской армией Мариновка, рядом поднимается серая пыль — кажется, идет колонна танков. Левее хорошо различим мемориал Саур-Могила — курган на месте укрепления Миус-фронта. Бои за Саур-Могилу начались 5 июня, 28 июля генштаб ВС Украины объявил, что высоту взял, но там до сих пор идет бой.
Правее горит хутор Кожевня — там с утра шел обстрел: «Оттуда вся молодежь сбежала, по зеленке ушли. Одних стариков будут взрывать». Поле слева от нас разминировали саперы, но люди боятся сеять на нем до сих пор.
Звуки стрельбы в Россию не долетает, дым поднимается под мерный стрекот кузнечиков и тарахтение тракторов — от мирных деталей делается особенно жутко.
Над Мариновкой вдруг поднимается столб серого дыма: бой начинается прямо на глазах.
Старик на велосипеде подъезжает поближе, двое беженцев у дороги тщетно пытаются поймать «КиевСтар», чтобы позвонить родным. Кукует кукушка. Пахнет скошенной травой.
— Вот так и живем, — говорит Дадукин без выражения. — Так и живем.
