В человеческих глазах каждый захватчик хочет оправдать собственные попытки поглотить неподвластные территории и сообщества. Определено, выбор аргументов у него довольно-таки ограничен.
Аргумент №1: они такие плохие, что ничего не остается, как их заграбастать; или, как вариант: они такие плохие, что завтра все равно нас заграбастают, так лучше мы будем первыми.
Аргумент №2: они такие глупые, настолько нерационально поступают со своими богатейшими ресурсами, или живут непонятно зачем в таком стратегически важном месте, что мы просто обязаны вмешаться ради их же пользы, а не то их все равно заграбастают другие, не такие добрые как мы, и всем будет намного хуже.
Аргумент №3: они вообще ничего, мы их любим, но с недавних пор им приходится скверно, потому что злые враги затеяли у них смуту, поэтому неплохо было бы их поспасать, ведь гуманные чувства к ближним, присущи нам с дедов-прадедов.
Аргумент №4: мы такие любимые и хорошие, одаренные и изысканные, и жили бы мы намного счастливее, если бы нам еще немного удачи, или несколько отодвинуть недоброжелательное окружение, или воссоединиться с братьями по уму/духу/крови/и т.п.
В принципе, первые три типа оправданий внешней агрессии являются вариациями аргумента №4. По обыкновению их компилируют в разных пропорциях в зависимости от внешнего или внутреннего использования и господствующего стиля пропаганды.
Российская мания братства в этом ключе с одной стороны не исключение, а с другой, безусловно, клиническое явление.
"Нас не любят!" - отчаянно разводят руками россияне и оглядываются вокруг, напрасно надеясь, отыскать направление, где их с какой-либо долей достоверности могли бы любить. Издавна, а сейчас, кажется, как никогда негодуют они от непризнания далекими и близкими соседями их культурного гения и манящих черт национальной ауры.
Однако, наверное, благодаря двойственному взгляду на жизнь, старательно выпестованному за несколько столетий, россиян не удивляет подобное состояние вещей: они самые не любят себя, но их подростковый эрос мстительно страдает от того, что другие не спешат убеждать их в противоположном.
На этом фоне официозные пропагандисты взлелеяли особое чаяние, по которому "достижение", "величие", "первенство" и "правота" всегда оказывались с россиянами, а "происки", "посягательство" и "неправда" - на стороне "клеветников России". А для соотечественников, которые сомневались в подобной диспозиции - от Курбского до Чаадаева и от Лермонтова до сегодняшних диссидентов - никогда не жалели тавра "предателей", "безумцев" и "врагов".
Итак, несвободное, культурно отсталое, сравнительно небольшое по размерам протонациональное образование за четыреста лет распространяется на 1/6 суши. Как это объяснить и чем оправдать?
Объяснить это можно принципом кочевой орды или пчелиного роя. Когда в момент времени скопления организмов в изможденном или инфицированном пространстве делает их агрессивными и заставляет вырываться за границы улья.
Если этот принцип положить в основу государственной системы и политической стратегии, узнаем Россию. Образования, которое поглощало ближние земли из-за внутренних перманентных неурядиц, - кочевая корзина в старании избежать резни среди своих.
Московскому улусу Золотой Орды хватило трехсот лет, чтобы сжиться с кочевой идеологией и овладеть стратегией выживания своего сюзерена. Выйдя в свободное плавание, Московская Орда следующие четыреста лет сталкивалась только с одним неудобством - необходимостью приспосабливаться к быстрым изменениям, которые в настоящее время начали распространяться по всему миру.
Особый дискомфорт давало Москве соседство с Европой. Приспособление, притворство, обезьянничанье Европы превратилось для нее на настоящую головную боль. "Догнать и перегнать" никогда не удавалось. Поэтому неутомимо приходилось воровать и надувать, без передышки утверждая, что "это всегда было мое", и обвинять ее в интригах и зависти.
Когда-то понравилось и европейское словцо "империя", которое, казалось бы, элегантно объясняет непрерывный экспансионизм. Но, в отличие от атлантических империй, Австрии и даже Порты, российский империализм ордынского типа был психологическим - агрессией ради агрессии, часто бессмысленным плюсованием безлюдных территорий.
По крайней мере, империалистические потуги на западе вызывали экономический бум, содействовали развитию науки и техники, обогащали и определенным образом трансформировали само их общество. Вместо этого в России захватнические акты лишь позволяли выпустить пар, накопленный вследствие насилия и бесправия ее подданных - чтобы снова погрузить в очередной цикл стагнации, до следующего всплеска мятежных настроений.
Затем у господствующего слоя в России всегда была потребность направлять агрессию и, соответственно, предоставлять ей оправдание.
