В любом забугорном аэропорту наших соотечественников очень просто узнать среди прочих других скоплений народа. И не обязательно это должен быть только Франкфурт. И не обязательно на лацканах пиджаков наших земляков должны красоваться высокостатусные значки нардепуков или во внутренних карманах греть душу солидные ксивы высокопосадовців. И уж совсем не обязательно обжираться гремучими смесями до поросячьего визга.
Возвращаясь домой, каждый раз можно наблюдать наглядное подтверждение вышеизложенному. Нужно только дождаться очереди на самолет.
Наших до боли просто узнать по бессмысленно многочисленным и таким же бессмысленно разноцветным пакетам модных бутиков. Необходимо последний раз выдержать своих, которые почему-то имеют обыкновение безумно орать на детей. Постараться не обращать внимания на женщин, обзывающих своих шалящих малолеток ублюдками и дебилами, то ли не понимая смысла своих слов, то ли зная правду об истинности их происхождения.
А в аэропорту города N одна мамаша своего ребенка била. Била всерьез, шлепая ладонью наотмашь по мягкому месту или куда попадет, и от каждого нового шлепка ребенок орал все отчаяннее, а мамаша шлепала снова и снова, ибо шлепками она пыталась добиться от мальчика, чтоб тот перестал плакать.
«Может, как-то хватит уже? — вежливо обратился к черноротой рукоприкладнице интеллигентный на вид молодой парень в изящных очках. — Пора и приласкать, может, уже?»
«Тебе-то какое дело?» — гавкнула одна из женщин на паренька.
«Просто дело в том...» — продолжал было он, но ему не дали договорить.
Заголосила вся очередь, причем все они, эти хорошо одетые и, судя по всему, благополучные люди выступали вовсе не на стороне ревнителя детских прав, а на стороне их голосистых мамаш.
«Чувак, твое какое дело?!»
«Какого черта вы лезете в чужую жизнь?!»
«Мать сама со своим ребенком разберется!»
«У вас есть хотя бы элементарные понятия о прайваси?» — возмутился даже кто-то продвинутый...
Молодой человек оказался моим соседом по борту и, как выяснилось в процессе общения, сотрудником аппарата Уполномоченного по правам человека. Возвращался из загранкомандировки.
Все время полета уполномоченный очкарик сидел в самолетном кресле красный, аки вареный рак, тише воды ниже травы, и казалось, будто с его головы медленно стекает вылитое согражданами дерьмо. Он чувствовал себя так неловко, как будто не вступился за избиваемого ребенка, а совершил нечто неприличное: напился и дебоширил... наблевал на ковер... пытался украсть чужую сумочку...
Между тем замечание, которое он сделал женщине, было прямою его обязанностью. Этот избиваемый ребенок безусловно имел право не быть избиваемым. Разве что по процедуре следовало уполномоченному обратиться в правоохранительные органы, т.е., позвать дежурившего в аэропорту полицейского. Интересно, как прореагировала бы очередь на появление стража правопорядка? Как кричали бы потом наши СМИ, что украинцев, дескать, в Европе унижают, — да и Бог его знает, какой международный скандал можно раздуть из того обстоятельства, что плохо воспитанная мать бьет в аэропорту своего плохо воспитанного ребенка.
На самом деле мы уже просто привыкли к насилию. Мы видим его каждый день на каждом шагу и научились не замечать. В отечественной политике насилие представляется нам делом простым и обыденным. Очень эффективным способом достижения целей, которых иначе пришлось бы достигать путем длительных переговоров, диалогов, компромиссов и разной другой прочей дурни. Такая политика поддерживается большинством населения.
В быту к насилию принято относиться, как min, толерантно. Если не ошибаюсь по части статистики, в каждой четвертой украинской семье регулярно бьют женщину или ребенка. Насилие в армии так уже навязло в зубах, что главу Комитета солдатских матерей редко когда слушают или слушают, скучно поковыривая в носу. Насилие, текущее с телеэкранов и компьютерных мониторов все меньше и меньше щекочет нервы обывателя и, тщась привлечь внимание женщин старше сорока пяти (такова основная телевизионная аудитория), приобретает формы совсем уж откровенно-извращенные.
