Валюта, как известно, — отражение экономики. Поэтому о болезнях гривни говорить, казалось бы, нет смысла: о них все давно и так понятно.
Последняя курсовая лихорадка, тряхнувшая рынок накануне выделения МВФ третьего, «вымученного», транша, — еще одно тому подтверждение: ничего нового. Ни по сути, ни по реакции.
И, тем не менее, удивляет единодушный вывод — скачок курса (с 24,8 до 26 грн/долл. и выше) был ожидаем. Почему так говорят эксперты, понятно. А вот то, что им вторят регуляторы, впечатляет. Поскольку это, по сути, их собственная оценка своей коллективной работы и качества наших реформ.
От надежд до неприятия
Совсем недавно украинской гривне исполнилось 20 лет. К моменту ее появления на свет важность валютного курса не вызывала сомнений, как и то, что это парафия центрального банка. Что касается первого, то опыт гиперинфляции и курсового бессилия начала 90-х прошлого столетия был слишком свеж. Во втором же случае вопрос обсуждению вообще не подлежал.
При этом, правда, было очевидно, что тяжесть курса одному НБУ не вынести — как минимум требовалась поддержка Минфина в виде низкого бюджетного дефицита. Его финансирование без помощи Нацбанка стало условием курсовой и ценовой устойчивости. Такому взгляду немало способствовали тогдашние неплатежи, массовый бартер, истощение финансовой системы и хронические бюджетные проблемы.
Вводя в обращение гривню, Нацбанк не скрывал надежд заякорить курсовые ожидания: новая валюта, незапятнанная репутация, чистые горизонты. Но на деле все оказалось намного сложнее. Во-первых, сама по себе полезная деноминация (100 тыс. раз) и новые купюры не меняли смысла тогдашней приватизации, ее принципов, участников и результатов. Последние же не дали ни иностранной валюты, ни умелых собственников, ни технологий, ни новой продукции, ни партнерских отношений с Западом. Скорее, все даже наоборот.
Поэтому и проблемы бюджета остались прежними. Первое время их скрывал приток иностранных вложений в облигации Минфина. При этом он подпитывал бюджет, валютный рынок и курс гривни. Однако скоро ОВГЗ превратились из инструмента в проблему — госдолг разросся до масштаба пирамиды. Рухнула она в 1998 г. на волне бегства иностранного капитала от кризиса в Юго-Восточной Азии.
Гривня из-под ее завалов выбралась лишь в 2000 г., потеряв почти 2/3 своего долларового веса. Для его спасения применялись и курсовые коридоры, и потолки, и массовые увещевания — экономические проблемы тогда стало модно объяснять «неправильными» ожиданиями населения и бизнеса.
Но дело пошло на лад лишь после того, как удалось отложить выплату части внешнего госдолга.
Этому способствовала четырехлетняя программа МВФ (EFF), в рамках которой Кабмин и НБУ сделали заявление об использовании в 2000 г. плавающего валютного курса. И хотя никаких правовых последствий оно не имело, это был прецедент — отвечать за курс после всего случившегося никто уже не спешил. Но и бросать его в Нацбанке тоже не собирались: экономика была чересчур уязвима к резким валютным перепадам не только ввиду высокой долларизации и открытости, но также из-за отсутствия рыночных буферов.
На этом фоне в «Основных направлениях денежно-кредитной политики» ежегодно утверждался прогноз курса на три года. Однако формальной ответственности за него уже никто не нес, хотя де-факто официальный курс гривни к доллару США замер на месте.
На уровне 5,05 грн/долл. он продержался три года, прежде чем упасть до 8,0 грн/долл. во время кризиса 2008–2009 гг. Общее мнение тогда сошлось на том, что во всем виноват Нацбанк: «его» фиксированный курс убил чувство риска, стимулировал валютные кредиты и затянул всех в долговую яму.
Эта критика не лишена смысла. Но ее изъяны тоже очевидны: плавай гривня в докризисный период, и она бы укреплялась, так как на нее давил мощный приток иностранной валюты. Коль так, все перечисленные проблемы только бы усилились, поскольку заимствовать в валюте стало бы еще выгоднее, чем при фиксированном курсе.
Между тем история с фиксацией повторилась в 2012–2014 гг. С той лишь существенной разницей, что теперь она превратилась из инструмента в самоцель. И способствовала уже не росту международных резервов, а их истощению. Поэтому, когда курс гривни в феврале 2014 г. наконец «отпустили», многие… с облегчением вздохнули. Хотя от Нацбанка тут же стали требовать его стабилизации.
