Когда мы брали пленных, говорили с ними, поняли, что им все равно, что происходит, лишь бы деньги платили. Мне, например, надо взять какую-то высоту, кровь из носу, и я либо погибну, либо ее возьму, а наемникам - пофиг, возьму я ее или нет. Им надо до вечера дожить, потому что вечером зарплата – и все. Но мальчиков 19-летних мне жалко.
Они потом плачут на допросах и клянутся, что они не знали, куда их везут, что им сказали - на учения. И это правда, но они - военнослужащие и должны выполнять приказ.
Мое звание - младший лейтенант. Я - командир третьего взвода, третьей роты батальона им. Кульчицкого. Сам родом из Донецкой области, Селидово, есть такой городок ( Находится под украинским контролем. - Ред.). У меня трое детей, сын и 2 дочери. Раньше я работал шахтером, но, когда приехал в Киев, а это случилось несколько лет назад, начал работать в фирме, которая занимается пластиковыми окнами. Когда объявили мобилизацию в "Нацгвардию", пошел добровольцем.
Я потерял полвзвода в аварии под Артемовском. Наш автобус столкнулся с грузовиком. Это было столкновение "лоб в лоб", потому что у КРАЗа лопнуло колесо.
Я как старший сидел впереди возле водителя и мне повезло, потому что меня выкинуло через лобовое стекло. Сначала меня записали, как "200-го", успели даже помянуть в части, но назло врагам - я живой
В том месте, где я сидел, от автобуса ничего не осталось. Меня нашли местные люди, которые ехали по дороге. Я лежал на расстоянии 20 метров от аварии, в кювете. Нас вывезли в Артемовскую больницу, а оттуда в Харьков.
Меня очень впечатлило, как после похорон одного из бойцов на Западной Украине нас встречали жители. Когда мы выходили из столовой после поминок, люди выстроились в ряд и хлопали нам, выкрикивая "Слава Украине!"
Среди бойцов погиб мой близкий друг. Мне было очень тяжело: первых два дня вообще хотелось застрелиться. Потому что звонит то чья-то жена, то чья-то дочь: "Почему папа умер, ты же обещал их вернуть?" В бою я бы старался их уберечь, но здесь - стечение обстоятельств. Сколько я боролся за то, чтоб мы стали взводом. Когда мы были на ротации, мы не сидели дома, а бегали по лесам, занимались. Мой взвод был идеально готов к выполнению задач, и я его потерял в один миг. Половина погибла, половина сейчас недееспособна. Мне 7 числа сообщили, что умерла моя бабушка, а я никаких эмоций уже не испытываю, потому что я так устал хоронить хлопцев, что воспринял смерть бабушки как факт. Хотя она была мне очень дорогим человеком, воспитывала меня, когда я был маленьким. После того, как я выйду из больницы, буду собирать новый взвод, но у нас есть флаг, на котором записаны все фамилии наших погибших бойцов - они будут воевать с нами и дальше. Они навсегда останутся в нашем третьем взводе.
Когда мы стояли под Дебальцевым, оно как раз было почти в кольце, там был такой маленький выступ между Горловкой и Енакиевым - это Углегорск. За счет того, что мы его держали, получилось уже не кольцо, а мешок. Мы там вели бои, которые для меня сложно назвать тяжелыми, потому что привычно. Нас не били "Градами", в основном бои велись стрелковым оружием. Мы стояли в прямом контакте с врагом, видели, как они менялись, как они кушали, а они видели нас. В городе стоял террикон, и однажды разведка доложила, что на нем никого нет, а он находился буквально в двух километрах от наших блокпостов. Туда заехали наши ребята, а оказалось, что там есть враги и окопались они уже очень неплохо. И из наших ребят, которые туда заехали, получилось трое раненых и один убитый. Погиб парень, Ерема, ему был 21 год, он не должен был ехать, но в последний момент запрыгнул на БМД, попросился с нами. На следующий день мы выехали к этому террикону на двух БМП, нас было 8 человек, и разбили их в хлам. Заодно взорвали вражеский склад боеприпасов. Наш снайпер снял двух вражеских снайперов, вот так мы отомстили за Ерему.
С мирными жителями у нас были отличные отношения, они нас водили к себе купаться, стираться, грели нам баню, давали воду, потому что мы стояли в голом поле и держали линию танкового прорыва. А к нам всегда прибегали детки 7-8 лет и говорили: "Мама, просила крупу".
Мы им риса, гречки, всего дадим, а благодаря волонтерам, у нас всего было достаточно. Волонтеры и в больнице нас засыпают всем необходимым. Именно они помогли мне увидеть детей, которых я не видел почти год, с тех пор как началась война. Они живут на Донбассе. Я просто был шокирован тем, как они изменились. По сыну, а он - старший, ему 14 будет, заметно, что возмужал, а доця, ей уже 7, - это было такое маленькое чудо, а сейчас такая умная стала. Она сидит на коленях, меня обнимает и говорит: "Папа, послушай теперь меня", и рассказывает такие умные вещи, что я удивлен. А третья дочка у меня от второго брака.
