Статьи

Говорят, сейчас, если и борются, то разве что за материальные блага. Дескать, борцы за идею вымерли, словно динозавры. Остались только прагматики. Левко Лукьяненко всей своей жизнью это утверждение отрицает. Узник собственного мировоззрения, узник совести, он впервые был осужден «за антисоветскую агитацию и пропаганду» в 1961 году к высшей мере наказания, три месяца провел в камере смертников. А преступлением было то, что он отстаивал конституционное право Украины на самоопределение. Верховный суд заменил высшую меру на 15 лет заключения. После освобождения в 1976 году Левко Лукьяненко, юрист по образованию, вынужден работать электриком в больнице. Не прошло и двух лет — и снова арест (по иронии судьбы, постановление об аресте подписано 10 декабря — в День прав человека). На этот раз суд признает члена Украинской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений Левко Лукьяненко особо опасным государственным преступником-рецидивистом и осуждает к десяти годам лишения свободы в лагерях особого режима и пяти годам ссылки...

Годы заключения не сломали этого непокорного украинца. Пройдя через сложные испытания, Левко Григорьевич сохранил живой ум, чувство юмора и доброжелательность. 24 августа у Льва Лукьяненко двойной праздник: День рождения свободной Украины и день его рождения.

«Высшая мера! Слова эти ударили словно резиновой дубинкой по голове»

— Мы узнаем Левко Лукьяненко по роскошным усам. Но, оказывается, был случай, когда даже ваша первая жена, приехав на свидание в тюрьму, едва узнала вас — вы были с бритой головой и… без усов.

— Я вам скажу, что тогда из-за усов разгорелась настоящая борьба. В тюрьме существует множество всяческих «нельзя». Например, нельзя отпускать усы. Потому что усы стали признаком украинскости. Отпустил их — значит, ты украинский националист. Поэтому усы нас заставляли сбривать. Мы протестовали. Тогда два «мента» брали несогласных под руки, привязывали к креслу, и тюремный парикмахер брил, как ему хочется. Так я остался без усов. Все время писал протесты, расценивая такие акты насилия как попытку уничтожить один из моих национальных признаков. И при первой же возможности, когда из тюрьмы меня перевезли в ссылку, начал отпускать усы. Так и хожу с ними по сей день.

— Время все расставляет на свои места: бывший «изменник Родины», «враг народа», политзаключенный-рецидивист стал национальным героем. И, очевидно, трудно забыть испытания, которые пришлось перенести. Левко Григорьевич, вам до сих пор снятся тюрьмы, лагеря?

— Вы знаете, нет. Не снятся. За все время после освобождения тюрьма снилась мне раза два-три. Все очень просто: там я думал не о том, как мне холодно или голодно, а о том, как вывести Украину из рабской неволи. С этими мыслями я ложился и вставал, поэтому мой мозг не был загружен картинами заключения. Конечно, где-то в памяти они остались. И этими воспоминаниями я дорожил. Потому что предполагал, что, возможно, доживу до того дня, когда у меня будет много свободного времени и запишу их. Меня никогда не мучило то, что где-то когда-то мне было плохо. Потому что, если бы помнил только плохое, у просто не было бы нынешней жизни. Бог мудр: он создал нас такими, что любое горе мы забываем, и оно не мешает нам жить дальше. Сила текущей жизни — это такая большая река, затягивающая тебя. И ты плывешь…

— Выступая на втором процессе как свидетель, ваша первая жена сказала, что Хельсинкский акт — провокация для таких наивных людей в СССР, как ее муж. Отстаивая идеи, которые не могли укорениться и прорасти в тогдашнем обществе, вы были идеалистом, мечтателем, наивным человеком?

— Идея независимости постепенно созревала в моей душе. И уже в 20 лет я твердо знал, что буду бороться против Российской империи за самостоятельность Украины. То есть я абсолютно сознательно выбрал путь мирной борьбы за независимость, опираясь при этом на законодательство.

