Когда Ярина Чаговец заводит свою маленькую тойоту, она всегда держит водительскую дверцу открытой. Чтобы оставалась возможность вылететь из машины в том случае, если сработает взрывное устройство. Это не фобия — за последние полгода в Харькове от взрывов пострадали десятки проукраинских активистов. А Ярина — активист, основатель самой крупной волонтёрской организации в городе — благотворительного фонда «Сестра милосердия», который опекает Харьковский военный госпиталь.
До войны Чаговец, выпускница Киевского национального университета культуры и искусств, режиссировала выступления профессиональных команд КВН Украины, Беларуси и России. Режиссёрская карьера отошла у неё на второй план в марте прошлого года. Тогда Ярину и её друзей, собравшихся под Харьковской ОГА на митинг за единую Украину, избили белгородские титушки. Так началась её новая жизнь.
Лик первый. Воин
Мы беседуем в главном офисе фонда «Сестра милосердия» — в маленьком помещении, где до войны располагалась одна из госпитальных прачечных. Комната от пола до потолка завалена всевозможными вещами, лекарствами и продуктами, которые сюда приносят и присылают со всего мира. Несколько женщин, искусно лавируя между ящиками и свёртками, с утра до вечера сортируют их, фотографируют для отчётов, что-то выдают бойцам и разносят гуманитарку по отделениям. Самой младшей из них — семнадцать, самой старшей — пятьдесят семь. На всех «сёстрах» патриотические сине-жёлтые куртки. А на Ярине ещё и шапка с украинским флагом в золотом кольце евросоюзовских звёзд.
— Нас повалили на землю и лупили ногами по спине. Но хуже всего то, что я надышалась газа из баллончиков, которыми эти сволочи травили нас, — вспоминает Ярина. — После этого у меня долго был сильный кашель, а моя близкая подруга перенесла двухстороннее воспаление лёгких.
Многие друзья Ярины оказались в больнице. Избитые майдановцы в те дни как огня боялись визитов в больничные палаты «людей в штатском». А Ярину все знали и доверяли ей. Она покупала лекарства, приносила еду и предметы первой необходимости. Провокации в Харькове случались тогда каждые выходные, и на больничных койках оказывались всё новые и новые пострадавшие, требовавшие ухода. Однажды ей позвонили киевские волонтёры с просьбой подключиться к помощи раненым из зоны АТО, только что поступившим в Харьковский военный госпиталь. Ярина подключилась.
С тех пор она с семи утра и до позднего вечера занимается получением посылок, закупкой медоборудования, оплатой операций и даже подготовкой отчётов фонда «Сестра милосердия» в налоговую. Её страничка в «Фейсбуке» — летопись войны: «Вчера поступили 95 человек. Сильные ранения, жуткие травмы конечностей и головы, контузии у каждого второго, психические отклонения, сильнейшие простуды… Срочно нужны куртки и обувь, фрукты — много, любые, сигареты — много, любые». Это Иловайск. «Повторяется лето 2014-го. Каждую ночь привозят по 30–40 ребят в тяжёлом и очень тяжёлом состоянии. Просим помощи с тёплой одеждой». Это Дебальцево. Если судить по её постам, перемирие так и не наступило. Вот одна из последних записей: «За два дня поступило 30 человек с передовой. Есть тяжёлые. Очень нужны спортивные штаны и спортивные костюмы».
Несмотря на бешеный темп жизни, Чаговец в последнее время ухитряется по ночам писать сценарии для школьных выпускных, кавээнов и детских праздников. Эта ночная деятельность позволяет ей хоть что-то заработать. Поначалу многие проблемы, связанные как с материальным обеспечением семьи, так и с фондом, решал её муж — повар-кондитер. Но потом он ушёл добровольцем на фронт и все заботы легли на плечи Ярины.
Лик второй. Психолог
— В основном нам помогают простые люди небольшими, но почти ежедневными платежами, — Ярина может долго рассказывать о том, как устроен фонд, в этом сегодня вся её жизнь. — Иногда на наши отчаянные просьбы отзываются крупные предприятия, готовые купить что-нибудь дорогостоящее для госпиталя. Областная власть интересуется нашими проблемами время от времени и помогает чем может. А городская только имитирует бурную деятельность. Поддержка от неё нулевая…
Чаговец не успевает дать исчерпывающую характеристику местным властям. Дверь волонтёрской открывается, из неё высовывается рыжая голова одной из «сестёр милосердия»:
— Ярина, тут десять ящиков мыльных принадлежностей привезли. Куда всё это девать? А ещё из хирургии звонили: там кондиционер сломался…
Рыжеволосая сестричка исчезает. На лице Ярины появляется озабоченное выражение. Оно не сходит с её лица, пока она звонит куда-то, кого-то вызывает, отдаёт распоряжения. Наконец все вопросы улажены, я вновь включаю диктофон. И снова появляется солнцеголовая женщина:
— Ярин, если человека интубировали, это что значит? Он сам дышит или ещё нет?
— Это когда трубку в горло вставляют, чтобы не было удушья, — неохотно отвечает Ярина. — Интубация трахеи называется.
