Почему меня решили наградить орденами, я не знаю - не интересовался. Знаю только то, что это награда за летнюю кампанию. Я такой же, как и все, и свои награды считаю заслугой моих парней. Мы просто выполняли то, что должны были. Проводя разведку, достаточно часто встревали в огневой контакт, лазили по минным полям, брали в плен, занимались эвакуацией раненых, возили груз 200. Острых ситуаций было достаточно много – и мы никогда ни от чего не отказывались.
Я добровольно мобилизовался прошлой весной - пришел в военкомат и написал заявление, что хочу служить. Приоритетом было попасть именно в ВСУ, а не в добровольческие батальоны. Мотивация у меня была такая же, как и у многих - мне не хотелось, чтоб мой ребенок видел войну здесь. Соответственно нужно было это все останавливать на востоке, поэтому решение принял сразу, долго не думая.
Я - художник-аэрографист. До войны у меня была своя мастерская, где я разрисовывал, красил и тюнинговал автотранспорт. Но, когда собрался на фронт, продал полностью все оборудование, понимая, что надо одевать и себя, и сослуживцев.
На протяжении многих лет я занимался тактической подготовкой и рукопашным боем, на уровне хобби. В свое время отслужил срочную службу, хотел подписать контракт, но с военными товарищами у меня, мягко говоря, сработаться не получилось - было неинтересно находиться в структуре, где не занимаются делом, а строят дачи генералам. Мобилизовавшись, я попал в Гончаровск (1-ая ТБр), позже в 30-ую ОМБр. В учебке все специальности присваивались в стиле «юмористической лотереи», то есть распределение, мягко говоря, было неадекватным. Командиров танков готовят на связистов, а связистов на саперов, саперов на наводчиков артиллерии, наводчиков еще на кого-нибудь. Меня определили в связисты, с заковыристой специальностью «лінійний наглядач», что она из себя представляет даже не подозреваю. Позже я объяснил командованию, что пойду в пехоту обычным стрелком, потому что там от меня будет больше толку. Как выяснилось, решение было правильным - в первых же боестолкновениях оказалось, что банальные вещи, даже по оказанию первой помощи, многие просто не знают, а некоторые не могут. Некоторые шли на войну с мыслями о том, что он будет идти с пулеметом наперевес, над ним будет лететь авиация, из тыла пехоту будет прикрывать «Точка-У», но не тут-то было.
С ребятами, с которыми мы вместе прошли учебку, у нас было желание попасть в одно подразделение. Мы настаивали на своем, и со скрипом нас согласились не разъединять. Хотя по прибытии в 30-ку, немного разбросали, но в конечном итоге те, кто хотел, все собрались в кучу.
Среди солдат в 30-ке есть такая шутка, что нашу бригаду проиграли в карты. То есть нами достаточно часто затыкали каждую дырку на фронте. Сложилось так, что в нашей роте противника мы видели практически всегда вплотную. Временами мне казалось, что я понял, как воевал мой прадед во Вторую мировую: плотность огня вражеской артиллерии была такая же, если брать количество прилетавшего железа на квадратный километр.
Сначала я был помощником гранатометчика, но позже, когда ранили командира моего отделения, меня попросили стать вместо него. А затем пришлось заменять еще и командира взвода. Я пытался отказаться от командирской должности, потому что не хотел на себя брать ответственность за людей. Но на тот момент другого варианта не было, и позже, когда было среди кого выбирать, я предложил голосование, но все ребята единогласно приняли мое командование.
В самом начале мы прибыли в Солнцево, там выставляли мобильные блокпосты на дорогах. Потом было Петровское под Саур-Могилой. Где в первый раз очень сильно контузило нашего товарища Андрея Ганичева с позывным Дрэд. Это уникальный боец: за 15-20 суток на войне он получил 2 контузии, вытаскивал раненых под обстрелами, отстреливал группы противника, то есть сделал гораздо больше, чем некоторые «свидетели ротации» за полтора года.