Секрет Полишинеля
Такая противоречивость — неизменный фон наших реалий. В 2014 г. он достиг той крайней точки, когда громче всех звучал призыв перейти к свободному плаванию и отменить валютные ограничения. Тогда же НБУ объявил образцом монетарной политики инфляционное таргетирование — режим, отвечающий этим требованиям.
Но как только коснулось дела, все снова оказалось намного сложнее. «Вдруг» выяснилось, что рыночный курс не столько колеблется вокруг идеальной точки равновесия, сколько пребывает в состоянии затяжного подъема или спада. Оказалось, что даже при низкой инфляции эти фазы не зависят от правительства и НБУ, а задаются глобальной конъюнктурой. Причем когда она неблагоприятна, падает не только курс, но и вся экономика, включая доходы бюджета и его способность поддерживать устойчивость гривни.
Стало очевидно, что курсовая гибкость в такие моменты — лекарство небезопасное. Снижая торговые дефициты, оно способно попутно угробить банковскую систему и часть населения, так как из больниц и аптек исчезает жизненно важный импорт. Механическая же борьба с инфляцией сводит на нет кредиты, производство и занятость. Наконец, неконтролируемое падение курса напомнило, что такая гибкость не что иное, как… валютный кризис. Со всеми вытекающими ценовыми, финансовыми и долговыми последствиями.
Конечно, это прозрение было банальным. Однако и оно потребовало в 2014–2015 гг. нескольких настоятельных просьб президента стабилизировать валютный рынок. После чего курсовая риторика НБУ изменилась — из нее исчезли обороты о «свободном плавании» и «валютных вольностях». Да и об инфляционном таргетировании все чаще стали писать в будущем времени.
Тут же всплыли цитаты из прошлого. Так, свои валютные интервенции Нацбанк вновь стал объяснять «сглаживанием чрезмерных колебаний курса». Правда, какие колебания надо считать «нормальными», а какие «чрезмерными», толком никто не знает. Хотя прежде таких формальностей не возникало, так как речь шла о 2-процентном отклонении официального курса от рыночного, прописанном в программе с МВФ. Однако сегодня эта норма выполняется автоматически.
Секреты Полишинеля этим не ограничились. Открещиваясь от поддержки курса, НБУ теперь любую валютную интервенцию поясняет действием «фундаментальных трендов». Однако объяснить мгновенный переход от покупки им валюты к ее продаже он не берется, поскольку на «фундаментальность» такая практика явно не тянет.
Эти и другие подобные мелочи не прибавляют доверия и весомости словам и действиям регулятора. При том что необходимость его усилий по снижению инфляции не вызывает ни малейших сомнений.
Подобное лукавство НБУ мало согласуется с его заявлениями о переходе к политике полной открытости. Однако такое противоречие тоже не новость, а скорее, обычная практика, так как публично своих ошибок не признает ни один регулятор. Поэтому дело, в общем-то, не в них. Проблема, когда из ошибок не делают выводов. Тем более когда они ложатся так плотно и часто.
Рукотворные проблемы
История нашей гривни незатейлива. Ее наглядно описывает помесячная динамика официального курса к доллару. А там все довольно просто — три относительно спокойных периода (1996–1997, 2000–2007, 2010–2013 гг.) и три «ступеньки» (1998–1999, 2008–2009, 2014–2016 гг.). Последние отражают валютные кризисы: сначала гривня обесценилась едва ли не втрое, затем — в 1,6 раза, а потом — еще в 3,3 раза. Общий итог — 14-кратное падение, с 1,76 до 26 грн/долл.
Официальная версия этих событий приведена выше: в конце 90-х подвел бюджет и пирамида ОВГЗ, в 2008-м — валютные кредиты и фиксированный курс гривни, ну а в 2014-м — опять фиксированный курс плюс аннексия, оккупация, война и потеря части Донбасса.
Не подвергая сомнению эту логику, нельзя не отметить одного нюанса — она не может объяснить, почему все экономические проблемы детонировали не годом раньше или позже. Почему, например, валютные кредиты взорвались не в начале 2008 г., а в его конце? Или по какой причине фиксированный курс работал в 2010–2011 гг. и стал вдруг проблемой через год?
Ответ на этот вопрос лежит не в монетарной сфере, а в производственной. Дело в том, что в указанные периоды резко падали цены на сырье, которое экспортирует Украина (зерно, металлы, простейшая химия). Как результат, у нас таяла экспортная выручка, сжимался бизнес, бюджетные поступления, доходы населения. Но поскольку обязательства государства и частного сектора более инерционны, обнажался дефицит валюты и бюджета. Завершающим аккордом служило истощение международных резервов и падение курса гривни.