— Но именно этого и не могли простить вам охранники социалистического порядка. За инакомыслие «самый гуманный в мире» советский суд осудил вас к высшей мере наказания…

—Тут имеем дело с двойной действительностью. С одной стороны, существовал образ государства, который вырисовывался из его законов. А с другой — суть: какое это государство на самом деле. Так вот, в законах провозглашается право каждой республики на свободный выход из СССР. А раз закон провозглашен, то право не может быть отсутствием этого права. Поэтому не было преступления в постановке вопроса о выходе Украины из Союза. Это логично. Конечно, в какой-то степени я попал под влияние юридической науки, юридического сознания, а поэтому, может, больше, чем нужно было, верил в законы. При этом я видел другую действительность: за каждое слово о самостоятельной Украине ловили, судили и загоняли в Сибирь. Поэтому я хорошо знал, какую судьбу могут мне уготовить. Но самостоятельная Украина стала для меня ценностью больше, чем жизнь. Конечно, я не стремился в тюрьму, но рассматривал ее как возможный и приемлемый вариант. Потому что если не приемлемый, тогда вообще не берись за это дело.

— Левко Григорьевич, а страшно услышать приговор: высшая мера?

— Слова эти ударили словно резиновой дубинкой по голове. Удар глухой, но сильный. Конечно, страшно. Ведь у меня уже были огромные замыслы. И вдруг все может оборваться. Из истории мы знаем, что не каждому солдату суждено было совершить подвиг — многие погибли, не дойдя до фронта и ни разу не выстрелив. К сожалению. И мне было жаль, что намеченное останется неосуществленным. А идея независимости — это гигантская идея, и у каждого народа находились люди, гибнущие за нее. И я думаю: пока есть такие люди, идея эта будет жить. Поэтому для меня смерть была вариантом нежелательным, но приемлемым.

«Проходя мимо камеры Стуса, я, как всегда, громко поздоровался. Но Василий не ответил...»

— «Боже, який важкий шлях до волі!» — пишете вы в своей книге, имея в виду путь украинского народа к независимости. Но не менее труден и ваш путь к свободе. 25 лет по тюрьмам и лагерям… Как вам удалось выстоять, выжить? Ведь многие тогда не смогли противостоять системе — ломались действительно сильные, яркие личности: одни попадали в сумасшедший дом, другие — калечили себя, третьи — выбирали смерть от голода…

— Да, существовала целая система, как уничтожить человека. Конечно, сначала, когда видишь, как тебя унижают, топчутся по твоему достоинству, хочется ударить первого попавшегося «мента», а потом пусть расстреляют. Но не можешь этого сделать. Ведь борешься не с «ментом», а с большой Российской империей, ее духом, идеологией. За самостоятельность Украины. Осознание величия идеи, за которую боролся, успокаивало душу. И это помогло мне выстоять. С другой стороны — были и мои сугубо практические шаги, которые также помогали. Например, увидев, что нас выводят из вонючей камеры всего на полчаса или час подышать свежим воздухом, я бросил курить. А на деньги, которые кто-то выбрасывал на махорку, покупал масло. Я ежедневно делал зарядку, по возможности бегал. И, ясное дело, благодаря тому, что родился с крепкими жилами и благодаря поддержке Господа Бога я выходил сравнительно здоровым оттуда, где многие просто не выдерживали…

— Кстати, о тех, кто не выжил. Вы близко знали тех узников совести, которых сейчас знает вся Украина, ваши пути пересекались в той или иной тюрьме, вы рассказали о последних мгновениях жизни Юрка Литвина, Олексы Тихого, Васыля Стуса… Этим людям было присуще обостренное чувство справедливости. Не оно ли и привело их к трагическому концу?