Очень яркие впечатления у меня остались от Степановки, которую мы зачищали, из-за постоянного огневого контакта с сепарами, а их там было немало. Затем был бой под Дмитровкой, где я чудом остался жив после обстрела своей же артиллерией.
Возле Братской могилы мы организовали коридор для 79-ой бригады (30-ка организовала коридор Мариновка - Дмировка - Зрубное (Юго-восточное направление) для 79-ки, 72-ой и 51-ой, пробивающихся от российской границы (позже это явление назвали Южным котлом) с юга (район Куйбышево), 95-ка организовала коридор восточнее для этих же подразделений восточнее для тех, кто выходил со стороны Червонопартизанска. Коридор был организован в течение двух суток. Большинство ребят это называют «бой под Братской могилой), после чего зашли в город Миусинск. Там окончательно сформировалась наша обезбашенная компашка, в основном состоящая из киевлян-добровольцев, девизом которой стало: «Слабоумие и Отвага», а символом мягкая игрушка панда, присланная школьниками. Мы организовали свою ротную разведгруппу. Поскольку как таковой разведки после Степановки и Миусинска у нас почти не осталось - многих парней взяли в плен, плюс были сложности во взаимодействии с другими подразделениями. Практически все лето мы продвигались вдоль российской границы, в окружении. Сначала постоянно были рядом с 13-ым батальоном 95-ки, потом наши дорожки разошлись - и рассчитывать оставалось только на свои силы. Против создания разведгруппы у командования возражений не было. Самое главное, чтоб мы выполняли свои задачи и привозили информацию в подразделение.
За несколько суток до выхода из Миусинска мы чудом остались живы, попав в засаду. Нам в борт со стороны механика машины прилетел РПГ, разбил бинокль (звено, соединяющее траки у гусениц), так что были все шансы остаться в голом поле, с «разутой» машиной.
Когда в Миусинске мы оказались в окружении, нам периодически противник предлагал сдаться и сложить оружие. Но наш комбат Сергей Собко принял решение идти на прорыв, чтоб выйти из города. На поддержку пришел второй батальон, организовав нам «коридор». Выйдя из окружения, мы приехали в Красную Поляну, а оттуда в Малониколаевку, где попали в очередную засаду и меня ранило - прилетел осколок в голову. С БМП, на которой я сидел, меня выкинуло, и я ударился спиной. На следующий день мои ребята довезли меня до Лутугино, отдали врачам и уехали на свои позиции. Ощущения были неприятные - к тому моменту у меня отказали ноги. Страшно было оттого, что со мной рядом не было людей, на которых я всегда мог положиться. Когда наша колонна с ранеными отходила из Лутугино в сторону Новоайдара, враг начал крыть нас артиллерией. В моменты обстрела все повылезали из машин, чтоб укрыться, а я остался внутри, потом все-таки носилки со мной вытащили и положили в придорожный кювет. Оттуда мне пришлось ползти под старый КУНГ (кузов унифицированный нулевого габарита, - ред.), чтобы не словить еще какой-нибудь «подарок». Это были самые длинные 20 метров в моей жизни. Лежа под КУНГом я периодически терял сознание и связь с реальностью: на тот момент во мне было точно 3 укола обезболивающего и еще 3 какой-то непонятной дряни.
Поэтому на левом предплечье я написал маркером: «Я буду жить». Каждый раз, когда приходил в себя, читал эту надпись, понимая, что меня под этой будкой могут забыть и начинал ползти обратно к колонне.
К концу обстрела начали искать, куда я пропал. У некоторых в голове не укладывалось, что тело с парализованным низом и обколотое обезболивающими может куда-то уползти. Пока мы выбрались из Лутугино, колонну неоднократно обстреливали. Когда колонна остановилась во второй раз, носилки со мной доставали двое самых «здоровых» пацанов - у одного были проблемы с позвоночником, а у второго сломанная рука.