Очкарик рассказывал, что когда он давал радиоинтервью в связи со своим назначением, в эфир позвонила некая добрая женщина. Она сказала, что каждый день видит в подземном переходе возле своего дома оборванных детишек, которых злобный дед, похожий на Карабаса-Барабаса, заставляет собирать милостыню. Но женщина не знает, куда по поводу таких детишек обращаться, а потому не обращается никуда: так и ходит мимо — месяц, два, три..., год, два, три…. Если б ее ребенка некий злобный дядька потащил в подземный переход собирать милостыню, интересно, сколько времени понадобилось бы бедолаге, чтобы узнать, куда обращаются за помощью в таких случаях? А потом, - каков бы был результат?!
Примеры можно множить. Участковый врач приходит в квартиру, видит ребенка в синяках и... Нет, не бежит к участковому милиционеру, не донимает звонками органы опеки, интересуясь судьбою маленького пациента. Хорошо еще, если доктор не пренебрежет своими обязанностями и напишет в соответствующие инстанции про увиденное служебную записку. С подобным же рвением относится к своей работе и участковый милиционер.
Интернет пестрит ужасами. Открываю на вскидку, задавая в поисковике слово «притон» и читаю: «…мать отдавала на потеху клиентам собственных дочерей пяти, восьми и двенадцати лет отроду. Милиция не хотела это дело расследовать, т.к. была в курсе. Было несколько обращений к депутатам местной власти, бывшим офицерам СБ, и отвечали примерно так: «Оно тебе надо? Зачем тебе влезать в этот геморрой?» Простой аргумент, что я не могу, дескать, жить в городе, где насилуют пятилетнюю девочку, не казался депутатам убедительным…»
Госслужащие, призванные насилие останавливать, зачастую сами же и сеют его. Но не в этом беда. Беда в том, что рядовой гражданин, не обязанный службою предотвращать и останавливать насилие, не видит в предотвращении и остановке насилия своего прямого и непреложного долга. Никто не думает всерьез, что обязан остановить всякую руку взрослого, бьющую абсолютно любого ребенка, не говоря о более изощренных формах.
Дело дошло до того, что про это можно сколько угодно говорить, писать, снимать душераздирающие фильмы, но результат все одно окажется до оскомины банальным. Того и гляди вызовет споры.
Хотя споров, скорее всего, просто не будет...
Ну побухтим трохи, повозмущаемся в тряпочку и также благополучно заглохнем.
На мой взглад, это не просто атрофия внимания, - это атрофия более тонких нравственных материй. К тому же, на отсутствие морали накладывается, упомянутое вскользь, новоприобретённое (сие не из совка) гипертрофированное чувство прайваси, выхваченное из контекста западной жизни – этакий себе глухой забор.
У многих наших ситизенов есть не сформулированное доселе чувство, которое определяет такую модель поведения. Оно сильнее, чем любовь к ребенку (я не сомневаюсь, что описанные выше мамы любят своих малышей, это чувство врожденное у всех млекопитающих, включая человека).
Это чувство "ПОКАЗУШНОСТИ" маме было важнее того, чтобы ребенок не плакал громко, чтобы на них не обращали внимание окружающие, чтобы она, в конце концов, выглядела мамой, которую слушается ребенок. И все это оказывается важнее, чем вникать в суть почему расстроился ребенок. Я не исключаю, что дома она себя ведет по-другому, нежели в аэропорту на глазах у пассажиров европейского рейса.
Это же чувство заставляет военных красить траву перед приездом высокого генерала. Оно же практически движет нашей сегодняшней властью, которая медленно, но уверенно выдавливает из нас все то немногое, которое мы обрели за неполные 20 лет независимости и относительной свободы. Это фальшивое чувство пронизало все слои нашего многострадального общества и является его основной и, что самое печальное, - ЕСТЕСТВЕННОЙ характеристикой.