Я - патриот и многим объяснял, что поменять Родину за один день я не могу, я всегда был украинцем, восхищаюсь нашими козаками, и горжусь, что я их потомок. Я ничего не имел против россиян, пока они не пришли на мою землю. А раз пришли, то разговор короткий. И кто бы это ни был: россияне, американцы, еще кто-то, главное, что они ворвались на чужую землю и стреляют по моим близким, которых мы должны защищать. Для своих некоторых донецких друзей я - предатель, бандеровец, "укроп". Они не друзья мне больше, зато теперь у меня появились братья, а это лучше, чем друзья.
Мне, как ни странно, жалко российских матерей, чьих сыновей мы называем "рефрижераторные войска". Они же не просят своих детей: "Идите и убейте хохла!" Один человек замутил это все, а расплачиваются с обеих сторон. Но мы умираем героями, а они - вообще неизвестно кем. Многих из них даже домой не довозят.
У меня дядя - пресс-секретарь командующего войск Российской Федерации по воронежскому округу. Это мой крестный, но теперь он - по ту сторону. Он хотел забрать мою мать к себе, но она не захотела ехать в Россию, решила пожить у меня. Хотя мать и голосовала сначала за "ДНР", сейчас все осознала.
Тогда многие голосовали. Причем не против Украины, а они голосовали за Донбасс.
А когда поняли, что это пришли не патриоты Донбасса, а просто российские наемники, начали менять мнение. Я это видел и в Дебальцеве, и в Славянске. К нам подходили бабушки, обнимали и говорили: "Ребятки, только не уходите больше, пожалуйста".
Я никогда не забуду мертвую женщину с маленьким ребенком в Славянске. Их обеих насмерть накрыло осколками. По нам лупили из минометов, а она попала под мину, перебегая дорогу. У нее была маленькая девочка, по возрасту примерно такая же, как моя младшая дочь, около двух лет.
И глядя на то, как мать и ребенок лежат в луже крови, они ведь ничего плохого не сделали, оружия в руки не брали, ни в кого не стреляли, а просто хотели жить, я сказал сам для себя, что я буду воевать до конца.
Но Бог меня бережет в который раз, и я надеюсь, что до конца войны проживу. Был момент, когда по нам танк бил сепарский в Углегорске и брусчатка летела в разные стороны. За счет того, что мне сначала влетел камень в глаз, я остался жив, потому что следом полетели осколки и попали по камню, вместо моего лица. Там таких моментов много, все не пересчитать. Еще до войны, когда я работал в шахте, тоже Бог уберег от смерти. Моя бригада полностью погибла в загоревшейся шахте, а я проспал и не вышел на работу вовремя. Это был 2004 год, шахта "Украина", в городе Украинске.
Пацаны наши, солдаты, - безбашенные полностью. Это ребята, которые готовы на все. Я видел 19-летних срочников танкистов, мы их "мишками" называли, потому что они ростом маленькие, и они, когда по танку ползают, на мишек похожи. Ребята погибли. Они горели под Славянском 4 часа в танке и отстреливались до последнего патрона, но танк не бросили. Это герои. Я ими даже больше чем горжусь. И это просто маленький пример того, как мы сейчас сгруппировались и поднялись. Мне комбат говорит, что могу теперь месяца три дома побыть, подлечиться, а я ему - что на следующей неделе выхожу, собираю вещи и назад, на войну. Тогда он возмущенно: "Вы - психи, ненормальные!!" Отвечаю: "Так точно! И этим гордимся!
Когда мы брали пленных, говорили с ними, поняли, что им все равно, что происходит, лишь бы деньги платили. Мне, например, надо взять какую-то высоту, кровь из носу, и я либо погибну, либо ее возьму, а наемникам - пофиг, возьму я ее или нет. Им надо до вечера дожить, потому что вечером зарплата - и все. Но мальчиков 19-летних мне жалко.
Они потом плачут на допросах и клянутся, что они не знали, куда их везут, что им сказали - на учения. И это правда, но они - военнослужащие и должны выполнять приказ.
Я бы очень хотел, чтобы о нас не забывали. Чтоб не вышло так, как с афганцами: были воины, а теперь никому не нужны.
А еще я хотел бы какой-то свой маленький уголочек, домик, огородик и жить себе просто спокойно. Мечтаю вернуться к себе на Донбасс. Отвезти туда вторую жену и младшую дочь, показать им свою родину. Очень хочу, чтоб как мы были единой страной, так и остались.
Я стал более отрешенным, многое кажется такими мелочами, по сравнению с тем, что сейчас происходит на востоке. Поэтому, когда я дома, я мало куда-то выхожу, лежу -читаю. Со многими мне просто не о чем говорить, то, что хочу сказать я, не поймут они, то что говорят мне - не понимаю я. Важнее всего - человеческая жизнь. Раньше я не думал об этом, жил сегодняшним днем. А сейчас я задумываюсь об этом постоянно, переживая о своих детях.
После войны, конечно, надо будет реабилитироваться, вливаться в эту жизнь. Каждый спрашивает: "Ну что там на войне?" Я не знаю, что им сказать, я не могу объяснить, что такое война, даже если очень захочу. Никогда не поймешь, что это такое, пока не будешь друга вытаскивать из-под огня, пока на себе ее не попробуешь. Войну можно только пережить.