Уже в госпитале, поскольку у меня была травма позвоночника (спинного мозга), какое-то время доктора подготавливали меня к тому, что ходить я уже не буду, а если и буду, то очень плохо. Я таких врачей просто игнорировал и пытался побыстрее восстановиться. Сама мысль о том, что я беспомощный и что близким придется за мной ухаживать, приводила меня в дикую злость, которая являлась мощным стимулом, чтоб начать ходить. Я очень быстро слез с инвалидного кресла и вообще почти всегда его игнорировал. Потом поставил себе задачу с костылей перейти на палочку. Порой, когда я ползал по коридору на костылях, до двух часов ночи - разрабатывал мышцы, меня чуть ли не силком заставляли идти ложиться спать. Я считаю, что мне повезло со специалистами в ирпенском госпитале: когда врачи там увидели, как я пытаюсь ходить, то всеми силами поддерживали и помогали. И где-то через полтора месяца я полностью пошел, опираясь на палочку. А еще через три - справлялся уже без нее. До сих пор есть какие-то минимальные побочные эффекты, но тем не менее я уже вернулся в спорт.
После поправки у меня были все шансы выписать себе инвалидность 3-ей степени, но я отказался, потому что у меня на фронте остались ребята, и я не имел права не присоединиться к ним. В январе я прибыл в поселок Мирное, где находилось мое подразделение, а спустя неделю после моего приезда мы поехали под Пески. Должны были закрепляться где-то в районе Спартака, но планы изменились и нас в полном составе отправили в район Дебальцево, в поселок Луганское. Это было наше постоянное место расположения, из которого мы выезжали на штурмовые работы, и на разведку. На тот момент наш ротный начал строить работу по принципу, который летом был очень эффективным: мы делали определенную доразведку и на все задания выходили со своей собственной информацией, независимо от того, какую информацию предварительно давал штаб либо другие подразделения. То есть устаканился принцип работы малыми группами.
Самыми серьезными заданиями на Дебальцевском направлении были штурм Углегорска, с. Редкодуб и Логвиново. В Углегорске мы были группой, которая заходила со стороны тыла противника. Фронтовую группу, которая шла с «Донбассом», достаточно сильно потрепало при прорыве. Я думаю, что все дело в плохом слаживании между батальонами. В таких военных операциях командовать должен кто-то один и понимать, как это делать, а там, как мне показалось, каждый тянул одеяло на себя, за что и поплатились человеческими жизнями. В самом городе я впервые столкнулся с вражеским танком практически лицом к лицу, то есть достаточно близко я видел их и раньше, но зная, что они не видят меня. А когда эта «дура» выскакивает на расстоянии 300 метров и на полных оборотах едет прямо в твою сторону - ощущения совершенно другие. Мы пытались его подбить, но экипаж этого танка оказался достаточно грамотным. Поэтому если кто-то до сих пор сомневается в присутствии российских войск, то напрасно - обычное ополчение настолько слаженно на Т-72 работать не смогло бы.
Из Углегорска мы эвакуировали батальон «Свитязь». На каждой БМП сверху вместилось человек по 25. У самого крайнего парня на нашей машине ноги свисали на гусеницу, и мы с пацанами дружно держали его за бронежилет, чтоб не упал.
После Углегорска мои ребята штурмовали Редкодуб, но на тот момент я находился в Артемовске, чинил свою БМП. Когда я услышал, что ранен командир взвода и еще два близких товарища Андрей Ганичев и Алексей Буслаев, то бросил крутить гайки в машине и помчался в госпиталь. Информация о том, что Леха ранен, была недостоверна.
Я искал его по всем госпиталям, которые были в секторе, почти до самого Редкодуба доехал, но оттуда, как мне потом сказали парни из 128-ой, уже все вышли, и нельзя было заходить в село. После безрезультатных поисков, к ночи я добрался к своим в Луганское. Мы с ребятами понимали, что Леша, скорее всего, погиб. Но поскольку тела не было, а искать его на месте боя по определенным причинам нам не разрешили, Лешу долгое время считали без вести пропавшим.