Знают ли об этой зависимости в НБУ? Очевидно, поскольку о ней немало пишется. Известно ли, что мировые цены на сырье падают пятый (!) год кряду? Безусловно, ведь это одна из ведущих международных тем. В курсе ли Нацбанк, что в мире избыток мощностей по выплавке стали? Знает ли он, что цены на железную руду не только растут, но и снижаются, а на зерно — просто валятся? Конечно. Секрет ли, что это ключевые продукты украинского экспорта и наших валютных поступлений? Об этом знают даже студенты.
Тогда с какой стати НБУ стал смягчать валютные ограничения?! В стране война, нехватка валюты, год бегаем за траншем МВФ, без конца заглядываем в карман США, стоим с протянутой рукой в Европе, реструктуризируем внешний долг на откровенно невыгодных условиях, побираемся, где только можем, и тут на тебе — валютные свободы! При том, что и программа с МВФ этого прямо не требует.
Между тем с июня НБУ снижает с 75 до 65% норму обязательной продажи валютной выручки, а с августа — увеличивает с 90 до 120 дней срок оплаты внешнеторговых контрактов. Результат налицо: как только качнулась сырьевая гривня, экспортеры тут же воспользовались правом держать валюту за рубежом в течение дополнительных 30 дней. А зачем ее продавать сегодня, когда завтра на курсе можно заработать несколько (сот) миллионов гривен? Импортеры же, наоборот, дабы не терять те же миллионы, смогли покупать валюту на 30 дней раньше.
На межбанке на голом месте возник ее дефицит. Плюс НБУ уменьшил норму обязательной продажи. Плюс разрешил банкам менять в течение дня курс в обменниках. Они и меняют — как только дорожает доллар на межбанке, он тут же ползет вверх на наличке. А там уже и межбанк за наличкой тянется — у страха и соблазна глаза велики.
С легкой руки Нацбанка настороженность рынка мгновенно переросла в страх, а затем и в ажиотаж. Тем более что регулятор не упустил случая напомнить в этот момент о курсовой свободе гривни и таргетировании инфляции. Словно подталкивая гривню к краю.
Поэтому, когда Нацбанк убеждает, что ее падение «прогнозировалось», не верить ему нельзя. Другое дело, идет ли при этом речь о доверии к нему и его действиям. Аналогичный эффект имело сообщение НБУ о приемлемой амплитуде колебаний курса. По мнению регулятора, это 10–20% в среднесрочном периоде.
Но что такое «среднесрочный период» — 3–5 лет? А может, один год? Если первое, то зачем начинать спасение гривни, когда ее курс просел всего на 3%? Ведь в пересчете это снижение вполне укладывается в 10–20% за 3–5 лет. В свете же отмены валютных ограничений Нацбанк, очевидно, вообще не видит никаких рисков ни для курса, ни для инфляции. Тогда с какой целью он продал за семь дней почти 200 млн долл.?
Если же колебания курса в 10–20% допустимы в течение одного года, то вопросов еще больше, так как среднегодовое обесценение гривни к доллару в 1996–2016 гг. составляет… 14–15%. Аккурат в указанном диапазоне. Но кто решится назвать нашу курсовую историю «приемлемой»?
Кстати, падай гривня ежегодно на 20% (верхний предел озвученного диапазона), и ее курс в этом году превысил бы 67 грн/долл., а в следующем — 80.
Денежные знаки, деньги, валюта
Если сравнить мировую экономику с глобальным промышленным предприятием, то наше место различимо лишь где-то в заготовительных цехах и за стенами этого предприятия — в шахтах, карьерах да на сельскохозяйственной периферии. Сборочное же производство, а также службы главного инженера и технолога пребывают во власти стран первого — индустриального — мира. Им же принадлежит и конечная продукция предприятия со всеми торговыми марками на выпускаемые компьютеры, смартфоны, бытовую технику, автомобили, лекарства, спутниковую связь, Интернет и т.д. Эти товары — основа современного могущества.
Страны — поставщики сырья и полуфабрикатов вынуждены их покупать, чтобы иметь доступ к промышленным достижениям. Поэтому для них жизненно необходимы доллары, евро, иены, стерлинги — денежные знаки индустриального мира. По сути, только эти деньги и можно сегодня считать полноценной валютой, так как гривни, рубли, манаты и динары настолько же известны миру, как и их национальная продукция. Потому неудивительно, если за пределами большинства сырьевых стран об их денежных знаках никто никогда ничего не слышал.
