Если мы чего-то боимся, значит, мы существуем. Страх перед неминуемой смертью принуждает ценить переменчивую жизнь. Страх перед силой соперника порою придает небывалую отвагу бойцам. Страх стыда перед детьми часто останавливает отцов в шаге от позорного поступка. Страх перед неминуемым наказанием предотвращает множество преступлений.
Десять лет назад многие из нас ощутили чувство настоящего страха. Десять лет… В наш сумасшедший, суетливый век такой срок — целая эпоха. За это время способна поседеть любовь, иссякнуть вера, иссохнуть надежда. Вчерашние царапины стали ранами. Вчерашние раны — рубцами. Вчерашние лейтенанты превратились в тучных полковников, вчерашние школьники — в дипломированных безработных, вчерашние дети — в заботливых родителей. И многие из них сегодня без малейшего содрогания, с бессмысленным любопытством вчитываются в безжалостные подробности «беспристрастного» расследования. «Пукач О.П., реалізуючи спільний умисел на вбивство, діючи крім того на виконання замовлення Кравченка Ю.Ф., запхав до рота Гонгадзе Г.Р. носову хусточку та почав руками здавлювати його горло і шию…».
Страшно, но за две истекшие пятилетки «дело Гонгадзе» превратилось в рутину. В абстрактный, многим надоевший «сериал». Живой человек не проглядывается за безжизненными строчками скучной прокурорской бумаги. Его не видят, не чувствуют не только люди посторонние, но и многие из тех, кто вроде бы совсем недавно прикуривал от зажигалки Гии, беззаботно смеялся над его беззлобными шутками и легко отвечал на его улыбку своей. Бессмысленно загубленная человеческая жизнь затерялась в катакомбах человеческой глупости, человеческой подлости и нечеловеческой жестокости.
Десять лет спустя многие из нас вновь ощутили тот, казалось бы, забытый, оглушающий страх. Посетивший нас, его коллег, тогда, когда стало понятно, что его нет. Что его убили. И что убили его ни за что. А потому. Потому что он журналист.
Десять лет пробелы в расследовании пытались восполнить дискуссиями. О том, был ли Гонгадзе хорошим журналистом. Был ли он настоящим оппозиционером. Был ли он достойным гражданином. Мог ли он быть целью для всемогущей власти.
В этой болтовне, как в кислоте, медленно и неотвратимо растворилась чудовищность происшедшего. Эти разговоры не только оскорбляли память погибшего. Даже мудрых, искушенных они уводили от поиска ответов на самые главные и самые страшные вопросы. Да, важно понять, кто именно и по какой конкретно причине отдал приказ убивать. Но куда важнее понять, как могло случиться, что живую душу вот так просто, походя, отдали на заклание. Что люди, призванные охранять человеческие жизни, так легко, безропотно согласились с тяжкой ролью палачей. Что причиной или поводом (что еще страшнее) для жуткой смерти стало реализованное право на свободу говорить. Свободу, обещанную Конституцией и на словах защищаемую сменяющими друг друга лубочными гарантами. Сегодня, десять лет спустя после ритуальной казни под Белой Церковью, стало понятно, что ответов на эти вопросы мы не получим.
А это означает, что общество не вынесет из случившегося должного урока. Что страна не гарантирована от повторения случившегося. И потому каждый (и вовсе не обязательно журналист) в любой момент может пасть случайной жертвой. Чье-то мнение, умное или глупое, верное или ошибочное, может стать поводом для расправы. Чья-то жизнь может стать частью плана. Чья-то смерть — ступенькой в карьере.
И от этого страшно. Страшно заново. Как тогда, десять лет тому, когда пришло осознание, что сказанное или сделанное тобой может принести тебя в жертву чьей-то безумной интриге. Тебя однажды могут просто убить. Только потому, что кому-то это покажется выгодным. И этот кто-то останется безнаказанным.
Удивительно, но у многих журналистов, и юных, и не очень, вползший тогда в души страх чудесным образом превратился в бесстрашие. Гибель Гии невольно и ненадолго привнесла в журналистику, особенно политическую, недостававшую ей героику, пускай отчасти и надуманную. Она придала журналистике осмысленность, искренность, подлинность. Многие задумались об истинной важности избранного ими дела, о личной ответственности за сказанное, о непосредственной причастности к происходящему. Честность стала востребованной. Оказываемое давление порождало сопротивление. В конце концов, и настоящий патриотизм в этих краях появляется именно тогда, когда за него сажают, а не когда за него платят…
Тогда в среде журналистов было стыдно быть продажным, сегодня считается глупо не продаваться. Тогда страдали от невозможности молчать. Сейчас радуются возможности не говорить. Не ищите в этих словах упрека. Там его нет. Там даже боли почти не осталось. Только высыхающая тоска о журналистике, которую мы не создали. О родине, которую мы так и не обрели. И стыд перед жертвой, которая оказалась напрасной.
«Страшно от мысли, что твой президент может оказаться убийцей. Даже если мы никогда не узнаем правды, я никогда не смогу заставить себя подать ему руку», — трагично шептал, заговорщически озираясь по сторонам, один оппозиционный политик, позже не постеснявшийся получить от этого президента орден. «Потебенько — изолгавшийся мерзавец. Он — а не Гонгадзе настоящий труп. Политический труп!» — бурно делился своими переживаниями другой. Пару лет спустя я со смешанным чувством удивления и брезгливости наблюдал, как бесстрашный кулуарный трибун лобызался с «покойником» перед дверью парламентского туалета. Склероз его одолел или я стал невольным свидетелем приступа некрофилии, право, не знаю.
Зато я знаю, что виновные не будут наказаны, кого бы в итоге ни назначили виноватым. Власть обезопасила себя от страха перед неминуемостью наказания. Она отгородилась от живых мертвецом. Так удобнее всем.
Палачи и жертвы, свидетели и соучастники, все спуталось в этом диковинном хороводе. «Дело Гонгадзе» дало старт карьере одних и положило конец амбициям других. «Дело Гонгадзе» дало нам повод многих вчерашних героев считать подлецами. И многих подлецов возвеличило до ранга героев. Без «дела Гонгадзе» была бы невозможна «Украина без Кучмы», а без нее не был бы возможным Майдан, несмотря ни на что — самое яркое событие в истории Украины после обретения независимости. «Дело Гонгадзе» помогло сломать прежнюю Украину, но не помогло построить новую. Десять лет мы сами писали притчу, смысла которой так и не поняли.
По-прежнему страшно жить в стране, где однажды преданный государством до сих пор не предан земле.
