В начале 90-х я оказался на одной массовой акции, организованной отечественными национал-патриотами. Античная бронза в голосах ораторов, якобинская страстность в жестах, литургическая истовость в глазах. Великое множество небесно-солнечных стягов заботливо укутывали толпу, излучавшую веселую уверенность в завтрашнем дне. Людей было много, и они были разными. Пестрота одежд и возрастов собравшихся служила наглядным подтверждением, что победоносная идея независимости неотвратимо овладевает широкими массами. Чужим на этом празднике пламенного идеализма выглядел разве что неопрятно одетый и неестественно хмурый мужчина средних лет. Он демонстративно не смотрел в сторону трибуны и укоризненно качал головой после каждого многоголосого «Слава!» или «Ганьба!». Перехватив мой недоуменный взгляд и разглядев в нем молчаливый вопрос, потертый дядька широко развел руками: «Где были все эти люди, когда над их земляками, над их братьями издевались в психушках, когда им ломали кости в изоляторах, травили собаками в лагерях? Почему тогда не были слышны ваши голоса?» И почему-то добавил: «Это как на футболе. Мы готовы болеть за своих, если это нам ничего не стоит».
«Но ведь подавляющее большинство о многом просто не знали», — скорее по инерции возразил ему я. «Имеющий глаза да увидит…», — устало ответил мужичок. И, криво ухмыльнувшись, поинтересовался: «А если б знали, многое изменилось?». Помолчав, добавил: «Да и сейчас мало что изменились разве что флаги. А люди?».
Изменилась страна. Знания умножили наши печали, печали сцементировали неверие. Раскисшая уверенность в ясном будущем у многих породила апатичную тоску по туманному прошлому. По отмашке бывших в нашу жизнь неумолимо вползает отмершее. В том времени не все было плохо. Но в настоящее отчего-то возвращается самое скверное из вчерашнего.
Вопреки отказу Януковича подписать закон о вывешивании красных знамен (очевидно, по инициативе чрезмерно рьяных чиновников) 9 мая ими кое-где украсили фасады столичных зданий. На одном из домов в этот день я увидел гордо реющее кровавое полотнище, а под ним, во флагштоке, предназначенном для траурных знамен, поникший государственный стяг.
Голодовка, объявленная Юрием Луценко, тоже выглядит горьким приветом из прошлого. Не пытаюсь навязать аналогий с диссидентскими временами и параллелей с легендарными фигурами. Дело не в том, кто. Дело в том, как. Та же безнадежная борьба одиночки с беспощадной системой. Та же безнаказанность властвующих, беспомощность сочувствующих и безжалостность равнодушных.
Справедливость, порядочность, совестливость и человечность не могут иметь цвета, партийной принадлежности, идеологической направленности. Срока давности и срока годности. Они либо есть, либо нет. Слова, брошенные почти двадцать лет назад неизвестным помятым мужиком, тогда казались кликушеством. Сегодня выглядят почти пророчеством. Изменились ли за два десятилетия независимости люди? Изменилось ли наше отношение к власти и родине, свободе и порядку, честности и предательству, справедливости и законности, суду и осуждению, каре и милосердию?
А ведь не 80-е на дворе. При всех сетованиях по поводу сжимания рамок свободы слова гласность присутствует как явление. Уже не скажешь, что не знал, не слышал, не видел. Сообщения об уголовных делах, очных ставках и допросах поселились в новостях. Подробности о казематном житье-бытье именитых арестантов на слуху. Имеющий мозги да помыслит. Но в народной реакции на происходящее редко находится место возмущению, еще меньше — состраданию. Вялое сочувствие, праздное любопытство, даже гаденькое злорадство — вот наиболее часто встречающийся отклик на «лукьяновские сводки». «Что там Луценко? Еще живой? Ну-ну… Похудел на двадцать килограммов. Ничего, ему на пользу… Панкреатит у него? Пить надо было меньше…» Подобные реплики — не редкость. Ими забиты форумы сайтов, ими перебрасываются в компаниях и в очередях на маршрутку. Отказываюсь верить, что это преобладающая реакция на происходящее с человеком, ценой собственного здоровья отвоевывающего право на честное имя, право на справедливость. Просто с человеком. Но то, что именно так реагируют слишком многие, очевидно.
Любой, державший тюремную голодовку, подтвердит вам, насколько нелегко решиться на подобное и насколько тяжко не сдаваться. Если голодовка является жестом отчаяния, то это свидетельство того, что все остальные методы борьбы исчерпаны. Если осознанным поступком — то это доказательство недюжинной воли и уверенности в своей правоте.
Так отчего же земляки, соотечественники, современники и соплеменники, как посторонние, так и вовлеченные в процесс, легко отказывают в уважении к поступку, в вере в невиновность. В милосердии, наконец?