После Редкодуба было Логвиново. Тогда мы в составе 5 человек - наш ротный, я, мой товарищ Евгений, и двое ребят из 54-го разведбата ходили в этот поселок на разведку. Наш ротный назвал этот выход как пойти «погреться»! Возвращались мы оттуда под сильным обстрелом. Это было как раз тогда, когда враги взяли село и перекрыли проход в Дебальцево. Затем были четырехдневные попытки штурмовать Логвиново нашей ротой вместе с десантниками из 95-ки и 79-ки, а когда мы туда зашли, нам дали задачу держать его, пока не выйдут некоторые колонны наших войск. Когда команду на отход дали и нам, ранили нашего ротного Вову Гринюка. Это человек, который всегда шел первым, не прячась за спинами своих солдат, - настоящий боевой офицер, за что он и получил «Звезду Героя». Он отказался ехать в госпиталь до тех пор, пока не выйдет рота. И даже в раненом состоянии, с осколком в позвоночнике, он улыбался и сожрал кастрюлю картошки. Из села Вова вышел, как и обещал, последним, только после того, как вывел роту.
Когда мы отходили по мосту, запомнился «салют» вражеской артиллерии в нашу честь, то есть мост очень плотно все время поливали «градом». После тех событий на следующий день мы с ребятами даже шутили, что можно отмечать свой очередной день рождения. Противник прекрасно понимал, что наши войска будут выезжать через это место и лупил бесконечно. Почему в таком случае никто не перенаправлял часть войск в обход Мироновскго водохранилища, например? Это для меня осталось загадкой. Я считаю, что из-за отсутствия спланированного выхода наших войск вся эта мясорубка там и получилась.
Для меня момент Дебальцево - это тупорылый провал всего нашего высшего командования. У нас ведь идет две войны. На востоке с противником, а тут - с пофигизмом, некоторых начальников в том числе. Это не значит, что кругом одна сплошная «зрада». Я не сторонник этого выражения. Я думаю, что это простая и тупая похабность в выполнении задач. Сейчас очень много разных мнений, по телевизору рассказывают, что это была спланированная высокоточная войсковая операция, кто-то говорит, что бежали все. Каждому хочется построить свой героический эпос. Ну, а мне кажется, что многие просто оказались в панике. Но были и такие ребята, которые до последнего торчали на позициях, и их подразделения выходили в самом конце. Я могу сказать одно: наше «великое» командование никаких супер-крутых операций там не планировало. В какой-то момент была дана команда на отход, но никто не построил его грамотно.
После выхода из Дебальцево, мы вернулись на опорный пункт, который находится за Светлодарским водохранилищем. Меня поразило то, что с этого опорного пункта поселок Логвиново было видно, как на ладони. И до того, как мы приехали на этот опорник, там стояла украинская артиллерия. По каким причинам ее не применяли, прямой наводкой в Логвиново, я не знаю.
Когда мы покинули Дебальцево, я узнал, что погиб мой дядя, который служил в 128 бригаде и поехал к нему на похороны. В тот же день мне позвонили и сказали: «Чувак, с тебя ящик коньяка, приказ вышел, тебе орден дают, за мужество 3-ей степени». Тогда этот приказ на награждение я воспринял очень болезненно, потому что событие совпало с гибелью моих очень близких людей. Все звонят поздравляют, считают тебя героем, а ты в этот момент думаешь совсем о других вещах - такой себе синдром выжившего.
Почему меня решили наградить, я не знаю - не интересовался. Знаю только то, что это награда за летнюю кампанию. Я такой же, как и все, и свои награды считаю заслугой моих парней. Мы просто выполняли то, что должны были. Проводя разведку, достаточно часто встревали в огневой контакт, лазили по минным полям, брали в плен, занимались эвакуацией раненых, возили груз 200. Острых ситуаций было достаточно много - и мы никогда ни от чего не отказывались. Возможно, орден дали за ситуацию в Миусинске. Когда в город начали заходить группы противника, первым под обстрел попал один из наших блокпостов, который был выставлен на выходе из города. Ребят попробовали прессовать со всех сторон. Когда у них завязался бой, мы молча собрались и поехали к ним на подкрепление. Правда, я потом «получил по шапке», потому что оставили свою высоту, но там на тот момент стояло 2 танка, отделение пехоты и ЗУ, а у ребят снизу было только одно отделение пехоты и танк. Соотношение сил с противником было неравномерное, поэтому на раздумия и разрешения времени не было.
