На вопросы «Комментариев» ответил заместитель директора Института социологии, профессор Евгений Головаха.
- Недавно вы сказали, что отношения между украинским обществом и властью переходят в другую фазу: не просто недовольства, а обиды. В чем особенность этой фазы?
- Украинцы на самом деле всегда были недовольны властью, и эта черта существенно отличает нас от соседей. С одной стороны, это важный фактор сохранения демократических традиций, с другой — недостаток так называемого социального капитала, который базируется на доверии к политической системе, к представителям власти. Такое доверие во многом определяет прогресс страны, общества, государства. Чем же нынешняя ситуация отличается от ситуации предыдущих лет? Дело в том, что долгое время после распада СССР страна жила по условиям своеобразного неформального общественного договора между народом и государством, между обществом и властью, между и отдельными людьми и крупными социальными системами, которые управляют жизнью общества и страны. Причем то, что зафиксировано в этом неформальном договоре, в отличие от того, что зафиксировано, например в Конституции или других законах, выполняется. Условия неформального договора, о котором идет речь, просты: мы вас не трогаем, и вы нас не трогаете. Вы обогащаетесь — мы выживаем, но если вы не будете нам сильно мешать, мы выживем и без вас. Это не очень хороший договор, он тормозил развитие страны. Но другого, наверное, и не могло быть в условиях трансформации.
И вот власть заговорила о «системных реформах», то есть задекларировала принципиальное изменение ситуации. Реформы должны затронуть все слои населения, и прежде всего самые благополучные, у нас же случилось все наоборот. Люди в принципе готовы были бы смириться с временным ухудшением ситуации, если бы видели, что хуже становится и тем, кому живется лучше всего. Поэтому у них и возникло ощущение, что общественный договор перестал выполняться, что все делается лишь для улучшения ситуации для представителей истеблишмента за счет самых слабых, беднейших. Кроме того, власть так и не научилась информировать людей, объяснять, когда конкретно начинается та или иная реформа, на каком этапе находится, чего именно от нее ожидать и какую цену придется за нее заплатить. Поэтому в обществе наблюдается уже не просто недоверие к власти или недовольство ею, а обида на нее.
- Означает ли это, что скоро страну охватит волна массовых протестов? Ведь социологические опросы свидетельствуют: протестная активность населения падает.
- Чтобы такая волна возникла, власти нужно провести еще несколько реформ. Ведь до сих пор оскорбленными стали себя чувствовать не массовые слои населения. Например, после пенсионной реформы количество недовольных выросло, но эта реформа затронула лишь женщин определенного возраста и тех, кто имеет небольшой трудовой стаж. Поэтому «пенсионных протестов» не было. Протестовали мелкие предприниматели, афганцы, чернобыльцы, да и то поодиночке, так как каждый из них защищал свои специфические интересы. Вот когда наступит очередь реформ ЖКХ, медицинской сферы, они затронут всех. И в зависимости от того, кто их будет проводить, можно будет проанализировать всплеск протестной активности. А то, что в последние годы она в среднем не повышается, еще ничего не означает. У нас были годы (1993–1994), когда 70% респондентов говорили, что они хоть сейчас готовы выйти на улицу с массовыми агрессивными протестами. Говорили, но не выходили. То есть по самоотчетам реальную протестную активность вы не измерите, это давно доказано. Ее нужно измерять по показателям, которых порой в количественных исследованиях не увидишь. Почему я говорю об обиде? Потому что это результат качественного анализа информации. Это реальная проблема. Следует признать, что оскорбленные люди больше склонны к агрессивному протесту. Действительно, и по нашим исследованиям количество тех, кто вообще хочет протестовать, увеличилось незначительно. Однако предрасположенных к агрессивному протесту, хотя бы на словах, стало больше.
- Способствуют ли социальные сети сублимации такой агрессии?
- Действительно, социальные сети дают возможность выразить неудовлетворение в агрессивной форме, но без реальной агрессии — например выругаться. И большинство людей, за исключением наиболее агрессивных, способны компенсировать агрессию таким заменителем. Но надо учитывать, что в социальных сетях недовольные формируются в группы, которые могут призывать друг друга организовывать акции протеста. Я вообще считаю, что следующий Майдан у нас начнется с Интернета. Ведь Сеть дает возможность людям объединиться на горизонтальном уровне, без команды сверху, чего не могла дать ни одна другая социальная система, которой нужен харизматичный лидер. Я знаю несколько таких интернет-сообществ, участники которых недовольны тем, что творится в стране, и они действительно готовы к действиям, причем это образованные люди. Если для отдельных атомизированных индивидов Интернет — это возможность выругаться в сторону власти, то для серьезных людей, которые думают о будущем страны, это возможность объединяться. И с этого начнутся все новые инициативы по изменению социальной ситуации в стране.
- Можно ли считать украинское общество атомизированным?
- Есть общества, где люди интегрированы, и где они отчуждены. Советская система делала все, чтобы интегрировать индивидов, хотя бы формально. Базировалась эта интеграция на принципах коллективизма, когда интересы личности подчинялись интересам коллектива. Когда советская система разрушилась, тип общества принципиально изменился. Интегрированность уже ничем не поддерживалась, а коллективистские установки в сознании остались. Мы не могли быть индивидуальностями, личностями, потому что не было системы, способной готовить людей к этому. Нам хотелось бы быть коллективистами, но новая система работала на разделение людей, то есть на атомизацию. Поэтому у нас сформировался самый страшный тип общества — коллективистской дезинтегрированности. В США во время кризиса 1920-х годов тоже изменился тип общества, оно стало индивидуалистско-дезинтегрированным. Но, преодолев кризис, американцы вернулись к общественному типу индивидуалистской интегрированности. У нас тоже, когда мы преодолеем кризис, сменится тип общества. Каким именно оно будет, мы не знаем. Вот Россия и Беларусь возвращаются к советскому типу коллективистской интегрированности. Нам бы хотелось иметь общество европейского типа — индивидуалистской интегрированности. Но мы пока не можем к нему прийти.