Удельный вес гривни даже в торговых расчетах Украины не превышает 3%. Что же тогда говорить об интересе к ней всего остального мира?Нравится нам или нет, но вся наша монетарная политика строилась и строится вокруг твердой валюты, которая попадает на счета украинских предприятий и в руки наших сограждан. При этом процесс выпуска в обращение гривни и его регулирования привязан, в конечном счете, к тому, как много этой валюты они получили из-за границы и сколько туда же отправили.
Наши попытки управлять денежным обращением, механически копируя центральные банки индустриальных стран, наивны. Ведь у нас нет ни одного массового ликвидного финансового актива, кроме… твердой иностранной валюты. Но сегодня и она в жесточайшем дефиците. В индустриальных же странах вопрос стоит иначе — их деньги и есть эта самая валюта. В основе ее финансового фундамента лежат акции и облигации собственников конечной продукции того самого глобального мегапредприятия.
Украина не имеет ни одного подобного атрибута: ни такой товарной массы, ни емкого рынка частных ценных бумаг, ни действующего механизма их оценки. Поэтому ключевой финансовой опорой гривни остается твердая иностранная валюта: есть ее поступления, и Нацбанк ее покупает, выпуская в обращение гривню. Если же этот поток обращается вспять, мы вынуждены продавать из резервов ту же валюту, изымая из оборота гривню, дабы предупредить ее обесценивание и скачки цен. Когда же средств в резервах остается критически мало, происходит валютный кризис, что и наблюдалось в 1998–1999, 2008–2009 и 2014–2015 гг.
По этой схеме НБУ работает и сегодня. С тем лишь отличием, что официальный курс гривни он теперь не фиксирует. Но это и понятно: закон его к тому не обязывает, состояние экономики незавидное, валюта в дефиците, а подставляться под лишнюю критику желания нет никакого. Тем более что ее и так хватает.
Вместе с тем это не оправдывает попыток Нацбанка убедить всех в ничтожной роли курса. Особенно когда вся страна является свидетелем громких офшорных скандалов и резкого роста числа обменных пунктов.
Заклинание
Если курс сложно стабилизировать, это не значит, что о нем надо молчать. Тем более что такое пренебрежение дорого стоит, а валютный рынок реально истощен войной, низкими ценами на сырье и закрытыми рынками внешних кредитов.
Вместо напускного равнодушия более разумным был бы поиск комплексного решения проблемы. У Нацбанка для этого есть и конституционный мандат, и властные полномочия, и организационные возможности — от Совета по финансовой стабильности до Совета национальной безопасности и обороны. В связке с правительством было бы уместно определить перечень системно важного импорта, который требует первоочередной поддержки. Аналогично — по иностранным инвестициям и экспорту, в части технологически сложной продукции.
Подобные ориентиры позволили бы умерить валютное напряжение для перспективного производства. Конечно, было бы лучше к этим мерам не прибегать, а уверенно контролировать свои границы, не просить кредиты у США и ЕС, а кредитовать их самим (как Китай) и приобретать импортную продукцию за гривню, поскольку она приобрела статус твердой валюты. Но поскольку такая картина сродни сказкам Г.Х.Андерсена, мы продолжаем держать курс с помощью административных ограничений. Только делаем это хаотично, бессистемно и вульгарно — кромсая в основном наиболее сложное производство, несущее золотые яйца. Однако признаваться в этом не хотим, убеждая себя, что все само собой разрешится, как только среднесрочная инфляция вернется к уровню в 5%.
Между тем она таковой уже была — не далее как в 2010–2013 гг. К сожалению, этого оказалось критически мало. Что потом произошло, хорошо известно: и в части курса, и банков, и вкладчиков, и экономики. Спустя два года мы буквально молимся на кредиты МВФ. И, тем не менее, повторяем как заклинание, что курс гривни для нас ничего не значит. Словно в это действительно можно поверить.
P.S. 14 сентября МВФ решил выделить Украине третий транш в размере 1,0 млрд долл., вместо 1,7 млрд запланированных. В сообщении Фонда указывается, что мы, среди прочего, не выполнили критерий по чистым международным резервам. В связи с этим невольно возникает вопрос: а сможем ли мы его вообще соблюдать, если и впредь будем продавать валюту из резервов, гася пламя рукотворных проблем?