На несколько секунд Ярина задумывается. Затем просит прощения и отправляется в соседнюю комнату решать какие-то вопросы. Я остаюсь наедине с рыжеволосой сестрой. Слово за слово, знакомимся. Женщину зовут Наташей, она работает школьной учительницей, а в госпиталь приходит после уроков. Наш разговор ежеминутно прерывается.
Смуглый черноволосый мужчина средних лет приносит икону святого целителя Пантелеймона, украшенную бумажными цветами.
— Это однополчане принесли, не знали, что я мусульманин, — виновато улыбается он, протягивая Наташе образок. — Мне ведь иконы Коран запрещает. А вы возьмите.
У следующего визитёра лицо, на которое страшно взглянуть: челюсть закрывают металлические пластины. Знаками он показывает на подоконник, где сложены книжки из импровизированной библиотеки под названием «Книжкова хунта».
— Орешки нам не поколешь? — подмигивает ему Наташа, протягивая нужную книжку.
Боец уходит, довольно мыча, а Наташа объясняет:
— Иногда может показаться, что мы зло шутим над ними. На самом деле мы психологи: отвлекаем пацанов от боли и тягостных мыслей. Вот сидит в палате человек с перебитой ногой в аппарате Елизарова и целый день думает о том, что станет калекой. А мы заходим в палату и первым делом зовём его поиграть в футбол. Он улыбается — не обижаться же на нас! И вот он уже забыл о своём аппарате.
— Наташа, скажите, эти ваши дежурства в госпитале — что-то вроде общественной нагрузки для школьных учителей?
— Нет. Я никому не говорю, где бываю по вечерам, — немного резко, словно защищая что-то сокровенное, говорит она. — Это глупость, наверное, но я здесь должна отдать некий моральный долг. Мне это нужно. Без денег, без социального статуса. Просто помочь ребятам…
Многие волонтёры выбирают себе одного-двух тяжёлых и ухаживают за ними, молятся за них, делают всё, чтобы на грани между жизнью и смертью раненые выбрали жизнь. Тридцатилетний Коля, которого опекает Наташа, уже несколько недель в коме. У него тяжёлое ранение головы, он перенёс несколько операций. Наташа иногда приходит к нему в реанимацию, чтобы просто поговорить. Он не слышит её, но, быть может, чувствует, что его любят, что ждут, когда он вернётся.
— Это так важно — ждать, потому что ожидание всегда связано с надеждой, — говорит Наташа. — У меня как-то был случай. Пришли на проходную две женщины, по виду мама и жена. Им сказали… в общем, что погиб он. Ну а я нашла его у нас. И вот они приходят и передают для него записку, чтобы узнать точно — он это или нет. Я взяла записку, пошла в палату. Возвращаясь к ним, вижу только их глаза, полные страха: вдруг не он?! Словно целая жизнь прошла, пока я ходила в палату и обратно. Я кричу: «Он! Он!» И сама плачу…
Наташа смахивает ладонью нахлынувшие слёзы и убегает — некогда болтать. Я выхожу в коридор, чтобы найти Ярину. Вижу её на фоне окна — в обнимку с худенькой девушкой, которая плачет у неё на плече. Мне видны только вздрагивающие плечи. Через минуту девушка, немного успокоившись, уходит.
— Её брат умер сегодня, — говорит Ярина, стараясь не смотреть на меня. — Тело уже забрали, а она пришла за документами. Вчера вечером ему стало легче, и мы радовались… А наутро его не стало…
Ярина бросает на меня вопросительный взгляд:
— Вы курите?
— Нет.
— Тогда пойдёмте, покурим.
Выходим на крыльцо, курим. Чуть поодаль толпятся какие-то люди. Они всегда здесь толпятся. Харьковский госпиталь — базовый для зоны АТО: сюда привозят самых тяжёлых «трёхсотых». По данным Военно-медицинского клинического центра Северного региона, с начала проведения АТО лечение в Харьковском военно-медицинском госпитале прошли около 4 тысяч военнослужащих.
Тут как нигде чувствуешь близость фронта. Толпа у крыльца состоит в основном из родственников раненых. Их можно узнать по глазам: исстрадавшимся, часто заплаканным или, наоборот, — пустым, словно не вполне сознающим окружающий мир. Здесь можно увидеть и бойцов с фронта, которые приезжают навестить боевых товарищей. Иногда проходит военизированный милицейский патруль, вооружённый короткими автоматами и с собакой. Это не лишняя мера предосторожности. Летом неизвестные взорвали трансформаторную будку, примыкавшую к госпиталю, отчего пострадали несколько окон в одном из корпусов.
— Когда я в мае прошлого года начала всем этим заниматься, людей здесь было раз в пятнадцать меньше, — говорит Ярина, выпуская дым в серое небо. — Я рыдала каждый вечер. Приезжала домой и плакала. Не могу сказать, что теперь я к этому привыкла. Просто в какой-то момент мозг научился отключаться. Если реагировать на каждую оторванную руку, на каждый аппарат Елизарова, плакать над каждым изувеченным, ему от этого ещё хуже станет. Нет, нужно улыбаться, дарить каждому из них позитив. Его же ранили, а не тебя. Значит, ты просто не имеешь права хандрить, ты должен пробуждать в людях любовь к жизни.