Чего добивается власть, удерживая Луценко за решеткой, несмотря на резкое ухудшение состояния его здоровья? Чем вызвано избрание откровенно неадекватной меры пресечения, с завидным постоянством освящаемой судом? Облаченные в доспехи плечистые бойцы в масках смотрятся попросту издевательски рядом с осунувшимся узником. Почетный эскорт спецназовцев приставлен не к серийному убийце и не к террористу международного масштаба. Спецоперации по аресту и заключению под стражу до суда был «удостоен» не глава мафиозной семьи, не торговец оружием, не наркобарон или маньяк-насильник. А человек, подозреваемый в неправовом служебном покровительстве своему водителю. Несоответствие инкриминируемой (но еще не доказанной) вины и, по сути, уже применяемого наказания власть не смущает. Но это несоответствие мало смущает и общество.
Отчего именно «дело Луценко» было выбрано в качестве показательно-репрессивного? Об этом много рассуждали в экспертных кругах и в оппозиционной среде. Спорили, кто конкретно и что именно не простил бывшему главе МВД. Борис Колесников провалившегося «дела о „Белом лебеде“? Ринат Ахметов появления БТР на его бизнес-подворье? Или сам Виктор Федорович неоднократных упоминаний об уголовном прошлом и многочисленных шуточек? Так ли это важно. Тем более, что без санкции гаранта арест Луценко был невозможен. Тем более, что практически никто из вельмож не скрывал своего удовлетворения в связи с водворением Юрия Витальевича на шконку.
Столь же очевидно, что едва ли не главным побудительным моментом была месть. Месть за свой прошлый страх. Месть за ожидание репрессий. Месть за Майдан. Месть за якобы украденную победу в 2005-м. Луценко выглядел едва ли не наиболее привлекательной мишенью для сатисфакции. „Самый горластый, вот первый и сядет“, — мрачно шутил один его давний недруг в конце 2009-го. Как позже, выяснилось, не шутил.
Безусловно, в действиях власти присутствовали и вполне прагматичные мотивы. Лишить оппозицию трибуна. Лишить Тимошенко активного соратника. Лишить самого Луценко возможности баллотироваться в Раду. В том, что приговор не будет оправдательным на Банковой не сомневались. И сейчас не сомневаются. И в МВД, и в ГПУ почти не скрывают своего стремления передать дело в суд поскорее. Голодовка Луценко их напугала. Судя по всему, подобного поступка от бывшего командира Майдана они не ждали.
А еще они не ждали особо острой реакции общества. Любимец народа времен Майдана изрядно подрастерял симпатии населения за свои министерские каденции. Справедливо или нет, но именно он оказался одним из главных разочарований оранжевого электората в постмайданный период. И потому режим, избрав его в качестве первой крупной цели, считал, что особо ничем не рискует.
Кроме того, уголовное преследование Луценко власть рассматривала как пробный замер температуры протестного электората. Взятие под стражу бывшего министра внутренних дел и ряда других высокопоставленных чиновников служило лакмусом настроения критически настроенной части общества. Растеряются — проглотят — привыкнут. После этого можно было замахнуться и на арест Тимошенко, которую власть по-прежнему считает самым опасным противником. А ведь в общем так и вышло. Растерялись, проглотили, привыкли. И если власть к началу лета 2011-го решится взять под стражу и Тимошенко, это вызовет куда меньший общественный протест, чем, скажем, декабре 2010-го. А если в качестве противовеса появится еще и уголовное дело, ну, скажем, в отношении Тигипко, то и Западу будет что ответить. Какие репрессии? Верховенство закона. Неизбирательное.
Чего бояться? Кого бояться? Народа, который столько всего проглотил и переварил — от харьковских соглашений до китайской гречки, от цен на коммунальные услуги до пресловутого «Межигорья»? Масштаб обустройства президентской «дачки» начинает пугать даже соратников Виктора Федоровича. И если это — не коррупция и не злоупотребление, то что тогда коррупция? Однокомнатная квартира, якобы незаконно полученная водителем Луценко? И если общество с этим согласно, то в самом деле стоит ли бояться такого общества?
Кстати, отдельные граждане в силовых ведомствах считали Луценко самым перспективным фигурантом. Мол, главное — найти повод «закрыть». А там нароем, попрессуем. Отчего-то не нарыли. А попытки прессовать обернулись поступком, который, верю, во многих, пробудил уважение.
Потому что он один из немногих, кто показал, что можно не бояться. Показал, как нужно бороться. В эпоху дефицита поступков, в период голодовки справедливости, это особенно важно.
Обвинения в покровительстве водителю так и остались главным грехом, вменяемым одному из главных вождей павшего режима. Не имел он права назначать своего шофера в разведку?
Но если это неизбирательное верховенство закона, то отчего прокуратура не ответит, имели ли право (как недавно обнаружила «Украинская правда») оформлять личного повара Януковича помощником-консультантом нардепа? Что позволяет ей получать бюджетную зарплату, социальный пакет, льготы, выслугу, иметь 4-й ранг госслужащего (уровень заместителя начальника управления в министерстве), входить в состав официальных делегаций, летая за наш с вами счет за границу. Имели право оформлять на работу в Совбез (как писала та же «УП») чуть ли не домработницу и уборщицу секретаря СНБОУ? Если да, то почему Луценко за решеткой? Если нет, то число «звездных» сидельцев Лукьяновки должно серьезно вырасти. За счет персонажей, которые, думается, никогда не решатся на голодовку…