— Находясь в тюрьме, мы стремились рассказать всему миру, что в СССР есть политические узники. А поэтому, начиная с 1966 года, писали о нечеловеческих условиях в лагерях, о наших идеалах и несокрушимости духа и использовали малейшую возможность передать эту информацию на свободу. Она появлялась потом в «самиздате», попадала в зарубежную прессу, на радио «Свобода». Таким непростым способом мы обращались к украинцам. Так вот, я, когда знал, что за мной следят надзиратели, делал вид, что не пишу, а усыпив их бдительность, снова брался за карандаш. Юра же Литвин, когда начинал писать, не мог остановиться. В результате у него отбирали написанное, а самого бросали в карцер. Больше всего везло Васылю Стусу — его слово в 90 процентах случаев выходило за пределы тюрьмы. Благодаря этому имеем сегодня неоценимое сокровище — незабываемые строки поэзии Стуса. Эти люди смело шли навстречу своей судьбе. И если судьба уготовила тебе могилу... Взять Юрка Литвина. Началось с того, что у него заболели зубы. Мы вместе обращались в администрацию тюрьмы, но страдания человека никого не волновали. Наконец Юрко не выдержал постоянной боли — полоснул себе бритвой по животу... Я видел этот порез — он был не слишком глубокий, и Юрка еще можно было спасти. Но российской государственной машине это было не нужно... А Васыль Стус, не выдержав постоянных издевательств, объявил голодовку. Когда он умер, его тело тайно вынесли из камеры. Наверное, мы так никогда и не узнаем, какой была кончина Стуса. Последние его слова: «Убили, гады» — наталкивают на мысль, что ему помогли отправиться в мир иной... Ежедневно надзиратели вели меня на работу, и, проходя мимо камеры Стуса, я кричал: «Доброго ранку, Васылю!» (хотя нам это и запрещали). И он откликался. В то утро я поздоровался, как всегда. Но Васыль не ответил…

«Думаю, и я приложил усилия к тому, чтобы в декабре 1991 года почти 90 процентов украинцев проголосовали за независимость»

— В вашей жизни был момент, когда вы, человек, всей душей преданный Украине, хлопотали о разрешении покинуть Родину.

— Когда я освободился в 1976 году, меня постоянно преследовали. У меня не было возможности нормально жить, общаться с друзьями, мои письма и статьи перехватывали. Мы подстраивали нарушение режима. То есть все время держали на пределе… Не выдержав, где-то в августе 1977 года написал заявление на имя Брежнева с просьбой позволить выехать из СССР. В ноябре написал заявление повторно. В ответ в декабре меня снова арестовали…

— Что вы почувствовали, когда 9 декабря 1991 года зампред СБУ вручил вам 54 документа, изъятых из вашего следственного дела как таких, которые не содержат признаков преступления? Что чувствует человек, проведший за решеткой треть жизни, после чего ему говорят, что он, оказывается, не преступник?

— Знаете, к тому времени, когда меня реабилитировали, давно уже все переосмыслил. Я понимал, что так называемые документы были написаны для того, чтобы посадить меня за решетку. А теперь мне их возвращают и говорят, что в этом нет состава преступления. Возникает вопрос: совершил я преступление или нет? Мне говорят: не совершил. Но я теперь говорю: да нет, совершил. Я не совершил преступления против украинской нации. Но против Российской империи я действительно боролся, и здесь мне не нужны никакие оправдания.

— Осуществилась ваша мечта — Украина стала независимой. Все ли вас в ней устраивало?

— Многое не устраивало. Конечно, я знал, что перестройка будет трудной, и некоторое время жизнь в независимой Украине будет хуже, чем в советские времена. Но что наступит период такого разрушения — этого не мог даже представить. И это предмет моей большой печали и сожаления. Я думал, что наше государство, провозгласив независимость, будет делать добро своим гражданам, и жизнь в нем будет становиться лучше и лучше. Но ничего этого не произошло. Могли ли мы избежать периода разрушения? Размышляя над этим вопросом, пришел к выводу: не могли. Что могло, скажем, удержать Кравчука от злодеяния? Любовь к Украине, к ближнему? Любовь к Богу или боязнь греха? Имея антигуманистическое коммунистическое мировоззрение, он исповедовал только одну идею: как захватить и удержать власть. И, уже имея неограниченную власть над большой страной, которую теперь уже не контролировала Москва, он действовал в соответствии с коммунистической антиморалью, безнаказанно разворовывая Украину.

— Популярный сейчас автор Андрей Курков написал в своей книге: у нас что ни президент — то беда для Украины.

— Фраза очень близка к истине. Но дело не в том, что в Украине нет действительно достойных людей. А в том, что народ избирает такого президента, каким является сам. Например, в 1991 году не мог стать президентом ни Чорновил, ни Лукьяненко. Народ не мог избрать националиста, потому что слово «националист» его пугало.

— Здесь постаралась и советская пропаганда: людям годами вбивали в головы, что националисты — враги народа.

— А Кравчук — ближе, понятнее. Теперь возьмите 1994 год. Кого избрали президентом? Людям нужен был красный директор, это был свой человек для подавляющего большинства избирателей. Вот таким образом Украина попала в руки воров, мошенников, безбожников.