В последнее время там взяли на вооружение извращенный, но, как элемент точечной стратегии, действенный аргумент. Стратегия эта является модификацией старческого сиротства, сейчас известного как "братство". Возможно, на сегодняшнем западе подобная вещь малопригодна, однако в Украине она еще и как работает: мы бедные и несчастные, такие же как вот вы, так будем же одним целым против богатых, счастливых, свободных и гордых.
Очевидно, что до революции 1917 года и наступления эры массового общества с его популизмом российская риторика братолюбия ограничивалась спасением славян из-под ярма мадьяр, немцев и турок - и потому была второстепенной националистической технологией, вообще несвойственной монархическому порядку.
Истинная потребность в пропаганде возникает только тогда, когда возникает потребность в манипулировании большими массами людей.
Большевики за пятнадцать лет осуществили несравненно более масштабную, чем ноябрьский переворот, революцию в демографии. Половину страны переместили в город, овладев неслыханным в истории ресурсом: людей, насильно лишенных корней, убежденных, что раньше они были рабы, а теперь они свободные, раньше их без устатку угнетали, а теперь будут угнетать они - что, к тому же, будет очень справедливо и научно закономерно.
С такими зомби действительно можно было рассчитывать на Планетарную Революцию, вот только никогда не выключать радиоточку - орган руководящей мысли! Даже больше, ведь пафос популистской псевдомарксистской риторики большевиков, который призвал к восстанию всех угнетенных братьев, - не минул не только полуграмотных вчерашних крестьян, но и просвещенный контингент, многих интеллигентов из разных стран, что демонстрирует деятельность печально известного Коминтерна.
Во время распада мировой колониальной системы, в 70-е годы, братолюбивый советский агитпроп уже не отличался первоначальным энтузиазмом, но все же играл значительную роль в Холодной Войне. Хотя главной его задачей было пудрить мозги населению СССР.
Путинское братолюбие, конечно, во многом подражает советским наработкам. Впрочем, его содержание и стиль претерпели существенные трансформации.
Неизменные вызовы модернизации - вечное проклятье ордынского истеблишмента - решительно изменили пропагандистские акценты.
Делом советских бойцов идеологического фронта была трактовка, почему весь мир настолько любит человека нового образца, а нелады в экономике, постоянное мобилизационное состояние, политические притеснения в середине страны оправдывать прогрессивной деятельностью своего правительства и классовым сопротивлением загнивающих империалистов. Вместо того российским пиарщикам надо истолковывать, почему россияне ощущают, что их не любят как-то по-особому и оправдывать деятельность своего правительства духовным сопротивлением нашествию материалистического глобализма.
Новая амбициозная идея насельников Кремля - стать сердечником консервативного объединения всемирного масштаба. С большой надеждой смотрят они на объединение вокруг себя правых, по сути антилиберальных сил, вплоть до фашистского толка. Недаром их усилия приветствуют такие европейские деятели, как Мари Лепен, Геерт Вильдерс, ба даже сам Брейвик из норвежской тюрьмы - так недалеко и до учреждения Коминтерна!
Ради очередной головокружительной "смены вех" в идейном окаймлении кочевого образа управления, в России уже несколько лет ведется подготовительная работа.
Комбинации по преследованию правозащитников, независимых медиа, фондов с иностранным финансированием, ЛГБТ-сообществ, обогащенные шельмованиям нацменьшинств, валом православного мракобесия и шовинистической истерии, почти совпадают во времени и знаменуют переиздание тамошнего национального Элбасы.
В следствие, будто бы сами по себе, на горизонте обрисовываются гадкие очертания врагов: гейропа, либерасты с толерастами в виртуале для подкормки идейной ненависти масс, и гомосня с панаехавшими для уличного кукования духовных скреп физически активными патриотами.
Средства, конечно, преимущественно для внутреннего употребления. Впрочем, вполне пригодные для "ближнего зарубежья", в частности, если влезть вместе с валенками в местный телевизор.
Для заграницы же или для высоколобых интеллектуалов будет идти о многополярном мире, американском эмиссионном центре, диктат потребительской псевдокультуры и другие нехорошие вещи. Вместо того будут пропагандироваться хорошие традиционные ценности и много духовности.
Такие чудеса имиджевой пластики. Так скифская красавица освежает личико. В таких вот жертвах нуждается модернизация, как ее традиционно понимают в Кремле.
Однако зерно и смысл московского братолюбия остаются неизменными со времен Василия ІІІ: отдайся мне со всем, что у тебя есть, и не греши против родства. С кочевой точки зрения неважно, признает ли объект посягательств "священные узы", по которым должен отдать свою жизнь - главное, что сам кочевник считает себя последовательным братом, перед которым провинился целый мир.
Если бы Каин не убил Авеля, а взял бы, скажем, в заложники, и тот в состоянии, скажем, стокгольмского синдрома не сопротивлялся, а сочувствовал ему - тогда в глазах Каина брат его Авель не ввел бы его в грех.
В этом пункте подобного пошиба оправдательная логика превращается в логику разоблачительную.