После всех этих событий оставшийся срок я дослуживал там же на опорном пункте, который находится на остатке дебальцевского плацдарма. А служба моя закончилась практически на похоронах Леши, которые были за неделю до дембеля. Его тело мы забрали уже весной. Относительно его гибели, у меня осталось болезненное ощущение - чувство вины, что меня не было рядом. Я хорошо осознаю - не факт, что я бы что-то изменил, но все равно смириться с этим чувством сложно. Когда осознаешь, что у тебя практически на каждом кладбище кто-то похоронен, становится как-то не по себе.
В гражданскую жизнь вернуться тоже непросто, потому что здесь слегка себя чувствуешь чужим. Только благодаря очень сильной поддержке семьи, мне гораздо легче с этим справляться. Я не из тех, кто будет орать под ларьком во все горло другим: «А ты там был?» И шел воевать я для того, чтоб здесь была мирная жизнь. Но иногда обидно, когда понимаешь, что существуют люди, которые не осознают, что некоторые слишком много отдали, для того чтобы их ребенок мог ходить в школу. Что благодаря кому-то можно пойти в магазин и купить покушать, и спать приходится не в подвале или какой-то полуразрушенной бетонке. Я понял одну очень важную вещь - хотите что-то менять - начните с себя. Я знаю, что мои близкие меня ценят - и для меня это самое главное.
Сейчас с группой из 6 человек, которые самым прямым образом были причастны к войне, мы занимаемся инструктированием некоторых армейских и добровольческих подразделений. По возможности занимаемся волонтерством. Проводим тактическую, инженерную, психологическую, медицинскую подготовку. Наш курс называется «бронированный разум» и основное направление - это подготовка солдат к стрессоустойчивости. Этим вопросом никто не интересуется у нас в армии, и некоторые относятся к нашей практике довольно негативно. Но, несмотря на это, есть неоспоримые результаты того, что мы делаем. Через наши руки уже прошло больше полутора тысяч людей. И эти ребята, в условиях фронта, не кричат в панике: «Нас всех убьют, бросаем позицию и бежать», они едут воевать с уже определенным пережитым опытом. На данный момент у нас есть сторонники в ГШ, которые заинтересованы в том, чтоб этот курс рос и помогают, по возможности, в его продвижении.
Вообще мне бы хотелось упомянуть многих ребят, с которыми мне выпала честь служить: Вас так много, и каждый из Вас достоин не просто упоминания в этой истории, а отдельной книги. Поэтому извините, если не рассказал про кого-то. Для меня было огромной честью служить с Вами и называться Вашим другом. Вторая рота у меня навсегда останется в душе. Всем мира и Чистого неба!
Юра получил 3 награды - это орден «За мужество ІІІ степени», «Рыцарский крест семьи Мазепы» и нагрудный знак участника АТО.
По просьбе Юры и в дань глубокого уважения к солдатам, которые отдали свою жизнь, воюя на востоке нашей страны, мы публикуем стихотворение погибшего друга Юры - Алексея Буслаева:
Жив.
Упри ногой в ребристый.
впервой ему неловко.
держись, уже мы едем.
слов мало, очень громко.
живи ты долго, Свитязь. заплачено сполна.
потерей наших, многих.
как было прошлым летом,
всё тот же взгляд счастливый,
ты снова на свободе, как те, с семьдесят девятой.
ну всё, бывай счастливый.
у нас опять работа.
сегодня день тяжёлый,
я верю, быть Добру
Углегорск
31.01.2015