— Разочарование от любой власти неминуемо?

— Да, наша власть все время дает основания для разочарования. Но низам, которые ропщут на нее, не хватает ума сказать себе, что ведь это же они и привели эту власть на верхние этажи. Поэтому пусть народ разочаровывается в себе, когда избирает президентом Кравчука или Кучму, а не патриота, который бы тянул добро со всего мира в Украину. А не из Украины.

— В 1991 году вы были кандидатом в президенты. Очевидно, видели себя президентом независимой Украины.

— Я использовал статус кандидата для того, чтобы ездить по Украине и агитировать за независимость. Я произнес, наверное, тысячу речей, и каждую заканчивал словами: «Люди добрые, вы можете избрать меня президентом или нет — это ваша воля. Но умоляю вас выбрать независимость Украины». С подобными словами обращался к украинцам и из телерадиоэфира. Таким образом, думаю, и я приложил усилия к тому, чтобы в декабре 1991 года почти 90 процентов украинцев проголосовали за независимость Украины.

— Вы были первым послом независимой Украины в Канаде, но через полтора года подали в отставку.

— Когда в сентябре 1993 года Кравчук согласился поделить с Россией Черноморский флот, я считал такое решение предательством интересов Украины и в знак протеста подал в отставку. Почему Кравчук не имел права на такой шаг? Потому что парламент Украины еще до провозглашения независимости одобрил закон об экономическом суверенитете, в соответствии с которым все имущество на нашей территории (в том числе и приписанное к портам) является собственностью Украины. А Кравчук согласился поделиться нашей собственностью, тем самым причинив убытки Украине приблизительно на 45—50 миллиардов долларов.

— На какой стороне баррикад был вечный революционер Левко Лукьяненко во время оранжевой революции?

— На стороне демократических, патриотических сил, выступивших против Кучмы и его олигархии. Я был рад, что во главе нашего блока стоял заметный политик младшего поколения Виктор Ющенко.

— Но со временем вы разочаровались и в нем.

— Мы же с вами пришли к выводу: разочарование от любой власти неминуемо.

— Как-то вы мне сказали, что если бы победил Янукович, это была бы катастрофа, настоящая трагедия для Украины. А что вы скажете теперь, когда он победил?

— …

— Когда-то, при том режиме, с которым вы так упорно боролись, у нас была одна-единственная партия. Она все решала за нас: что нам говорить, писать, как жить. Сейчас же другая крайность — множество партий, возникающих не ради какой-то идеи, а чтобы привести к власти своего человека. То есть их задача — подпирать и подталкивать вверх своего лидера.

— Так оно и есть. Большинство политических партий, зарегистрированных в Украине, — это партии, созданные кланами, экономическими группами, предпринимателями для защиты своих интересов. Это — не идейные партии. Вот когда в Украине экономическую деятельность будут регулировать законы, тогда никому не нужно будет искать какую-то «крышу». Пока же таких законов нет, предприниматели будут продвигать своих людей к власти. Есть и такое: кто-то рвался в Верховную Раду, потому что перед ним стояла дилемма — или парламент, или тюрьма. Конечно, парламент лучше, потому что там есть иммунитет. Ясное дело, это ненормальное и, думаю, временное явление.

— Вы говорите, что с безбожниками, людьми, не боящимися греха, вам не по пути. А как долго вы шли к Богу?

— Когда я сидел за решеткой, у меня было много времени обдумать проблему веры, и я пришел к выводу, что существует Творец Вселенной. Вместе с тем эти размышления не сделали меня неким ортодоксальным христианином. Я, например, считаю, что Иисус Христос был одним из посвященных, великим человеком. И чем дальше, тем больше я склоняюсь к родной национальной вере. Я думаю, что духовное будущее украинской нации — в возвращении духовных знамен наших пращуров. Там, в глубинах национального духа, должны искать утешение и успокоение для души. Убежден: вера в себя и свою духовность сделает Украину великим государством, а украинцев — людьми гордыми, с чувством собственного достоинства. Это будут великие сыны великой нации.

— Левко Григорьевич, о чем жалеете в жизни?

— О том, что родился не в свободном государстве, а в колонии. И вместо того, чтобы стать профессором философии или политологии, вынужден был потратить жизнь на борьбу за независимость Украины.