— Это как?
— По-разному. Один раненый как-то попросил меня приготовить ему вареники. Не магазинные, а настоящие, вылепленные вручную. Даже моя мама не помнила, как нужно их лепить. Хорошо, дома нашлась книга «О вкусной и здоровой пище» 1955 года.
К нам подходит больной — крупный седоватый мужик. Здоровается с Яриной, спрашивает, не осталось ли в волонтёрской крема для бритья. Узнав, что я журналист, говорит:
— Записывайте: в Харьков в обход блокпостов можно провести целую танковую армию. Блокпосты на центральных трассах стоят для галочки. Я сам водитель и знаю, как объехать всё что угодно. Навскидку могу назвать вам четыре хорошие дороги. Прямо в центр города могу привести танки или бэтээры.
Когда раненый водитель уходит, Ярина кивает:
— К сожалению, это правда. Мы такие заявления слышали уже не раз.
— Сейчас вообще-то перемирие, — зачем-то говорю я и, наталкиваясь на её удивлённый взгляд, спрашиваю: — Вы реально верите в то, что Харьков могут оккупировать?
Ярина отвечает не сразу. Делает шаг к стене и кладёт руку на камень.
— Знаете, — она поворачивается ко мне, — этот корпус однажды уже пытались уничтожить. В 1943 году Советская армия отступила, оставив здесь раненых. Почти все они были убиты немцами. Один из раненых бойцов, чудом выживший, недавно приезжал в Харьков, рассказал нам свою историю и даже показал комнатку, в которой прятался от фашистов. Теперь у нас другие фашисты, и мы должны защищать от них наш город.
— Ярин, я тут с твоими сёстрами пообщался… — меняю тему разговора.
— И?
— Я вот что подумал. О вашем госпитале много писали, по телевизору показывали. Но тебя в телевизоре почти нет, Наташи этой нет… Зато когда выборы были, у вас тут кандидаты в депутаты тусовались. Была такая Елена, которая потом депутатом стала…
— Была. То есть на самом деле не было. Из 25 наших волонтёров ни одной Елены тогда не было, — возмущается Ярина. — Правда, госпиталь большой, и я решила проверить все отделения сама. Постепенно опросила всех хирургов, врачей, медсестёр. Я уже задолбала всех этим вопросом! Никто эту Елену никогда здесь не видел и ничего о ней не слышал. Никто! Тогда я нашла тех, кто снимал ролик про Елену. В конце концов мы нашли сестру-хозяйку, узнавшую Елену по фотографии. Она подтвердила, что эта девушка с подружкой в сентябре действительно помогала ей выносить бельё. Всё!
Ярина нервно гасит окурок.
Лик третий. Мим
— Много ли в Харькове ватников? — спрашиваю я, глядя на «евросоюзовскую» шапку Ярины.
— Много. Не думайте, что Харьков — город интеллектуалов. Мол, здесь учёные, студенты и всё такое. Очень много харьковчан до сих пор не разобрались, где свои, а где чужие.
Быстро, как и всё, что она делает, Чаговец показывает в лицах реальную историю о старушке, пришедшей на украинский блокпост недалеко от Харькова, чтобы попросить еды. Изображая старушку, Ярина меняет голос, и даже, кажется, чуть-чуть горбится.
— …»Тримайтеся, хлопці! Повибивайте вже цих чортових укрів, і тоді у нас в Україні вже все буде добре!»
В том, как Ярина всё это произносит, чувствуются профессиональные актёрские навыки.
— Простому человеку трудно разобраться в сложностях нашей политики, — продолжает Чаговец уже голосом диктора. — Даже те харьковчане, которые за Украину и против Путина, обвиняют Майдан в развязывании войны. Многие мои знакомые, голосовавшие за Опозиционный блок, потом оправдывались: «А Майдан разве не Оппозиционный блок организовал?» Для простого человека то, что показывают украинские телеканалы, — полная белиберда. Это я вам как «поставщик телевизоров» говорю (в госпитальных палатах фонд «Сестра милосердия» в прошлом году установил более ста телевизоров).
Слушая её задорную речь, я улыбаюсь, почти смеюсь, а Ярина вдруг мрачнеет. Чувствуется, что у неё тяжело на душе. Чтобы как-то разрядить обстановку, спрашиваю Чаговец об истории её имени, таком необычном для Слобожанщины.
— Имя как раз обычное, просто Слобожанщина забыла о своих корнях. Ярило у древних славян был богом солнца, а Ярина — это его дочь. Дочь солнца… Вы докурили?
Чаговец прощается — ей нужно успеть забрать очередную порцию посылок с почты:
— После войны договорим.
Звонит телефон, молчавший всё это время. Ярина отвечает, кивает мне и спешит к своей машине. Я успеваю заметить, как она трогается с места, оставив на несколько секунд дверь машины открытой.
